Харри бросил сигарету на тротуар.
— Ты ошибаешься. Олег не мой сын.
— Не твой? Почему же ты тогда здесь?
— Я полицейский.
Като засмеялся:
— Шестая заповедь, Харри. Не врать.
— Разве это не восьмая? — Харри наступил на дымящийся окурок. — И насколько я помню, заповедь гласит, что ты не должен говорить неправду о своем ближнем, что означает, что ты можешь немного приврать о самом себе. Но ты, наверное, не успел завершить теологическое образование?
Като пожал плечами:
— У нас с Иисусом нет никаких формальных профессий. Мы — люди слова. Но как и все шаманы, гадалки и шарлатаны, мы иногда можем подарить ложные надежды и подлинное утешение.
— Ты ведь даже не христианин.
— Позволь сказать, что вера никогда не приносила мне ничего хорошего, только сомнения. Это и стало моим заветом.
— Сомнение.
— Именно. — Като сверкнул в темноте желтыми зубами. — Я вопрошаю: разве сейчас мы можем быть уверены в том, что Бога нет, и в том, что у него нет лица?
Харри тихо засмеялся.
— Мы не такие уж разные, Харри. Я ношу пасторский воротничок, а ты — фальшивую звезду шерифа. Насколько непоколебима твоя вера в твое евангелие? Чтобы дать защиту нуждающимся и увидеть, как заблудшим воздастся в конце концов за грехи их? Разве ты тоже не сомневаешься?
Харри вытряхнул из пачки новую сигарету:
— К сожалению, в этом деле сомнений не осталось. Я уезжаю домой.
— В таком случае счастливого пути. Я должен успеть на свою церковную службу.
Раздался гудок автомобиля, и Харри машинально повернулся. Передние фары ослепили его и исчезли за поворотом. Тормозные фонари полицейской машины, снизившей скорость при въезде в гараж, в темноте были похожи на горячие угли. А когда Харри повернулся обратно к Като, того уже не было. Казалось, что старый пастор растворился во мраке, Харри слышал только звук шагов человека, идущего по направлению к кладбищу.
Как он и рассчитывал, сбор багажа и выписка из «Леона» заняли ровно пять минут.
— Гостям, которые платят наличными, мы делаем небольшую скидку, — сказал парень за стойкой.
Не все было новым.
Харри заглянул в бумажник. Гонконгские доллары, юани, американские доллары, евро. Зазвонил мобильный телефон. Харри ответил, веером раскладывая купюры перед парнем:
— Говорите.
— Это я. Что ты делаешь?
Черт. Он не собирался звонить ей до тех пор, пока не доберется до аэропорта. Хотел сделать все как можно проще и жестче. Порвать все одним движением.
— Выписываюсь из гостиницы. Я перезвоню через две, хорошо?
— Я просто хотела сказать, что Олег связался со своим адвокатом. Э-э… в общем, с Хансом Кристианом.
— Норвежские кроны, — сказал парень.
— Олег говорит, что хочет встретиться с тобой, Харри.
— Черт!
— Что, прости? Харри, ты здесь?
— Вы принимаете карты «Виза»?
— Для вас будет дешевле дойти до банкомата и снять наличные.
— Встретиться со мной?
— Он так сказал. И как можно скорее.
— Это невозможно, Ракель.
— Почему?
— Потому что…
— Банкомат всего в ста метрах отсюда по улице Толлбугата.
— Потому что?
— Просто прими карту, ладно?
— Харри?
— Во-первых, это невозможно, Ракель. Ему запрещено принимать посетителей, и я не смогу еще раз обойти этот запрет.
— А во-вторых?
— Во-вторых, я не вижу в этом смысла, Ракель. Я прочитал все документы. Я…
— Что ты?
— Я думаю, это он застрелил Густо Ханссена, Ракель.
— Мы не принимаем «Визу». У вас есть другие карты? «МастерКард», «Американ экспресс»?
— Нет! Ракель?
— В таком случае пусть будут доллары или евро. Обменный курс не очень выгодный, но все равно лучше, чем оплата картой.
— Ракель? Ракель? Черт!
— Что-то случилось, Холе?
— Она положила трубку. Этого достаточно?
Глава 12
Я стоял на улице Шиппергата и смотрел, как с неба льет дождь. Зима в общем-то так и не наступила, а вот дожди шли все чаще и чаще. Но спрос из-за этого не упал. Мы с Олегом и Иреной за день продавали больше, чем я продавал за целую неделю, когда работал на Одина и Туту. В среднем я зарабатывал по шесть тысяч в день. Я пересчитал футболки «Арсенала» в центре. Оборот старикана должен был составлять больше двух миллионов в неделю, и это только осторожные предположения.
Каждый вечер, перед тем как произвести расчет с Андреем, мы с Олегом тщательно пересчитывали кроны и остаток товара. У нас не бывало ни кроны недостачи. Это было невыгодно.
И на Олега я мог положиться на все сто процентов — у него не хватило бы фантазии задумать что-нибудь, это означало бы, что он не понял концепцию относительно воровства. А может быть, его мозги и сердце были до краев переполнены Иреной. Ужасно смешно было наблюдать, как он вилял хвостом, когда она находилась поблизости. И насколько слепа она была к его поклонению. Потому что Ирена видела только одно.
Меня.
Меня это не мучило, но и не радовало, просто так было, и так было всегда.
Я хорошо ее знал, точно знал, как заставить ее маленькое, свободное от наркотиков сердце забиться, сладкий ротик — засмеяться, а ее голубые глаза — наполниться слезами (если бы я этого захотел). Я мог бы позволить ей уйти, открыть дверь и сказать «до свидания». Но я же все-таки вор, а воры не отдают просто так то, что надеются когда-нибудь продать. Ирена принадлежала мне, но два миллиона в неделю принадлежали старикану.
Удивительно, как шесть тысяч в день заставляют передвигаться твои ноги, если ты любишь добавлять кристаллический амфетамин в напитки вместо льда и носить одежду, купленную не в «Кубусе». Поэтому я по-прежнему жил в репетиционном зале вместе с Иреной, которая спала на матраце позади ударной установки. Но она справлялась, не притрагивалась ни к чему крепче сигарет, ела только вегетарианское дерьмо и открыла хренов банковский счет. Олег жил дома у мамочки, так что он купался в деньгах. К тому же он подтянулся, стал учиться и даже возобновил тренировки на «Валле Ховин».
Стоя на Шиппергата, размышляя и подсчитывая, я увидел, как сквозь потоки дождя ко мне идет человек. Очки его запотели, редкие волосы приклеились к голове, а одет он был во всепогодную куртку из тех, что твоя жирная страшная подружка покупает вам обоим на Рождество. То есть либо подружка у этого мужика была жирной и страшной, либо ее вообще не было. Такой вывод можно было сделать, глядя на его походку. Он прихрамывал. Наверняка уже придумано слово, камуфлирующее его недостаток, а я называю это кривоногостью, но ведь я не боюсь произносить вслух такие слова, как «маниакальная депрессия» и «негр».
Он остановился передо мной.
К этому моменту я уже перестал удивляться тому, какие люди покупают героин, но этот мужик определенно не относился к категории обычных покупателей наркоты.
— Сколько…
— Триста пятьдесят за четвертак.
— …вы платите за грамм героина?
— Платим? Мы продаем, чучело!
— Я знаю. Просто провожу исследование.
Я посмотрел на него. Журналист? Социальный работник? А может, политик? Однажды, когда я работал на Одина и Туту, ко мне подошел похожий тип и сказал, что работает в городском совете и в каком-то комитете под названием РУНО, а потом очень вежливо спросил, не могу ли я прийти на заседание этого комитета, посвященное «молодежи и наркотикам». Они хотели услышать «голос с улицы». Я ради смеха приперся и послушал, как они болтают о движении ЕГПН[31] и о грандиозном международном плане по созданию Европы, свободной от наркотиков. Я пил колу с булочками и смеялся до слез. А вела заседание эдакая сексапильная мамаша с вульгарными белыми волосами, мужскими чертами лица, на высоких каблуках и с командным голосом. На какое-то мгновение я задумался, только ли грудь она прооперировала у пластического хирурга. После заседания она подошла ко мне, представилась секретарем члена городского совета, отвечающего за социальное обеспечение и профилактику различных зависимостей, и сказала, что с удовольствием побеседует со мной об этих вещах. Она спросила, можем ли мы встретиться у нее дома как-нибудь, когда у меня будет «возможность». Как выяснилось, она не была мамашей и жила на своей ферме совершенно одна. Она открыла мне дверь в узких брюках для верховой езды и потребовала, чтобы мы сделали это в конюшне. Меня не волновало, на самом ли деле ей отрезали член. Хирурги прекрасно убрали за собой и вставили доильный аппарат, который работал без устали. Но немного странно трахать женщину, воющую, как модель самолета, в двух метрах от здоровенных, жующих жвачку лошадей, которые стоят и не слишком заинтересованно наблюдают за вами. После того как все закончилось, я вытащил солому из задницы и спросил, не одолжит ли она мне тысчонку. Мы продолжали встречаться до тех самых пор, пока я не начал зашибать по шесть тысяч в неделю. В промежутках между трахачем она успела рассказать, что секретарь члена городского совета не сидит, строча письма для своего шефа, а занимается практической политикой. Что, несмотря на ее теперешнее рабское положение, именно она делает всю работу. И когда нужные люди это поймут, наступит ее очередь стать членом городского совета. Из ее рассказов о жизни в ратуше я понял, что все политики, и большие и маленькие, хотят иметь две вещи: власть и секс. Именно в таком порядке. Когда я шептал ей на ухо «министр» и одновременно засовывал в нее два пальца, я мог заставить ее кончить так, что струя долетала до самого загона для свиней. Я не шучу. И на лице у мужика, что стоял передо мной, я прочитал почти такое же болезненно сильное желание.
— Отвали.
— Кто твой шеф? Хочу поговорить с ним.
«Отведи меня к своему начальнику»? Мужик был или психом, или просто идиотом.
— Да пошел ты.
Мужик не шелохнулся, просто стоял, неестественно подогнув бедро, а потом достал что-то из кармана своей куртки. Полиэтиленовый пакет с белым порошком, навскидку примерно полграмма.
— Это на пробу. Отдай своему шефу. Цена восемьсот крон за грамм. И осторожно с дозировкой, разделите это на десять доз. Я вернусь сюда послезавтра в это же время.
Мужик протянул мне пакет, повернулся и поковылял прочь.
При обычных обстоятельствах я бы выбросил его пакет в ближайшую урну. Я даже не мог продать его дерьмо от своего имени, ведь мне надо было поддерживать репутацию. Но было что-то в сиянии глаз этого психа. Как будто он что-то знал. Поэтому по окончании рабочего дня, когда мы рассчитались с Андреем, я позвал Олега и Ирену в Героиновый парк. Мы поинтересовались у местных обитателей, не хочет ли кто из них побыть подопытным кроликом. Я уже однажды присутствовал на тестировании вместе с Туту. Когда в городе появляется новый товар, его везут туда, где собираются самые конченые торчки, готовые попробовать все, что угодно, если это бесплатно. Им плевать, расстанутся ли они с жизнью после этого тестирования, потому что смерть и так поджидает их за ближайшим углом.
Четверо выразили желание поучаствовать в эксперименте, но заявили, что согласны принять только неразбодяженный товар в соотношении ноль-десять. Я сказал, что это совершенно неактуально, и желающих осталось трое. Я раздал им дозы.
— Маловато! — прокричал один из торчков с дикцией как у инсультника.
Я попросил его заткнуться, если он хочет получить десерт. Ирена, Олег и я сидели и смотрели, как они ищут вены между запекшимися кровавыми корками и на удивление уверенно делают инъекции.
— Ох, черт… — простонал один.
— Фу-у-у-у, — завыл другой.
Потом стало тихо. Совсем тихо. Будто мы послали в космос ракету и полностью утратили с ней контакт. Но я уже знал, успел увидеть в экстатическом выражении их глаз, пока они не улетели: «Хьюстон, у нас нет проблем». Когда они вернулись обратно на землю, было уже темно. Путешествие их длилось больше пяти часов, в два раза дольше, чем обычное героиновое забытье. Мнение участников тестирования было единодушным. Они никогда не пробовали ничего, что бы так отключало. Они хотели еще, хотели все, что осталось в пакете, немедленно, пожалуйста, и побрели к нам, как зомби в клипе «Триллер». Мы громко рассмеялись и ушли.
Спустя полчаса мы сидели на моем матраце в репетиционном зале, и мне предстояло немного пораскинуть мозгами. Тренированный торчок за один укол обычно вводит себе четверть грамма уличного героина, а в нашем случае самые опытные нарки в городе улетели выше хреновой Богоматери с четвертой части этой дозы! Мужик дал мне чистый товар. Но что это? Порошок выглядел и пах как героин и имел консистенцию героина, но пятичасовой кайф от такой маленькой дозы? В общем, я понял, что в руках у меня золотая жила. Восемьсот крон за грамм, который можно разбодяжить три раза и продать за тысячу четыреста. Пятьдесят граммов в день. Тридцать тысяч прямиком в карман. Мой карман. И карманы Олега и Ирены.
Я рассказал им о коммерческом предложении. Объяснил цифры.
Они переглянулись. Они не пришли в восторг, как я рассчитывал.
— Но Дубай… — начал Олег.
Я соврал и сказал, что, пока мы не обманываем старикана, мы вне опасности. Сначала мы пойдем и скажем ему, что больше не будем на него работать, что мы приняли Иисуса или что-нибудь в этом роде. А потом немного переждем и начнем понемногу работать на самих себя.
Они снова переглянулись. И я внезапно понял, что между ними что-то есть, что-то, что я упустил и заметил лишь сейчас.
— Но дело в том… — сказал Олег, пытаясь зацепиться взглядом за стену. — Ирена и я, мы…
— Что вы?
Он завертелся, как разрубленный червяк, и в конце концов посмотрел на Ирену, прося о помощи.
— Мы с Олегом решили съехаться, — сказала Ирена. — Мы копим на кооперативную квартиру в районе Бёлер. Мы собирались поработать до лета, а потом…
— А потом что?
— А потом мы хотели закончить школу, — сказал Олег. — И может быть, продолжить учиться.
— На юридическом, — подхватила Ирена. — У Олега ведь очень хорошие оценки.
Она засмеялась так, как обычно хохотала, когда ей казалось, что она сморозила какую-то глупость, но ее щеки, всегда бледные, сейчас разгорячились и раскраснелись от радости.
Они снюхались и стали любовниками за моей спиной! Как же я этого не заметил?
— На юридическом, — сказал я и открыл пакетик, в котором еще оставалось больше грамма. — Разве не там учатся те, кто потом становятся большими полицейскими начальниками?
Никто из них не ответил.
Я вытащил ложку, которой обычно ел хлопья, и вытер ее о брюки.
— Что ты делаешь? — спросил Олег.
— Это надо отметить, — ответил я, насыпая в ложку порошок. — Кроме того, должны же мы сами протестировать товар, прежде чем будем предлагать его старикану.
— Значит, все в порядке? — сказала Ирена с облегчением. — Все будет так же, как и раньше?
— Конечно, дорогуша. — Я зажег зажигалку и поднес ложку к огню. — Это для тебя, Ирена.
— Для меня? Но я не думаю…
— Ради меня, сестричка. — Я поднял на нее глаза и улыбнулся. Улыбнулся той улыбкой, от которой она знала, что я знаю, что у нее нет противоядия. — Скучно летать одному, знаешь ли. Вроде как в одиночестве.
Порошок в ложке растаял и забулькал. У меня не было ваты, и я подумал, не процедить ли жидкость через отломанный сигаретный фильтр. Но раствор казался таким чистым. Он был белым и однородным. Поэтому я просто остудил его за пару секунд, а потом загнал прямо в шприц.
— Густо… — подал голос Олег.
— Надо нам поосторожнее, чтобы не было передоза, потому что здесь хватит на троих. Ты в числе приглашенных, друг мой. Но может быть, ты хочешь просто посмотреть?
Мне не надо было поднимать на него глаза. Я слишком хорошо его знал. С чистым сердцем, ослепленный любовью и в доспехах мужества, которое однажды заставило его сигануть с пятнадцатиметровой мачты в Осло-фьорд.
— Ладно, — сказал он и начал закатывать рукав рубашки. — Я с вами.
В тех же доспехах, благодаря которым он утонет, захлебнется, как крыса.
Я очнулся от стука в дверь. Казалось, в моей голове работают шахтеры, и мне было страшно сделать усилие и открыть один глаз. Утренний свет бил в щель между деревянными досками, приколоченными к окну и подоконнику. Ирена лежала на своем матраце, и я увидел ногу Олега в кроссовке «Пума Спид Кэт», торчащую между двумя гитарными усилителями. По звукам ударов в дверь я понял, что стоящий с другой стороны начал колотить в нее ногами.
Я поднялся и поплелся открывать, пытаясь вспомнить, предупреждали ли меня о репетиции или о том, что кто-нибудь приедет за оборудованием. Я распахнул дверь и по привычке приставил ногу к ее внутренней стороне. Это не помогло. От удара я спиной вперед влетел в комнату и повалился на ударную установку. Ну и грохот. Когда мне удалось отпихнуть стойки для тарелок и малый барабан, прямо перед своим носом я увидел лицо моего дорогого неродного брата Стейна.
Вычеркните слово «дорогого».
Он стал крупнее, но короткий чубчик десантника и черный, полный ненависти жесткий взгляд остались прежними. Я видел, что он открывает рот и что-то говорит, но в ушах у меня еще стоял звон тарелок. Когда он подошел ко мне, я автоматически прикрыл лицо руками. Но он прошел мимо, перешагнул через барабаны и двинулся к лежащей на матраце Ирене. Она очнулась со слабым криком, когда он схватил ее за руку и поставил на ноги.
Он крепко держал ее одной рукой, а второй запихивал какие-то вещи в ее рюкзак. Когда он потащил ее к двери, она перестала сопротивляться.
— Стейн… — начал было я.
Он остановился в дверном проеме и вопросительно посмотрел на меня, но мне больше нечего было сказать ему.
— Ты уже достаточно горя причинил этой семье, — произнес он.
Когда он поднял ногу и захлопнул ею за собой железную дверь, он напомнил мне хренова Брюса Ли. Воздух звенел. Олег поднял голову над усилителем и что-то сказал, но я снова оглох.