Четверть часа спустя враги сели в карету, и Фриц галопом погнал пару великолепных коней по версальской дороге.
147. ПУТЬ В ТРИАНОН
Поиски Бальзамо и объяснение с ним заняли у Филиппа довольно много времени, так что когда карета выехала с улицы Сен-Клод, было уже два часа ночи.
Дорога до Версаля заняла час с четвертью, из Версаля в Трианон — десять минут, в половине четвертого утра экипаж прибыл на место.
На полпути к Трианону путешественники увидели, как заря начинает облекать в розовый цвет свежую зелень лесов и холмов Севра. Пруды в Виль-д'Авре и те, что находились ближе к Бюку, заблестели, словно зеркала: казалось, чья-то рука медленно сняла с них пелену.
Наконец глазам путников открылись колоннады и крыши Версаля, обагренные лучами солнца, еще не поднявшегося из-за горизонта.
Время от времени вспыхнувший в оконном стекле солнечный луч пронизывал сиреневую утреннюю дымку.
В конце аллеи, соединявшей Версаль и Трианон, Филипп велел остановить лошадей и обратился к спутнику, который в течение всего пути хранил угрюмое молчание:
— Сударь, боюсь, мы будем вынуждены некоторое время здесь подождать. В Трианоне ворота открываются лишь в пять утра, и я опасаюсь, что, если мы попытаемся проникнуть раньше, наш приезд возбудит подозрение у караула.
Бальзамо промолчал, однако кивком головы дал понять, что согласен с предложением Филиппа.
— К тому же, сударь, — продолжал молодой человек, — у меня будет время поделиться с вами соображениями, которые пришли мне в голову во время пути.
Бальзамо рассеянно устремил на Филиппа скучающий и безразличный взгляд.
— Как вам будет угодно, сударь, — ответил он. — Говорите, я вас слушаю.
— Вы мне сказали, сударь, — начал Филипп, — что ночью тридцать первого мая отвезли мою сестру к маркизе де Саверни, не так ли?
— Вы сами убедились в этом, сударь, — отозвался Бальзамо, — когда нанесли этой даме визит и выразили ей свою благодарность.
— Тогда же вы добавили, что слуга из королевских конюшен сопровождал вас от дома маркизы до нас, то есть до улицы Кок-Эрон, так что вы ни минуты не оставались с моей сестрой наедине. Я вам тогда поверил, положившись на вашу честь.
— И правильно сделали, сударь.
— Однако, возвратившись мыслями к недавним происшествиям, я понял, что месяц назад в Трианоне, когда вам удалось пробраться в сад, вы входили к сестре в комнату, чтобы поговорить с нею.
— В Трианоне я ни разу не был в комнате вашей сестры, сударь.
— Но послушайте же! Прежде чем мы предстанем перед Андреа, нам следует выяснить все до конца.
— Я ничего другого не желаю, шевалье; мы и приехали сюда, чтобы все выяснить.
— Итак, в тот вечер… Отвечайте правду. Все, что я сейчас скажу, вполне достоверно, я знаю это от сестры. Итак, в тот вечер сестра рано легла, стало быть, вы застали ее уже в постели?
Бальзамо отрицательно покачал головой.
— Вы отрицаете? Берегитесь! — предупредил Филипп.
— Я не отрицаю, сударь: вы меня спрашиваете, я отвечаю.
— Ладно, я продолжаю спрашивать, а вы продолжайте отвечать.
Бальзамо, не выказав и тени раздражения, сделал Филиппу знак, что он готов.
— Когда вы поднялись к моей сестре, — все больше приходя в возбуждение, продолжал Филипп, — застали ее врасплох и своим адским могуществом усыпили, Андреа читала в постели. Как всегда в вашем присутствии, она почувствовала, что ее охватывает оцепенение и потеряла сознание. По вашим словам, вы лишь задали ей вопрос, но ушли, позабыв разбудить; а между тем, — продолжал Филипп, судорожно вцепившись Бальзамо в рукав, — наутро она пришла в себя не в постели, а рядом с кушеткой, полураздетая… Отвечайте, сударь, как это могло случиться, и не увиливайте.
Во время этой речи Бальзамо, похожий на только что проснувшегося человека, боролся с роившимися у него в голове мрачными мыслями.
— Право же, сударь, — отозвался он, — вам не следовало бы возвращаться к этому предмету и снова затевать со мною ссору. Я согласился приехать сюда только из расположения к вам, и мне кажется, вы об этом забыли. Вы молоды, вы — офицер, привыкли говорить не раздумывая, держа руку на эфесе шпаги, и потому в трудных обстоятельствах ваши мысли идут вкривь и вкось. У себя дома, чтобы убедить вас и избавиться от вашего общества, я сделал даже больше, чем следовало. А вы опять за свое. Берегитесь, если вы меня утомите, я усну, погрузившись в свои печали, рядом с которыми ваши, уверяю вас, просто маленькие радости, и горе тому, кто вырвет меня из этого сна. Я не входил в комнату вашей сестры — вот все, что я могу вам сказать; ваша сестра спустилась ко мне в сад сама, хотя, признаюсь, по моей воле.
Филипп хотел было возразить, но Бальзамо его удержал.
— Я обещал вам доказательство, — продолжал он, — и вы его получите. Угодно прямо сейчас? Ладно, тогда пойдемте в Трианон и не будем тратить время на глупости. Угодно подождать? Согласен, но только тихо и молча, если можно.
Произнеся эти слова с уже известным читателю видом собственного превосходства, Бальзамо пригасил мимолетный блеск глаз и погрузился в размышления.
Филипп было заворчал, словно дикий зверь, собирающийся укусить, но внезапно смирил свой гнев и подумал: «Его нужно или убедить, или сломить. Сейчас у меня нет средств ни для того, ни для другого. Придется потерпеть».
Но поскольку молодой человек был не в силах сидеть рядом с Бальзамо и терпеливо ждать, он выпрыгнул из кареты и принялся мерить шагами аллею, в которой остановился экипаж.
Через десять минут Филипп почувствовал, что ждать более не в состоянии.
Уж лучше попросить открыть ворота до времени, даже с риском вызвать подозрения.
— Впрочем, — бормотал Филипп, повторяя доводы, которые уже не раз приходили ему в голову, — какие у привратника могут возникнуть подозрения, если я скажу ему, что здоровье сестры так беспокоит меня, что я отправился в Париж за врачом и на рассвете привез его сюда?
Мысль эта ему так понравилась, он так горел желанием поскорее воплотить ее, что перестал думать об опасных сторонах предприятия и кинулся к карете.
— Вы правы, сударь, — обратился он к Бальзамо, — дольше ждать бесполезно. Пойдемте же, пойдемте.
Однако ему пришлось повторить свое предложение: только со второго раза Бальзамо сбросил накидку, в которую завернулся, запахнул темную епанчу с воронеными пуговицами и вылез из кареты.
Чтобы сократить путь, Филипп двинулся по тропинке, шедшей наискось к воротам парка.
— Быстрее, — торопил он Бальзамо.
Шаг его был так скор, что Бальзамо едва поспевал за ним.
Ворота открылись, Филипп объяснился с привратником, и спутники вошли.
Когда ворота за ними затворились, Филипп остановился.
— Еще одно слово, сударь, — проговорил он. — Мы у цели; я не знаю, какой вопрос собираетесь вы задать моей сестре, но избавьте ее по крайней мере от подробностей ужасной сцены, которая, по-видимому, произошла во время ее сна. Сохраните ей хотя бы чистоту души, раз уж чистота тела утрачена.
— Послушайте меня хорошенько, сударь, — ответил Бальзамо. — Я не заходил в парк дальше вон тех высоких деревьев, что растут перед домом, где живет ваша сестра. Из этого следует, что я не входил в комнату мадемуазель де Таверне, о чем я, впрочем, уже имел честь вам говорить. Что же касается сцены, воздействия которой на сестру вы так опасаетесь, то его почувствуете вы, но не спящая, поскольку я прямо сейчас погружу вашу сестру в магнетический сон.
Бальзамо остановился, скрестил руки на груди, повернулся к флигелю, где жила Андреа, и замер; его лицо с нахмуренными бровями свидетельствовало о невероятном напряжении воли.
— Готово, — опустив руки, бросил он. — Мадемуазель Андреа уже, должно быть, спит.
На лице Филиппа мелькнуло сомнение.
— Вы мне не верите? — осведомился Бальзамо. — Ладно же. Чтобы доказать, что мне не было нужды входить к ней, я сейчас прикажу ей, хоть она и спит, спуститься к нам по лестнице и выйти к тому месту, где мы беседовали в прошлый раз.
— Согласен, — сказал Филипп. — Когда я это увижу, я поверю вам.
— Давайте зайдем сюда, в аллею, и подождем под этими грабами.
Филипп и Бальзамо подошли к указанному месту.
Бальзамо вытянул руку в сторону покоев Андреа.
Но буквально через секунду с другой стороны аллеи донесся шорох.
— Там кто-то есть! — шепнул Бальзамо. — Будьте начеку!
— Где? — спросил Филипп, ища взглядом того, о ком предупреждал граф.
— Вон там, слева за деревьями, — указал Бальзамо.
— А, так это Жильбер, наш бывший слуга, — ответил Филипп.
— У вас есть основания опасаться этого юноши?
— Нет, не думаю. Впрочем, это неважно. Но погодите вызывать сестру, раз Жильбер уже встал, другие тоже могут быть на ногах.
Тем временем перепуганный Жильбер летел прочь со всех ног: увидев Филиппа и Бальзамо вместе, он понял, что погиб.
— Ну так как же, сударь? Что вы решили? — осведомился Бальзамо.
— Сударь, — отозвался Филипп, ощущая невольно распространяемые его спутником магнетические чары, — если ваше могущество действительно столь велико, что вы можете заставить мадемуазель де Таверне прийти сюда, то продемонстрируйте его как-нибудь иначе, только не вызывайте сестру — место здесь открытое, и любой сможет услышать ваши вопросы и ее ответы.
— Поздно, — ответил Бальзамо и, схватив молодого человека за руку, указал ему на окно в коридоре флигеля: строгая, вся в белом, Андреа вышла из комнаты и, повинуясь приказу Бальзамо, уже готова была спуститься по лестнице.
— Остановите, остановите ее! — воскликнул растерянный и в то же время пораженный Филипп.
— Хорошо, — согласился Бальзамо.
Он вытянул руку по направлению к м-ль де Таверне, и та мгновенно остановилась.
Затем, словно статуя командора на пиру у Дон Жуана, секунду постояв, повернулась и возвратилась к себе в комнату.
Филипп поспешил за нею, Бальзамо двинулся следом.
Филипп вошел в комнату почти одновременно с Андреа и, схватив девушку за плечи, усадил ее.
Через несколько секунд в комнате появился Бальзамо и закрыл за собой дверь.
Однако как ни короток был этот промежуток, некто третий успел проскользнуть между Филиппом и Бальзамо и спрятаться в каморке Николь; он понимал, что от предстоящего разговора зависит его жизнь.
148. ОТКРОВЕНИЕ
Затворив за собой дверь и войдя в комнату в тот миг, когда Филипп с ужасом, но и не без любопытства разглядывал сестру, Бальзамо спросил:
— Вы готовы, шевалье?
— Да, сударь, — вздрогнув всем телом, пробормотал Филипп.
— Значит, можно начинать задавать вашей сестре вопросы?
— Прошу вас, — ответил Филипп, глубоко дыша, чтобы избавиться от стеснения в груди.
— Но прежде всего взгляните на сестру, — попросил Бальзамо.
— Я вижу ее, сударь.
— Вы уверены, что она спит, не так ли?
— Уверен.
— И значит, не сознает того, что тут происходит?
Филипп не ответил, лишь с сомнением покачал головой.
Тогда Бальзамо подошел к очагу, зажег свечу и провел ею перед глазами Андреа: зрачки девушки не сузились.
— Да, да, она спит, это ясно, — проговорил Филипп. — Но Господи, что за странный сон!
— Тогда я приступаю к вопросам, — продолжал Бальзамо. — Или нет, вы высказывали опасения, что я могу задать ей нескромный вопрос, так что спрашивайте лучше сами, шевалье.
— Да ведь я только что пробовал с нею заговорить, коснулся ее, но она ничего не слышала, ничего не чувствовала.
— Это потому, что у вас не было с нею контакта. Сейчас я вам помогу.
Взяв Филиппа за руку, он вложил ее в ладонь Андреа.
Девушка улыбнулась и прошептала:
— Ах, это ты, брат?
— Видите, она вас узнала, — сказал Бальзамо.
— Да. Как странно!
— Спрашивайте, она ответит.
— Но если она ничего не помнит, когда бодрствует, то как же ей удастся вспомнить во сне?
— Это одна из тайн науки.
И, вздохнув, Бальзамо уселся в стоявшее в углу кресло.
Филипп стоял неподвижно; рука его все также покоилась в ладони Андреа. Как приступить к расспросам, в результате которых он обретет уверенность в своем бесчестье и узнает имя преступника, возможно, недосягаемого для его мести?
Что же до Андреа, она была совершенно спокойна, и спокойствие это граничило с трансом; лицо ее было безмятежно — и только.
Дрожа, молодой человек подчинился Бальзамо, который повелительным взглядом приказал ему приготовиться.
Но как только Филипп подумал о своем несчастье, как только лицо его начало мрачнеть, Андреа тоже помрачнела и сама обратилась к брату:
— Да, ты прав, это большое несчастье для нашей семьи.
Девушка просто-напросто произнесла вслух мысль, прочитанную ею в мозгу у брата.
Такого начала Филипп никак не ожидал и вздрогнул.
— Что за несчастье? — спросил он, сам толком не понимая, что говорит.
— Ах, да ты же сам знаешь, брат.
— Заставьте ее рассказать, она послушается, — посоветовал Бальзамо.
— Как я могу ее заставить?
— Пожелайте, чтобы она говорила, вот и все.
Филипп посмотрел на сестру, мысленно веля ей говорить.
Андреа зарделась.
— Ах, Филипп, — воскликнула она, — как дурно с твоей стороны думать, что я тебя обманываю.
— Значит, ты никого не любишь? — спросил Филипп.
— Никого.
— Выходит, я должен покарать не сообщника, а преступника?
— Я не понимаю вас, брат.
Филипп взглянул на графа, как бы спрашивая у того совета.
— Будьте понастойчивей, — бросил тот.
— Настойчивей?
— Да, смелее задавайте вопросы.
— Это значит не уважать стыдливость юной девушки.
— О, не волнуйтесь, проснувшись, она ничего не будет помнить.
— Но сейчас она сможет мне ответить?
— Вы хорошо видите? — спросил Бальзамо у Андреа.
Услышав его голос, девушка вздрогнула и обратила безжизненный взгляд в сторону графа.
— Хуже, чем когда спрашиваете вы, но все-таки вижу, — ответила она.
— Ну что ж, — проговорил Филипп, — раз ты, сестра, видишь, расскажи мне подробно о той ночи, когда ты лишилась чувств.
— Разве вы не хотите начать с ночи тридцать первого мая, сударь? Истоки ваших подозрений именно там, как мне кажется. Пора выяснить все сразу.
— Нет, сударь, — отозвался молодой человек, — это бессмысленно, я верю вашему слову. Человек, обладающий вашим могуществом, не станет использовать его для достижения низких целей. Сестра, — повторил Филипп, — расскажите обо всем, что произошло в ночь, когда вы лишились чувств.
— Я не помню, — ответила Андреа.
— Граф, слышите?
— Нужно, чтобы она вспомнила и заговорила. Прикажите ей.
— Но ведь она тогда спала…
— Ее душа бодрствовала.
Бальзамо встал, простер к Андреа руку и, нахмурив брови, что свидетельствовало об огромном напряжении воли, приказал:
— Вспоминайте, я так хочу.
— Я вспоминаю, — отозвалась Андреа.
Филипп вытер со лба выступивший пот.
— Что вы желаете знать?
— Все!
— Начиная с какой минуты?
— С той, как вы легли в постель.
— Вы видите себя? — осведомился Бальзамо.
— Да вижу: я держу в руках стакан, поданный мне Николь… О Боже!
— Что такое?
— О, негодяйка!
— Говори же, сестра, говори.
— В воду что-то подмешано: если я ее выпью, я погибла.
— Подмешано? — воскликнул Филипп. — Но зачем?
— Постой, постой!
— Говори сперва о питье.
— Сейчас я поднесу его к губам, но… в этот миг…
— Ну, ну?
— Меня зовет граф.
— Какой граф?
— Вот он, — сказала Андреа, указывая на Бальзамо.
— А потом?
— Потом я отставляю стакан и засыпаю.
— Дальше, дальше!
— Я встаю и иду к нему.
— А где граф?
— Под липами, напротив моего окна.
— Граф так и не вошел в вашу комнату?
— Нет.
Бальзамо бросил на Филиппа взгляд, который явственно говорил: «Вот видите, сударь, я вас не обманул».
— Итак, вы пошли к графу, — продолжал Филипп.
— Да, когда он меня зовет, я подчиняюсь.
— Что нужно было от вас графу?
Андреа заколебалась.
— Говорите, говорите, — воскликнул Бальзамо, — я не буду слушать.
И, упав в кресло, он закрыл уши ладонями, чтобы не слышать слов Андреа.
— Скажите же, что хотел от вас граф?
— Он спросил об одной особе…
Андреа опять запнулась; можно было подумать, что она боится причинить графу боль.
— Продолжайте, сестра, продолжайте, — повторил Филипп.
— Об особе, которая бежала из его дома и, — Андреа понизила голос, — потом умерла.
Хотя Андреа проговорила это очень тихо, Бальзамо, услышав или угадав смысл, издал глухой стон.
Филипп прекратил расспросы, наступила тишина.
— Продолжайте же, — заговорил Бальзамо, — ваш брат желает знать все — пусть так и будет. Что сделал граф, когда узнал все, что хотел?
— Он исчез.
— И оставил вас в саду? — спросил Филипп.
— Да.
— А что тогда сделали вы?
— Когда он ушел, исчезла и сила, благодаря которой я держалась на ногах, и я упала.
— Вы потеряли сознание?
— Нет, я спала, но очень глубоким сном.
— Вы можете вспомнить, что случилось с вами, пока вы спали?
— Попробую.
— Ну так что же?
— Из кустов вышел человек, взял меня на руки и понес.
— Куда?
— Сюда, ко мне в комнату.
— Скажите, вы видите этого человека?
— Погодите-ка… Да… Вижу… Ах! — с недовольством и отвращением воскликнула Андреа. — Да это же опять Жильбер!
— Жильбер?