Он поглядел так, словно уже забыл, и я напомнил:
– Я тебе обещал угробить божественные планы Унбарха. А ты мне обещал долгую беседу в тихой уютной чайной при свете заката.
– Хорошо, – он все-таки улыбнулся.
Взлететь, как накануне, мы не смогли, за что спасибо почтеннейшим и беспристрастнейшим. Ваша «троекратная сеть» накрыла весь город и нависала над самой крышей дворца. Можете, гм, гордиться… Для тех, кто не из почтеннейших, поясняю: «троекратная сеть» плетется из незримых нитей убийственной силы, и на каждом конце должно стоять по магу, поддерживающему свой участок в активном состоянии. «Троекратной» ее называют, поскольку она простирается по всем трем протяженностям, и ячейки ее подобны не квадратам, а кубикам. Для нас с Хальнором это означало: не прорвешься.
Пока добровольные прислужники Унбарха, оставаясь в безопасном отдалении, держали сеть, сам он с оравой своих адептов подошел к воротам Марнейи.
Сотни полторы их было, не меньше. Мы вышли им навстречу, накрыв оставшийся позади город «нерушимым шатром». Хальнор это сделал, потому что хотел защитить жителей, а я – потому что лютая злость меня под конец разобрала: городишко неказистый, но все ж таки мой! Не люблю, когда ломают мои игрушки.
Прежде чем все закончилось, мы положили двух высших магов и семнадцать младших, не говоря о десятках раненых. Точные цифры я узнал уже после, а тогда было не до того, чтобы считать их. Сначала мы дрались в демоническом облике, потом перекинулись обратно – или, точнее, нас «перекинуло», так как силы были на исходе. Я заранее решил, что уйду вторым, и старался от Хальнора не отдаляться.
Одна из последних картинок: он стоит, пошатываясь, перемазанный своей и чужой кровью, завязанные на затылке волосы напоминают красно-бурую паклю, и лицо в крови, только белеют оскаленные зубы. Я понял, что о своем «клинке жизни» он забыл и вряд ли вспомнит, его мысли заняты одним-единственным: он защищает Марнейю. О себе он заботиться не станет – что ж, тогда я о нем позабочусь, в конце концов, я это предвидел.
Хлестнув заклятиями, как плетью, по окружившим меня мерзавцам – кто-то отшатнулся и завыл, кто-то повалился на кровавый песок, – я извлек из-за пазухи метательный нож с ослепительно сияющими на клинке рунами Освобождения, Памяти, Силы и Жизни.
– Хальнор! – заорал я не хуже, чем мои горе-ополченцы с позеленевшими от долгого бездействия бронзовыми мечами.
На миг наши взгляды намертво сцепились, и я метнул нож, моля всех, кто меня слышит, чтобы мальчишка не шелохнулся.
Я целил ему в сердце, и я бы не промазал – швырять ножи и прочее в этом роде я умею не хуже, чем плести чары. Но Унбарх приказал своим холуям взять Хальнора живым, и один из них, младший боевой маг Бречьятох Куду Этеква, ринулся наперерез сверкнувшему на солнце клинку. Его понятливости хватило, чтобы сообразить, что это значит, однако не хватило на то, чтобы просчитать отдаленные последствия своих действий. Двадцать шесть лет спустя после тех событий он исчез, и где он сейчас находится – знаю только я, но вам не скажу. А тогда он словил в плечо «клинок жизни», предназначенный Хальнору, и повалился на бок, потеряв равновесие – настолько силен был мой бросок. Неопасная рана. К несчастью для себя, Бречьятох Куду Этеква выжил.
Вокруг опять завертелось человеческое месиво, разящее пóтом и кровью, с переменным успехом исторгающее заклятия, и я потерял Хальнора из виду. Пора было уходить. Потратив остатки сил на то, чтобы нанести как можно больше ущерба всем, до кого дотянусь, я вытащил из-за пазухи теперь уже свой собственный «клинок жизни» и вогнал себе в сердце по самую рукоятку, улыбнувшись напоследок. О, какие у них были физиономии… Меня ведь Унбарх тоже приказал брать живьем, и, значит, примерно накажет виновных за оплошность, а виноваты у него, как водится, будут все те, кто находился поблизости. Безделица, а приятно.
В остальном же ничего приятного не было. Став бестелесным духом, я обнаружил, что из-за вашей треклятой сетки не могу ни перемещаться по окрестностям, ни действовать иными способами. Расстарались вы на славу – и было бы ради чего! Единственное, что мне удалось, это принять меры, чтобы не оказаться захваченным, но добраться до Стража Мира и защитить его я не мог, поблагодарите за это самих себя.
Зато я все видел.
Как израненного Хальнора приволокли к Унбарху и швырнули на колени. Он попытался подняться, а Унбарх величаво пнул его в лицо, выбив уцелевшие в драке зубы.
Как горела Марнейя и гибли в огне мои несчастные подданные. Воспользоваться ядом бирюзовой песчаной змейки, чтобы уйти без мучений, почти никто не додумался. Жизнь – величайшая из драгоценностей, но если ты не способен при определенных обстоятельствах от нее отказаться, это столь же величайшая беда. Впрочем, я-то никогда об этом не забывал, при всей моей любви к жизни.
Как пытали Хальнора. На спине у него начертали аргнакх, чтобы он не умер раньше времени, а потом взялись за дело Унбарховы палачи. Глядя на это, я сходил с ума от бессильной ярости и думал об отмщении – и Унбарху, и его верным холуям, и этому милосердному паршивцу, который пренебрег моим советом и «клинком жизни». Город он, видите ли, защищал! Когда встретимся в следующий раз, я с ним расквитаюсь за то, что мне пришлось мучиться, наблюдая за его мучениями, он у меня еще наплачется…
Так я думал тогда, теперь-то решено, что никакой следующей встречи не будет, ибо узнал я из пророческого видения, при каких обстоятельствах она может состояться – но об этом позже, если не пропадет охота рассказывать. А тогда я пытался осторожно, не задевая нитей силы, подобраться к нему, чтобы содрать со спины удерживающий знак, хотя бы вместе с живой плотью, и одним махом утащить его на ту сторону. Не знаю, удалось бы мне это сделать или нет, но я попросту не успел: через ячейки вашей сетки можно было просачиваться разве что со скоростью улитки. Почтеннейшие и беспристрастнейшие, в расправе со Стражем Мира вы оказали Унбарху воистину бесценную подмогу! Нимало не преувеличивая, можно сказать, сыграли решающую роль».
Заметка на полях: Не стал я сие злобное обвинение недрогнувшей рукой вымарывать и облился слезами горькими, ибо заслужили мы порицание, поддавшись на уговоры искусные. Обещал нам Унбарх, что покончит раз и навсегда с Тейзургом, который всем досаждает и никого не чтит – и что же мы за доверие наше получили? Тейзург охальный как гулял по свету, так и гуляет, и при силе остался, и злее прежнего сделался, а Страж Мира Сонхи погублен и проклят. Одно скажу: горе нам, горе!
Лиузама ревела в голос, утирая глаза рукавом и тут же снова всхлипывая. Убрав свиток в футляр, Гаян повел ее из кельи наружу, прогуляться по каменной галерее с глядящими в небо арками, которая опоясывала замок над вершинами черных скал.
«Я уловил, что на истерзанного Хальнора наводят какие-то крайне скверные чары, а после им занялись целители. Вправили вывихнутые суставы, смазали целебной дрянью ожоги, зарастили на скорую руку раздробленные кости, кое-как прилепили на место лохмотья содранной кожи. Убрали со спины аргнакх. Я понял, что сейчас его будут убивать, и с облегчением подумал: «Ага, хорошо, маленький мерзавец, скоро увидимся! Первым делом я выскажу тебе все, что у меня на уме, а потом окажу первую помощь. Или лучше наоборот? Ладно, там разберемся…» Не догадывался я о том, что произойдет дальше.
Мальчишку привели в чувство, и тут Унбарх давай его поздравлять и хвалить: он-де герой, превосходно справился с заданием – и Марнейю сжег, никого оттуда живым не выпустил, и Тейзурга убил! Недавние палачи стояли вокруг в почтительном молчании. Хальнору сообщили, что в схватке со мной ему жестоко досталось (надо же было как-то объяснить его плачевное состояние!), но диверсант из него получился отменный, оправдал ожидания.
– Я сжег город?.. – прошептал мальчишка, глядя на черное пепелище, простирающееся на месте Марнейи.
И, само собой, тут же об этом «вспомнил», ибо Унбарх своими чарами затуманил ему память и вложил ложные воспоминания.
Меня охватило такое бешенство, что нити силы вокруг начали подрагивать, и пришлось поскорее смирить эмоции, уподобившись индифферентному вздоху пустоты. К счастью, вы к тому времени изрядно выдохлись и ничего не заметили. В сердцевине моего бесплотного существа продолжала клокотать ярость. То, что Хальнор – якобы мой убийца, никак не могло добавить ему желания встретиться со мной в будущем: люди обычно избегают тех, кого когда-то убили, и правильно делают. И кроме того, меня давно уже никто не убивал – каждый раз, оказавшись в безвыходном положении, я пускал в ход «клинок жизни», оставляя врагов ни с чем, не считая трупа – и допустить, что меня мог бы укокошить семнадцатилетний ученик, пусть даже весьма способный к боевой магии… Да я бы за одно это все выстраданные планы Унбарха разнес вдребезги.
Хальнор долго бродил среди закопченных руин. Иногда садился на землю и всхлипывал. Он был совершенно раздавлен тем, что будто бы совершил. Ваша сетка все еще никуда не делась, и достать его я не мог, а когда пытался позвать – он или не слышал, или, возможно, что-то чувствовал, но думал, что к нему тянет бесплотные руки дух убитого врага. Не будь там вас, почтеннейших и беспристрастнейших, все бы вышло иначе.
Призраки превратившихся в пепел мужчин, женщин, детей, верблюдов, собак, овец, кошек, птиц невнятно бормотали что-то протестующее и утешительное – они-то знали, кто их в действительности убил, а кто пытался спасти, но если даже я не мог до него докричаться, что говорить об этих слабых сущностях?
А потом он достал нож – о, Унбарх позаботился о том, чтобы у него «случайно» оказался при себе ритуальный клинок! – и, стоя среди черных от жирной копоти развалин, начал волшбу. Я уловил, что он творит что-то страшное, небывалое, и наивно понадеялся: быть может, мальчишка все-таки опомнился, и эти чары направлены против Унбарха? Да нет, если бы… Он заклял «клинок погибели» – в противоположность «клинку жизни», навел на него руны Смерти, Забвения, Потери и Проклятия. В последний раз окинул мутным от душевной боли взглядом то, что осталось от Марнейи, и всадил нож себе в сердце – одним ударом, силы хватило.
Если б не ваша сетка, я бы попытался привести его в чувство. Вцепился бы и не отпускал, снова и снова рассказывая, как все было на самом деле. Не знаю, помогло бы это или нет… Если совсем-совсем честно, то вряд ли.
Унбарх, как никогда грозный и величественный, произнес перед своим стадом торжественную речь о воздаянии за непокорность. Уж на что я был бестелесный, и то затошнило.
Забегая вперед, скажу, что самые старательные из них не ушли от расплаты. Палачи, истязавшие Хальнора, позже разделили участь Бречьятоха Куду Этеквы. Унбарх не ведает, куда подевались его вернейшие адепты, и никто не ведает. Я так хорошо запрятал эту коллекцию из пяти мерзавцев, что у них ни на полушку нет шансов на избавление. Разве что сам Хальнор их пожалеет и отпустит – с него, между прочим, станется. Но для этого надо, чтобы он вернулся, и чтобы вся его магическая сила была при нем – иначе говоря, чтобы последствия их злодеяния без остатка сошли на нет. Очаровательно справедливая событийно-логическая конструкция, не правда ли?
Вдоволь упившись проповедями и нравоучениями, они сожгли тело отступника – дотла, чтобы даже горстки пепла не осталось, иначе я смог бы разыскать и призвать его. Клокочущая во мне злость опять начала приближаться к точке закипания, но я совладал с ней, поскольку, покончив с Хальнором, вся эта банда начала дружно искать Тейзурга, дабы сделать свою победу окончательной и бесповоротной.
Я приготовился ускользнуть в Хиалу раньше, чем до меня дотянутся их не мытые с позапрошлого года руки, и тут издали донесся вой – жуткий, тоскливый, беспросветно леденящий, раздирающий душу в клочья. Мне еще подумалось, что так могла бы выть собака по умершему хозяину, но каких же размеров должна быть эта собака… «Троекратная сеть» исчезла, словно сметенная ветром паутина: почтеннейшие и беспристрастнейшие увидели, кто надвигается с севера, и благоразумно сочли, что своя траченная молью шкура дороже Унбарховых грандиозных замыслов. Я наконец-то оказался на свободе, но убираться с арены не спешил, хотелось посмотреть, что случится дальше.
Унбарх и его адепты все как один уставились на северный горизонт, как будто обложенный клочьями шерсти черной овцы. Оттуда налетали порывы шквалистого холодного ветра, люди ежились и покрывались гусиной кожей, полоскались плащи, волосы и полы туник, кое-кого из раненых свалило с ног. А из подползающих все ближе свинцовых туч вылепилась огромная собачья морда с оскаленными клыками, в глазах-провалах бешено сверкали зеленоватые сполохи северного сияния. Дохрау, поправ издревле установленные запреты, вторгся в далекие от своих исконных владений южные края! И как страшно он при этом выл, с какой смертной тоской… С противоположной стороны уже доносились громовые раскаты и рычание Забагды, вскоре Пес Летней Бури ринулся в драку, и началось такое светопреставление, что Унбарх потерял без никакой вящей славы еще некоторое количество своих верных холуев.
Я же, полюбовавшись бушующим ненастьем, ушел в Хиалу: мне следовало поскорее родиться вновь и многое сделать».
– Это, что ли, все? – спросила зареванная Лиум.
– Еще нет. Свитки на этом не кончаются, Тейзург написал о том, что было дальше.
– Ага, остальное тоже читай, я все хочу знать. Теперь начнется про то, как они нашли Камышового Кота, да ведь?
«В этот раз я родился в Овде, у молоденькой ведьмы посредственных способностей, соблазненной сыном владетельного сахаарба. Роль бастарда меня вполне устраивала: и не простолюдин, и никакой официальной кабалы.
Перед забеременевшей девчонкой стоял выбор: или вытравить плод, или сбежать куда глаза глядят, или с обрыва в речку. Явившись ей во сне, я предложил свое покровительство, жизнь в достатке и некоторые полезные знания в обмен на материнские узы. Ранние годы жизни – период опасный даже для таких, как я, в эту пору поневоле приходится зависеть от окружающих больше, чем хотелось бы, поэтому при выборе родителей следует все хорошенько рассмотреть и взвесить.
Мы с будущей матерью добрались до моего замка на севере Овдейского полуострова и стали ждать разрешения от бремени, что не мешало мне бесплотно болтаться по свету и наведываться в Хиалу.
В Сонхи творилось неладное и непонятное. Назвать причину никто не мог, зато не сулящие ничего хорошего следствия были налицо. В одночасье пропали все Врата Перехода, и другие миры из реальности превратились в легенду. Обитатели Хиалы, растерявшие всякий страх, обнаглели до такой степени, что это даже мне показалось чересчур. Вдобавок в самой природе происходили изменения в худшую сторону, на первый взгляд незначительные, едва уловимые, но крайне досадные. Представьте себе картину в полутонах всех мыслимых оттенков, с великим множеством любовно выписанных деталей – и внезапно краски начинают выцветать, линии грубеют, кое-какие изящные мелочи бесследно исчезают. Пейзаж перед вами вроде бы тот же самый – и не тот: второсортная копия вместо прежнего несравненного великолепия. Добавьте сюда неслыханно лютые зимние бури и зарождающиеся в северных краях свирепые ураганы – Дохрау словно с цепи сорвался, и никакой управы на него не было. Как будто наш мир подменили.
Жрецы взывают к богам, шаманы и маги пытаются разобраться в происходящем своими способами, и все приходят к однозначному выводу: из мира что-то ушло. Адепты Унбарха взахлеб разглагольствуют о грозных знамениях, сулят конец прежнего миропорядка и нарождение нового, намекая на свою не последнюю в этом роль (тут они, конечно, в яблочко попали!), а сам Унбарх носа из тропиков не кажет, объясняя смену местожительства тем, что Дохрау пошел-де на службу к «силам зла» и подрядился его растерзать.
А потом кто-то из самых въедливых и нетривиально мыслящих докопался до огорошившего всех ответа: у мира Сонхи нет больше Стража.
Одни предполагали, что он попросту заскучал и ушел, другие возражали, что сие невозможно – Страж по определению не может предать или бросить на произвол судьбы свой мир, будет стоят за него насмерть. Вот тогда-то я и понял, кем был Хальнор. Доказательства я собирал исключительно для вас, мне и так все было ясно.
До сих пор с удовольствием вспоминаю тот Верховный Совет, на который я таки явился без приглашения. И какие вытянувшиеся, бледные, неаппетитно тряские у вас были физиономии, когда я вошел в похожий на древнюю гробницу зал и потребовал, чтобы меня выслушали, и какие после, когда я во всех подробностях рассказал о драме в Подлунной пустыне и изложил свои аргументы.
Страж Сонхийский никуда не делся, но он проклят – и заодно с ним проклят весь мир. Обратная связь. Помимо Унбарха с его благочестивой бандой в этом виновны все, кто держал над Марнейей «троекратную сеть». Вы ведь знаете, что способность Стражей к сопротивлению любым внушениям поистине безгранична. Можно было не тратить силы, избавляя Хальнора от наведенных Унбархом чар ложной памяти, а всего лишь связать его и посторожить – хватило бы двух-трех дней, чтобы наваждение рассеялось. То же самое, впрочем, произошло бы, соверши он обыкновенное самоубийство, без проклятия.
О, Унбарх отлично знал, что делал, пусть и настаивает в своих посланиях на обратном. Ничье проклятие не может навредить Стражу Мира, проклятие Стража Мира обладает необоримой силой. Вывод очевиден… И на вопрос «зачем?» есть ответ: Унбарх начал догадываться, кто такой Хальнор, вот и придумал, как избавиться от существа, способного помешать его грядущему обожествлению. Все его действия на это указывают, с чего бы иначе ему понадобилось подталкивать Хальнора к такому самоубийству?