На посудине, раскрашенной так броско, что она могла бы поспорить с вывеской «Свирепой улитки», никого не осталось. Берег был холмистый, длинная жесткая трава росла островками среди глинистых проплешин, кое-где стояли одинокие деревья, похожие на сквозистые темно-зеленые зонтики с искривленными ручками. Другого берега за блестящей гладью не видно. Перевозчики собирали ветки для костра, распугивая птиц, которых на Ибде водилось в изобилии.
Женщинам дали зеркало в потускневшей медной оправе, и они приводили себя в порядок, исподтишка поглядывая на Риса, которому велели сидеть в стороне от них. Как перебрались на сушу, ему опять связали лодыжки. И вдобавок обыскали, отобрав припрятанное оружие.
Когда накатит, надо будет хоть на мгновение заглянуть в это зеркало, перед которым прихорашиваются рабыни, чтобы узнать, наконец, в кого же он превращается… И превращается ли вообще, вдруг это мир меняется, а он остается самим собой?
Один из перевозчиков подбил дротиком пеструю птицу, похожую на крупную хохлатую утку.
– Мальчишка-раб, – Сей-Инлунах подошел и остановился над Рисом. – Сегодня хорошо себя вел, будешь кушать на вечер. Всегда так – всегда кушать, ты это понять?
– Не понять, плешивая башка, – огрызнулся Рис.
Губы работорговца все еще ухмылялись, а глаза жестоко помутнели. Он отцепил от пояса плетку, несколько раз протянул по спине. Только по спине, лица не тронул, чтобы не испортить товар, но Рису этого хватило.
– Теперь знать, плохой раб, так говорить нельзя!
Сей-Инлунах что-то зло бросил женщинам, те испуганно вскочили, подхватив свои покрывала, и засеменили следом за ним к костру. Забытое зеркало осталось лежать на земле, словно сияющий розовый осколок вечернего неба. Обязательно туда заглянуть – и запомнить, что оно отразит.
Расчет оправдался: после побоев кровь у Риса едва не закипела от боли и злости, мир на глазах выцветал, зато звуки, запахи и еще какие-то неназываемые ощущения стали до того яркими и внятными, что это вполне заменяло многообразие красок. Зеркало… Он больше не думал о зеркале. Все отвлеченные соображения исчезли, и мысль осталась только одна, зато самая правильная: перегрызть веревки – и бегом отсюда.
Изящная точеная Лорма с распущенными волосами цвета меда и статная Ренарна с толстой черной косой до середины спины и тигровой челкой. Золото и бронза. Несмотря на отталкивающий задний план – кучи трупов на солнцепеке, роящиеся мухи, суета понурых солдат, завязавших лица тряпками – Гаян ими любовался.
– Хотелось бы мне найти этого поганца-мага, – Рен продолжала самозабвенно плести сети своих объяснений. – Честно говоря, ваше высочество, меня это напугало, – она доверительно понизила голос – женщина откровенничает с другой женщиной, немой слуга-кажлык не в счет. – Такой удар может получить нежданно-негаданно кто угодно.
– В том числе вы, – проницательно заметила принцесса.
– Да, ваше высочество, я боюсь. И Дохрау меня подери, я доберусь до того, кто меня напугал.
– Дамы не служат в ругардийской армии, но я могу взять вас к себе в свиту. Со мной две камеристки, ограниченные создания… Мы с вами найдем, о чем поболтать. Кстати, герцог поправляется, скоро с ним все будет в порядке.
– Первое доброе известие, ваше высочество.
– Мага пока не взяли. Среди этой шушеры его нет. Или сбежал через Врата Хиалы, или сидит в Апшане и нанес удар оттуда, со стены.
– Может быть, – согласилась Рен.
– Кроме этого поганца, вас еще что-то интересует, правда?
– М-м… да, ваше высочество. В обозе есть один парнишка, помощник кухаря, его зовут Клаус… Мне бы узнать, что с ним стало.
– Романтическое чувство? – Лорма улыбнулась с прохладцей.
Рен опустила ресницы, как будто в легком замешательстве, и натянуто рассмеялась.
– Он вызывает у меня скорее материнскую привязанность… Но пусть так, он мне не безразличен.
Принцесса с кокетливой снисходительностью прищурилась, предвкушая развлечение. Наверняка она уже знает от Ардалии и Дифы о последних «похождениях» Ренарны.
Обе девчонки остались живы, потому что сопровождали ее высочество в ночное, Гаяна это порадовало.
Других поводов для радости не было. Выяснилось, что помощник кухаря Клаус не пережил нынешнего утра. Вечером его сожгли на братском костре вместе с другими убитыми ругардийцами, и если это был забывший себя Кеврис – что ж, Лиузаме так и не довелось сделать для него самое главное.
Остальные трупы громоздились возле погорелых построек, мостящихся вдоль закопченной апшанской стены. В воздухе висел смрад, гудели полчища мух, голенастые красноногие стервятники копошились на развалах гниющей еды, теряя грязновато-серые перья. Придворные в Эонхо утверждали, что «пляска смерти» – это бесподобно, это прекрасно…. А как насчет ее последствий? Впрочем, вольнодумцы, позволявшие себе крамольные вопросы, вскоре после этого неминуемо умирали. Ругардийские правители не жалуют тех, кто сомневается в красоте их действий.
– Гаян, мы едем с ними, – шепнула Рен вечером, улучив момент. – С Лиум на воде ничего не случится, а нам надо разведать, зачем их понесло на юг.
Он мчался сломя голову, не выбирая дороги. Оказаться как можно дальше от людей, которые его поймали. Домой. Вокруг полно высокой солнечной травы, но это совсем не та трава, что растет дома.
Надо бежать, пока куда-нибудь не прибежишь. Только бы не встретить врага – того, который однажды бросил в него нож и промазал. В следующий раз не промажет.
Он уже начал выбиваться из сил, когда за ним погнались. Быстрые и вдобавок более крупные, чем он, целая стая. И на дерево от них не залезешь. Он пытался свернуть к дереву, но двое сразу бросились вбок, наперерез, не успел проскочить.
Впереди в лучах огромного низкого солнца громоздились приземистые хижины. Запах человека. Он рванул к людям, но погоня не отставала, еще чуть-чуть – и вцепятся. А люди с криками бросились врассыпную, размахивая палками и отблескивающим на солнце железом. В панике он заметался среди них, уворачиваясь от рычащих и лающих преследователей, выскочил на обложенную камнями площадку с одинокой кривой аркой, отбрасывающей длинную тень. Воздух под аркой переливался, словно вода, которую морщит ветер.
Загривком почувствовал – туда нельзя, шарахнулся в сторону, однако те, рычащие, его окружили, не уйти. На волосок от шеи клацнули зубы, он отскочил – и прямо под страшную арку, и покатился кубарем в липкую клубящуюся мглу.
Вокруг что-то колыхалось, тянулось, плакало, угрожало, тосковало, клокотало… Он ведь бывал здесь раньше! Это неясное и печальное ощущение узнавания сменилось другим, более острым: бежать отсюда, бежать, пока есть силы, и даже когда их совсем не останется – все равно бежать. И ничего тут не есть, не пить, иначе уже не выберешься.
Бежать пришлось долго, много дольше, чем от тех лающих врагов, которые хотели его разорвать. Иногда направление менялось, как будто выход наружу блуждал в этой вечной мгле – в одном месте исчезал, в другом появлялся. Нельзя тут оставаться, он должен во что бы то ни стало добежать до выхода, вернуться обратно и сделать то, что надо. Это важнее его усталости и сбитых в кровь лап, важнее чего угодно, что может с ним случиться.
Вот, наконец, и выход! Он рванулся вперед, последним отчаянным прыжком преодолел границу между той стороной и этой – и по самые уши провалился во что-то сверкающее, белое, холодное…
Тибор потерял уйму времени из-за эонхийцев, затеявших расследование. Тем нужен был подлец маг, дерзнувший оказать сопротивление герцогу, который осуществлял свое право на благородное убийство всего, что шевелится в радиусе средней дальности. Шаман спрятался в речке, затаился на илистом дне и дышал через тростинку, превратившись в большую сонную рыбу, в пучок водорослей, в осклизлый валун. Его не заметили, и с тем безымянным, что живет в Ибде, он сумел поладить. Остальные изображали ораву злобных бестолковых троллей, готовых передраться между собой, а Тибор – такого же бестолкового пленника, грязного и занудного, слегка повредившегося в уме. Не учуяв никакой магии, их оставили в покое, брезгливо припечатав определением «свинячий сброд».
После того как суета улеглась, Тибор нанял толмача, говорившего на ломаном саргафском. Этот юркий плешивый человечек, судя по клейму на плече, был чьим-то удравшим рабом, но Тибор на это плевать хотел. Толмач постоянно улыбался, а его живые выцветшие глаза в это время могли быть грустными, пытливыми, испуганными, что-то высматривающими. Как будто улыбка до ушей была единственным доступным ему способом защиты.
Хапли, так его звали, сумел выведать, что Риса забрали с собой работорговцы Сей-Инлунах и Сей-Вабусарх, увезли вверх по реке на глюзе, которую тут же наняли, нехорошо сделали.
– Мы догонять их, господин, – заверил Хапли, печально улыбаясь. – Река день плывут, ночь не плывут. Ночь плыть – нехорошо делать. Если быстро, мы догонять.
У эонхийцев солдат осталось чуть не втрое меньше, чем лошадей, и в сумерках Тибор с Хапли выкрали двух лошадок. Выбравшийся из реки шаман, мокрый и сумрачный, как грозовая туча, опять призвал свою чешуйчатую верховую зверюгу. Остальные тролли, приладив мешки с пожитками за спиной, мчались вприпрыжку на четырех, словно стая гончих.
Похитителей настигли на рассвете. Раскрашенная, как цирковой балаган, глюза еще не успела сняться с якоря. Шестеро мужчин, три женщины. Ничего внятного о судьбе Риса те рассказать не смогли. Он исчез. Только отвернулись – его уже нет. На земле остались целехонькие веревки, он их не развязал и не перетер: можно подумать, его руки и ноги попросту выскользнули из пут. Пока солнце не село, мальчишку пытались искать, но его нигде не оказалось – ни на дереве, ни в яме за пригорком, ни за травяными колтунами. Перевозчики с глюзы, валяясь в ногах у Тибора, суеверно твердили, что «его что-то забрало».
Прочесывание местности во все стороны ни к чему не привело. Рис то ли испарился, то ли провалился сквозь землю. Если б его звери загрызли, хоть бы кости да обрывки одежды остались… Обитатели жалких глинобитных деревушек тоже ничего не знали. Не врали, ведь Тибор предлагал за парня вознаграждение, какого хватит на покупку трех здоровых невольников.
Худший вариант: его сцапало и сожрало что-то сверхъестественное. Тогда никаких концов не найти.
Хапли вспомнил, что в одной из деревушек, дальше к югу, есть Врата Хиалы, охраняемые старым колдуном. Последний шанс что-нибудь выведать.
Местный парень подрядился их туда проводить. Задаток взял вперед и оставил тощему старцу, похожему на сморщенную свеклу, потом вскарабкался на круп лошади Хапли.
Жара, хруст пыли на зубах, в солнечном мареве колышутся травяные султаны вперемежку с желтыми и коричневыми пятнами суглинка. Тибор в который раз задался вопросом: что он, высокооплачиваемый элитный убийца, делает в этих забытых богами краях, как его сюда занесло? Ну, положим, как – не вопрос, память, хвала Акетису, не отшибло, но почему? Из-за Риса. Тот ведь поклялся на крови, что убьет Гонбера Живодера, а Тибор, получается, поволокся за ним. В последнее время он делал все, что нужно Рису, и сейчас нет бы обрадоваться избавлению от обузы – вместо этого ищет да еще внутренне бесится оттого, что не может найти. А паршивец так качественно исчез, что ни намека на него не осталось.
Впереди замаячила деревня. Чуть поодаль на земле что-то темнело, там копошились стервятники. Тоскливо ухмыльнувшись, помертвевший в душе Тибор в первую очередь повернул туда, но это оказались всего-навсего дохлые собаки. Несколько довольно крупных серых с подпалинами зверюг, жестоко изрубленных. Лошади пятились от падали. Из-за глинобитных построек, похожих на облезлые кубики, выглядывали мужчины, вооруженные дротиками и скверными мечами. Их было около десятка, большинство сейчас работает в поле или пасет овец – вон те пятнышки на холмах у горизонта. У всех полуголых воинов руки обмотаны заскорузлыми тряпками и рваные портки испачканы кровью, хотя разрушений в деревне не видно. Ходили в набег на соседей? Или неприятности пришли из Хиалы? Невысокая арка торчит немного в стороне, утоптанная глина вокруг нее заляпана засохшими темно-красными пятнами.
– Там кровь, господин, – испуганно лыбясь, заметил Хапли. – Демоны беззаконят, нехорошо делают.
Их проводника тут знали, он спрыгнул с лошади и радостно залопотал по-своему. Нет, светлокожего мальчишку с длинными волосами люди не видели. Вчера на заходе солнце беда случилась, много раненых, а больше ничего не было.
– Какая беда? – спросил Тибор.
– Тубасу напали, господин, – перевел объяснения толмач. – Прямо в деревню забежали и людей покусали, нехорошо сделали.
– Что за тубасу?
– Зверь такая, господин. Шкура, хвост, зубы. Живет много вместе, бегает вместе. Вон там лежит, кого зарубили. Вы смотрели.
Ясно, дикие собаки.
– И часто они нападают на деревни?
– Нет, господин, нечасто. Они хиньити гнали. Хиньити побежал в деревню, тубасу за ним.
– А что такое хиньити?
– Другая зверь, господин. Шкура, хвост, зубы… Не здесь живет. Далеко забежал, нехорошо сделал. Тубасу и хиньити всегда так. Если муж и жена много ссорятся, люди про них говорят: любят друг друга, как тубасу с хиньити.
– Понятно, – с досадой процедил Тибор.
Поглядел на хмурых покусанных жителей и повернул восвояси, сразу пустив коня в галоп.
Рис так и не нашелся, а у Мунсыреха не было сил на ворожбу. Во время «пляски смерти» ему крепко досталось, даже сердце прихватило.
Вечером перерезали глотки Сей-Инлунаху и Сей-Вабусарху, справляя, как заведено, тризну по шестерым погибшим троллям. Хоронить троллей незачем, после смерти они каменеют. Оттого никто не охотится на них, чтобы съесть, и Мунсырех, сидя на дне Ибды, ничем не рисковал, хищные обитатели реки его не трогали: чего хорошего, если вырванный кусок мяса у тебя в желудке превратится в камень?
Тибор решил подождать пару дней, вдруг Рис все-таки объявится, а потом плыть на захваченной глюзе в Орраду.
Очнуться в сугробе, от обжигающего холода, руки и ступни почти онемели, а ресницы, кажется, смерзлись… Как он сюда попал? Или, пока у него был «накат», случилась какая-то катастрофа, и Ибдару завалило снегом?
Последнее, что Рис запомнил – это оставленное на земле зеркало в окислившейся медной оправе. Похоже, он так и не заглянул в это зеркало… Или заглянул, но забыл, что там отразилось?
Стуча зубами от леденящей боли, он попытался приподняться и осмотреться. Во все стороны – застывшие белые волны, как будто очутился посреди замерзшего моря. Бледное небо, низко над горизонтом висит небольшое холодное солнце. Нигде ни дерева, ни дома… Но совсем рядом из сугроба торчит ледяная арка в полтора человеческих роста, воздух под ней слегка переливчатый, словно там натянута прозрачная газовая ткань. Врата Хиалы. Вот, значит, как его сюда занесло… И что теперь делать?
Нестерпимая стынь, все тело ноет, постепенно цепенея. Заползти под арку? Нет уж, с Хиалой успеется. Если он окоченеет насмерть, по-любому там окажется. Странно, вообще-то, что Хиала его выпустила… То ли все дело в «накате», то ли ему просто повезло, как везет раз в тысячу лет. Ага, угодить в снежную ловушку – это везение? Скрюченные побелевшие пальцы больше не шевелятся. В Эонхо ему случалось видеть трупы бродяг, замерзавших зимой на улице. Наверное, он будет выглядеть так же.
Надо притянуть помощь. Как учили в Школе Магов. Как в том жутком темном сне, который несколько раз ему снился с разными концовками.
Если поблизости есть что угодно, способное помочь – пусть оно придет сюда и поможет, пока не поздно… Хотя десять против одного, что уже поздно. Кисти рук и ноги ниже колен готовы, он совсем их не чувствует. Кожа побелела, кровеносные сосуды внутри превратились в красноватый лед. Еще полчаса – и он точно вернется в Хиалу, теперь уже в качестве бесплотного духа.
Над сугробами промчался, сметая шуршащие снежинки, порыв морозного ветра. Рис закрыл глаза. Притянуть можно только то, что есть, а если в этом белом краю никто не живет, тогда и звать бесполезно.
Всплывший сон был из разряда кошмаров. Действие происходит все там же, в городе Танцующих Огней. Ночь, дремлющие дома вдоль канала, сбитая каменная лесенка уводит к черной воде. Рядом угрожающие тени. Происходит что-то ужасное, а потом его сталкивают вниз, он тонет, как будто медленно погружается в холодный бездонный студень – и, наконец, просыпается, задыхаясь от слез и отчаяния. Но в другом варианте все заканчивалось иначе, потому что ему удавалось притянуть помощь. Выглядела эта помощь очень красиво: похожая на небесное светило размером с карету, в ореоле белого сияния, в переливах синих и оранжевых мигающих огней, она выплывала из-за темной крыши ближайшего дома, и он сразу понимал, что спасен.
«Когда это случится, оно закончится или так, или этак, концовка будет зависеть от меня», – сонно подумал Рис, сжавшийся в клубок посреди мохнатого тепла.
Почему вдруг стало тепло, он же замерзал в сугробе… Или страна сугробов ему приснилась – или снится то, что сейчас, в то время как на самом деле он умирает от невыносимого холода.
Рис пошевелил пальцами правой руки. Пошевелил пальцами левой руки, потом пальцами ног. Все в порядке, ничего не отморожено… Темно, немного душно. Лицо щекочет мех. Такое впечатление, что какая-то огромная зверюга накрыла его своим телом – не придавила, а именно накрыла, вдобавок подсунув снизу лапу шириной с ковровую дорожку – и отогревает собственным теплом.
Зверь неопасный, дружелюбный. В общем, хороший. Рис зарылся поглубже в густой и длинный, как трава, мех и снова закрыл слипающиеся глаза.
Енага – типичный вазебрийский городок с трудолюбивыми и уравновешенными обывателями. Те не стали сбегаться толпами и показывать пальцами, увидев ранним утром на своих булыжных улочках мужчину и женщину, одетых несусветно по местным меркам: парочка то ли отстала от фургона бродячих циркачей, то ли сбежала из приюта скорбных разумом.