Енага – типичный вазебрийский городок с трудолюбивыми и уравновешенными обывателями. Те не стали сбегаться толпами и показывать пальцами, увидев ранним утром на своих булыжных улочках мужчину и женщину, одетых несусветно по местным меркам: парочка то ли отстала от фургона бродячих циркачей, то ли сбежала из приюта скорбных разумом.
На них поглядывали с любопытством, но следом никто не увязался. Кто рано встает, тот в достатке живет, поэтому за работу, и нечего отвлекаться на ерунду.
Капитан городской стражи осведомился, кто такие. Ему положено.
Венуста, сносно изъяснявшаяся по-вазебрийски, коротко и учтиво изложила, в чем дело. Узнав, что перед ним не ошалевшие от «ведьминой пастилы» комедианты, а двое магов, только что из Хиалы, капитан стал сама обходительность и проводил их до дома господина Сигизмория, известного енажского чародея. С Сигизморием, плотным светловолосым северянином, посещавшим и Кариштом, и Эонхо, они были знакомы.
Достав из своей магической кладовой необходимые вещи, Венуста переоделась – естественно, после того, как приняла ванну в натопленной изразцовой комнате. В черной бархатной робе поверх нижнего платья цвета топленого молока, с кружевными манжетами навыпуск, жемчужной сеточкой на волосах и сдержанным изысканным макияжем, она, хвала Тавше, наконец-то стала похожа на самое себя, а не на ворох тряпок из захудалого ибдарийского гарема, пять штук за рафлинг в базарный день.
– Каков ваш прогноз насчет состояния наставника? – поинтересовалась она, с удовольствием выслушав добротные, как башмаки и зонтики работы здешних ремесленников, комплименты енажского мага, весьма сведущего в науке врачевания.
– Слома не произошло, хотя он был близок к этому. Н-да, если бы не чудо…
Сигизморий замолчал, скептически улыбнувшись. Венуста понимающе кивнула.
– Ему нужен покой, еще раз покой и восстанавливающие упражнения, – добавил северянин. – Прошу вас, расскажите о Созидающем.
– Я его не видела. Он спас меня и многих других, кто там был – вот и все, что я о нем знаю. Благодарение Милосердной Тавше, «пляска смерти» не успела меня коснуться.
Тривигиса погрузили в целебный сон, а Венусту хозяин дома потчевал ягодными настойками и сладкими печеньями, развлекал разговорами.
Рассказал о новоиспеченном местном феодале Фразесте эйд Сапрахледе, своем соседе. Несколько лет назад тот был купцом Фразестом Сапрахледом, любителем рискованных сделок, сулящих неслыханные барыши. Одну из этих сделок ему удалось-таки провернуть, тогда он купил у сребролюбивого господина канцлера мелкий дворянский титул – гирбау, то же самое, что в Ругарде шевалье – и загородный дом в окрестностях Енаги, после чего пустился во все тяжкие.
Нет, не разврат, хуже. В нем всю жизнь дремала любовь к странным прожектам, и, став благородным гирбау, старина Фразест наконец-то вовсю развернулся. Цель его прожектов одна и та же, весьма почтенная: сказочно разбогатеть.
В прошлом году он устроил у себя зверинец, выписал из южных стран десятка три специально отловленных камышовых котов, нанял примерно столько же бродячих бардов, и последние ежедневно и еженощно, сменяя друг друга, пели хвостатым пленникам сказания о Хальноре Проклятом. Не просто так, а с расчетом вернуть Стражу память и получить в награду заветный ключ от Сокровищницы Тейзурга. Когда Сапрахледу напоминали о том, что истинный Камышовый Кот заперт в Лежеде, он добродушно отмахивался: а чем Вышивальщик Судеб не шутит, вдруг повезет?
Несмолкающие хоровые завывания двуногих и четвероногих песнопевцев довели благородных соседей гирбау эйд Сапрахледа до белого каления, и однажды в его отсутствие кошачий притон разгромили. Зверью лесному чинить обид не стали, выпустили на волю – ну как и впрямь кто-то из них окажется Хальнором или его родичем? – а песнопевцев и слуг поколотили, клетки поломали, висевший в зале парадный портрет хозяина в золоченой раме хрястнули об стенку. Вернувшийся домой Фразест долго сетовал на человеческую косность и два месяца беспробудно пил.
Недавно он воспрянул духом и затеял новый прожект: сохранение продуктов за счет естественной живительной силы воздуха и солнца. Велел построить возле дома просторный сарай с большими оконными проемами без стекол, дабы развешанные там колбасы, копченые рыбы и сыры напитывались этой силой, как произрастающие на полях злаки, и за счет того сберегались от порчи. Если опыт удастся, он сказочно разбогатеет, барыши будут не хуже, чем упущенные из-за соседей-зложелателей сокровища Тейзурга.
– Мой загородный дом находится неподалеку от жилища этого оригинала. Если пожелаете, я с удовольствием покажу вам свою оранжерею. Лишь бы благоухание погибающих колбас Фразеста не испортило нам удовольствие от прогулки.
– Вы так любезны, почту за большую приятность. Думаю, это будет весьма познавательно, – чопорно и слегка жеманно ответила Венуста, в глубине души изнывая от собственной чопорности и жеманности.
Единственный человек, с кем она может просто быть собой, – это Рен, а со всеми остальными она словно зашнурована против воли в тугой корсет, неудобный и состоящий из множества ненужных деталей, и нипочем ей из этого корсета не выбраться, никакая Магия Красоты не поможет.
Как будто шел по кругу и в конце концов вернулся туда, откуда сбежал тринадцать лет назад. Гаяну было тошно. Не только в переносном смысле, у него отшибло аппетит и временами натурально подташнивало, особенно после того, как заметил Живодера и бредущего за ним, будто на незримой привязи, крестьянина из деревушки, возле которой разбили лагерь на ночь. Крестьянин был еще не старый, заплывший жирком, с добродушным сонным лицом и расчесанным нарывом на лбу. Больше его никто не видел. Оставшуюся за кустами кучу внутренностей растащили звери и птицы.
Когда эти двое проходили мимо, отдыхающие после марша солдаты старательно смотрели в другую сторону. Мало ли, кто и зачем идет мимо? Разве что прекратился на некоторое время смех, голоса зазвучали глуше.
«Будь ты проклят, – устало подумал вслед Гонберу Гаян. – И ты, Лорма, тоже».
Лорма бездну усилий положила на то, чтобы в Эонхо Гонбера принимали как нечто само собой разумеющееся. По ее настоянию тот посещал балы, официальные приемы, театры. Хорошо еще, что принцесса не додумалась вытаскивать Живодера на детские утренники. Ее высочество терпеливо и упорно приучало своих подданных к мысли, что Гонбер в великосветском салоне или на офицерской вечеринке – это в порядке вещей, он же неглупый собеседник, и на женщин производит приятное впечатление, и всегда готов помочь своим покровителям… А если кого-то из подданных вдруг недосчитались, а потом нашли в виде кучки кровавых ошметков – это тоже в порядке вещей, сам виноват, что не поберегся, умные берегутся.
Гаяну запала в душу одна сценка, наблюдал он ее в четырнадцатилетнем возрасте, еще когда был безумно и бескомпромиссно влюблен в свою прекрасную родственницу. Гонбер куда-то запропастился, Лорма беспокоилась, холодно разговаривала с придворными, допоздна жгла свечи в своем кабинете и не шла в опочивальню. Принц Венсан ошивался поблизости, воображая, что вот сейчас он ей понадобится, сделает для нее то, чего не смог никто другой… Радостный возглас Лормы. Мужской голос, что-то объясняющий в ответ. Выглянув из-за угла коридора, Венсан увидел свою принцессу и Гонбера в перемазанном кровью камзоле. На него напали какие-то маги, он еле спасся, истратив на защиту весь запас силы, но потом ему подвернулся по дороге домик с мещанским семейством, женщина и три девочки – забрав их жизни, он исцелился. Принц так и прирос к начищенному паркету, а Лорма, невозмутимо выслушав эту историю, ласково позвала: «Пойдем, мой милый, тебе надо отмыться и отдохнуть, сейчас я велю согреть воды».
Тогда Гаян решил, что его любимая околдована и надо помочь ей расколдоваться, а сейчас ему просто было муторно.
В отношениях Лормы с Гонбером и их окружения за эти тринадцать лет все осталось по-прежнему. Да Гаян и не ждал радикальных перемен. Расколдовать сказочную королевну-жабу можно, если она и впрямь родилась прекрасной королевной, но если она с самого начала была жабой, а ты, дурак, этого не понимал – тогда не взыщи, любая магия тут бессильна.
Рен здешняя обстановка не нравилась, но она виду не подавала, играя роль разбитной воительницы, которую интересует только хорошая драка и ладные парни, а все остальное побоку. Возможно, Лорма догадывалась, что это маска, за которой кроется что-то еще, но ее подозрения никак не проявлялись. Она тоже умела не подавать виду.
Гаян держался особняком – кажлык-изгнанник, да еще немой, что с него взять – и каждое утро смазывал лицо снадобьем, которое не позволяло сойти на нет припухлостям и синякам. В отличие от своей напарницы, ударившейся в оголтелое лицемерие, он по крупному счету не притворялся. Лучше быть не принцем Венсаном, который не смог ничего изменить, а безродным бродягой Гаяном, от которого ничего не зависит. Эта мысль несла в себе привкус горечи, но в мире Сонхи горечи и без того в достатке. Каплей меньше, каплей больше – какая разница?
Этим вечером они расквартировались в большой деревне, похожей на колонию слепленных из чего попало птичьих гнезд, в преддверии раскинувшейся под розовым небом полупустыни. Рен и Гаян устроились вдвоем, как обычно. Все знали, что Рен спит со своим немым слугой.
По случаю наплыва гостей на улицах горели факелы и сделанные из высушенных тыкв фонари на деревянных шестах. Рен ушла ужинать с господами, а вернувшись, притиснула Гаяна к стене и прошептала:
– Они идут к Унбарху. Говорили о власти, о равновесии, о страхе. Подробностей не знаю, говорили так, словно все давно обговорено. По-моему, у них на уме какое-то грандиозное дерьмо, и наши друзья-маги обязательно должны об этом узнать. Пора смываться, будь в готовности.
Сообщив эти сведения щекочущим ухо быстрым шепотом, она жадно припала к губам Гаяна. Долгий винно-терпкий поцелуй. Потом Ренарна, пошатываясь, чтобы казаться пьянее, чем есть, вышла во двор, в озаренную тыквенными фонарями темноту. Из дверного проема в пропахшую высушенным навозом комнатушку плыли голоса и смех, блеяние овец, гортанное, с ритмичными взвизгами, женское пение.
– Ты, оставь девчонку!
Голос Рен, злой и трезвый.
Гаян тоже выскочил наружу. Дворик отделяла от улицы плетенная из прутьев ограда высотой по пояс, и с той стороны остановились двое – молодой ругардиец приятной неброской наружности и местная девчонка лет тринадцати-четырнадцати, с шапкой темных курчавых волос, в тунике, под которой едва проступали острые грудки, и грязных шароварах. Остановились, потому что Рен, перемахнув через ограду, заступила им дорогу.
– Что такое? – с неприязнью спросил Гонбер.
Ибдарийка тоже протестующее мяукнула и показала зажатую в кулаке серебряную монету, блеснувшую в свете подвешенного на кривом шесте фонаря.
– Дуреха, он хочет не того, о чем ты думаешь. А ну, брысь отсюда!
– В чем дело? – повторил любимец принцессы Лормы.
– Отпусти девчонку, Живодер.
Это шло вразрез с неписаными правилами. Ее высочество не любит, когда Гонбера Живодера называют Живодером, и сам он тоже этого не любит.
Ренарна мгновенным плавным движением извлекла из ножен кинжал. Ибдарийская пигалица мышкой юркнула в темноту. Возможно, она решила, что злая женщина, одетая и вооруженная, как мужчина, затеяла ссору из ревности, поэтому самое разумное – сбежать. Серебряная денежка все равно осталась у нее.
Рен и Гонбер смотрели друг на друга с яростью скорее звериной, чем человеческой. Наконец Гонбер отступил – боком, еще бы он повернулся к ней спиной! – и исчез в переулке за соседним сараем.
– Дерьмо, – процедила вслед ему Рен.
– Спим по очереди, – шепнул Гаян, когда вернулись в дом.
Она дежурила первой, потом растолкала его и улеглась на освободившийся тюфяк, а Гаян вышел наружу. Хозяева дома храпели за перегородкой, гульба к этому времени закончилась. Все спали. Он сходил на задворки отлить. Вернувшись, присел возле хлипкой стенки, обмазанной глиной. Старая глина потрескалась, прутья выпирали из прорех, словно ищущие простора корни. Крестьяне в этих краях до сих пор живут, как их предки во времена Унбарха с Тейзургом.
Со стороны полупустыни накатывала бездонная лунная тишина, и в этой тишине чуть слышно шуршало:
– …У тебя в голове опухоль, она постепенно растет, сдавливает и мучает твой мозг, и один за другим лопаются кровеносные сосуды, и лимфа разносит гнилую водицу по всему телу, и тебе очень больно, тебе становится все больнее и хуже…
Что-то не так, явно что-то не так…
Злой голос Рен:
– Ах ты, мозгляк дерьмовый, сейчас у тебя у самого будет опухоль! Вместо головы!
Звук удара, стенка содрогнулась, и Гаяну за шиворот посыпалась сухая глиняная крошка.
Наваждение рассеялось без остатка. Он вскочил и бросился в дом. В душной темной комнате бесновались две тени, сверкали синеватые белки глаз и лезвия ножей.
Убивать словами, внушая то, чего нет – этим приемом Гонбер пользовался, когда обстоятельства не позволяли причинить физический вред или намеченная жертва была слишком сильна, и ее надо было сначала одурманить, а потом уже резать. Его подвело то, что у Рен поставлена защита против таких атак. Не зря она всю дорогу от Эонхо до Кариштома заставляла Венусту ежедневно выкраивать время для тренировок.
Одна из теней одерживала верх, но Гаян в этих потемках не мог разобрать, кто кого жестоко впечатывает в стенку, сгребши за одежду. Пострадавший вывернулся и метнулся наружу. Вторая тень с рычанием ринулась за ним, и Гаян с облегчением выдохнул: побеждает Рен.
Он выскочил во двор следом. Противники кружили, скаля зубы. Гонбер остался без ножа, но вытащил из заплечных ножен короткий меч. В тусклом свете тыквенного фонаря можно было разглядеть, что затылок у него разбит и дворянская рубашка залита кровью. Несмотря на это, он не походил на раненого: высосанная из убитых таонц с лихвой обеспечивала его силой – пока запас не исчерпан, с ним ничего не сделаешь.
Лицо Рен превратилось в страшноватую маску, тигровая челка смотрелась над свирепо горящими глазами вполне уместно. Берсерк. Для того чтобы войти в состояние боевого безумия, ей не требовалось никаких снадобий, хватало впечатлений определенного характера. Ее меч остался в комнате, зато в руках пара ножей.
Уворачиваясь от клинка, она отскочила вбок, нанесла распарывающий удар в живот. Обычный человек после этого был бы готов, но у Живодера еще не иссяк запас ворованных жизней. Жутко скривившись, он провел подсечку и поднял меч, однако Рен ушла в перекат, вскочила и, снова очутившись сбоку, ударила рукояткой в висок, проломив хрустнувшую кость. Оглушила?.. Вряд ли надолго, но останавливаться на этом она не собиралась. Полоснула по запястью, рассекая сухожилия, сосуды и нервные волокна. Меч выпал. Пинком свалив противника с ног, она сунула один их своих ножей за пояс, подхватила с земли оружие Гонбера и, остервенело оскалившись, начала рубить Живодера на куски.
«Бесполезно, – подумал Гаян. – Так уже делали до нее. Только Лорма, или герцог Эонхийский, или Проклятый Страж. Никому другому эту дрянь не прикончить».
– Что стоишь? – хрипло крикнула Ренарна. – Давай огня, спалим гадину!
Окровавленные останки шевелились. Она швырнула сверху две вязанки сухих прутьев, заготовленные хозяевами для очага, а Гаян сорвал с шеста тыкву с масляной плошкой внутри. Все равно бесполезно, и это тоже не раз делали.
– А теперь – рвем отсюда, – с диковатой ухмылкой поглядев на то, что корчилось в огне посреди двора, решила Рен.
Сейчас она выглядела еще страшнее, чем во время драки, и можно бы испугаться – если не знать, что есть вещи, которых Рен никогда не станет делать. Так, как сейчас, она могла поступить с Живодером, но с кем-нибудь другим – нет. В этом и заключалась громадная, как пропасть, разница между Рен и Гонбером, Рен и Лормой.
Гаян об этом знал, поэтому вместо того, чтобы содрогнуться, спокойно заметил:
– Мы весь квартал взбаламутили. Давай скорее!
Разбуженные хозяева закрылись на щеколду. Рен бросила в окошко несколько звякнувших в темноте серебряных монет – за ужин и кров, за раздрай во дворе, где выползало из вонючего костра что-то неописуемое, негромко подвывающее.
«Так и знал, бесполезно», – отметил про себя Гаян, когда вылетели верхом на улицу.
За ними увязалась погоня, дозорные и кто-то из тех, кого разбудил шум. Плоское пространство под светлеющим синим небом мчалось навстречу, изредка из-под копыт шарахались птицы. После восхода солнца преследователи повернули обратно – наверное, им становилось все больше не по себе на этих просторах с зарослями молочая, похожего на причудливые зеленые мешки, шипастые вдобавок, озерами в белесых каемках соли и кучами громадных пожелтелых костей, оставшихся от вымерших гигантов.
Внезапно Рен резко и звонко рассмеялась.
– Ты что?
– Представляю, что скажут в наш адрес сегодня утром Лорма и герцог… Уж точно не «спасибо»!
Чердак под дырявой двускатной крышей, вполне себе обычное место. Рис лежал на куче шуб, почти с головой зарытый в этот теплый ворох.
Самые разные были шубы, от простецких крестьянских из кусачей овчины до шикарных, тускло серебрящихся, шелковистых, какие носят знатные господа. Те и другие вперемешку, этакое меховое гнездо. Словно угодил в лавку старьевщика.
Сбросив то, что было навалено сверху, он неловко уселся, и сразу его пробрал убийственный холод. Выдыхаемый воздух превращался в белесый пар. За потолочными прорехами виднелось выстуженное бледное небо. Судя по ощущениям, он все там же, в стране снега, но теперь, по крайней мере, в человеческом доме. И кто-то его сюда притащил, вылечил обмороженные руки-ноги… Наверное, шаман какой-нибудь местный.
Рис опять начал замерзать и поскорее закутался в медвежью шубу. Еще бы разжиться теплой обувью… Кажется, в углу что-то валяется. Груда меховых сапог, причем все разные, ни одной пары. Он выбрал то, что более-менее подходило по размеру, натянул прямо поверх своих башмаков. Потом, порывшись в «гнезде», отыскал еще и шапку, похожую на дамский капор и при этом на диво пушистую. Тоже сойдет. Перчаток не нашлось, но рукава у шубы длинные, кисти рук можно спрятать.