Настя некоторое время сидела, глядя невидящими глазами перед собой. Потом накинула на плечи пуховый платок, зябко укуталась и заговорила опять:
— Я мечтала, молилась, колдовала, чтобы он меня заметил, — и он заметил. Я была такая свеженькая, такая непосредственная, веселая. К тому же землячка. Я ему понравилась… Он перевел меня в свою секретарскую группу, помощницей, я стала работать в соседнем с ним кабинете, общалась с ним по нескольку раз в день.
Она мимо Бурцева посмотрела на деревья за окном.
— А дальше… Дальше… Все эти двадцать он лет был женат на одной и той же женщине, с которой познакомился еще студентом. Интересная женщина, независимая. Дизайнер. Сама зарабатывает деньги. У них взрослая дочка. И вот мы узнали, что его жена увлеклась другим мужчиной… То ли продюсером… То ли режиссером… И оставила мужа. Ради этого режиссера. Она вообще такая… Отчаянная… И думает только о себе.
Настя посмотрела на Бурцева, и Бурцев почувствовал, как на дне ее глаз зарождается привычная застарелая боль.
— Все были потрясены. И он, конечно, в первую очередь. Перестал показываться в компании, все дела вел через заместителя… Говорят, пил… А я каждый день ходила в церковь. И молилась, молилась… Через несколько недель он появился, всего на несколько минут, чтобы…
Настя замолчала. Глядя широко раскрытыми глазами в пространство и думая о чем-то своем.
— Он пришел, чтобы поговорить со мной. Чтобы позвать меня к себе. И мы стали жить с ним вместе. И опять я не могла поверить своему счастью… Думала вот проснусь — и все исчезнет. Это была как сказка… Он решил на время оставить дела на заместителя и немного отдохнуть… И мы стали просто жить… И нам было так хорошо вместе. Он был внимательный… И благодарный. А я чувствовала, что родилась на свет именно для этого… Для того, чтобы готовить ему еду, гладить рубашки, и мне ничего в жизни не надо, только видеть рядом его удивительные глаза, чувствовать запах его одеколона, ночью доставлять радость, когда-нибудь потом, может быть, родить сына. И у меня нет другого предназначения. Мы ездили путешествовать. Ходили по театрам… Вели светскую жизнь… Но мне все это было не нужно, не обязательно… Даже мешало…
Она горько усмехнулась.
— И вот казалось бы… Если вспомнить ту смешную девчонку в маленьком городке, ожидающую на подоконнике мать с работы и мечтающую о знаменитом артисте… И потом меня, рука об руку с ним, влюбленным, где-нибудь на океанской яхте или в кафе на Елисейских полях… Какая счастливая судьба… Какой фантастический путь… Какая череда невероятных удач…
Она замолчала и постаралась справиться с собой. Но вопреки воле ее глаза стали медленно наполняться слезами.
— А оказалось… Оказалось… Что все эти удачи нужны были только для того, чтобы… — Она подняла лицо вверх, старясь, чтобы слезы затекли обратно. — Для того, чтобы потом все обернулось для меня таким ужасным несчастьем… Бедой… Пустотой…
— А что случилось? — осторожно спросил Бурцев.
— Сначала я стала замечать, что он как будто остывает, привыкает ко мне… Ему как будто иногда становится скучновато. Я пыталась что-то придумать, развлечь его. Может быть, ему нельзя было оставаться без дела? Теперь поздно гадать… Только я стала чувствовать, что я ему не так нужна, как раньше… А потом… Потом… Потом у его жены кончилось там… С этим человеком… Она позвонила и предложила моему любимому начать все сначала…
Настя встретила вопросительный взгляд Бурцева и кивнула: да-да, так все и было.
— …И он подумал-подумал и согласился.
На глазах Насти опять появились слезы, и ей пришлось замолчать, справляясь с собой.
— То есть все это произошло не сразу, не в один день… Он сначала стал какой-то задумчивый. И смотрел на меня какими-то мудрыми глазами. А в один прекрасный день…
Настя достала из заднего кармана джинсов носовой платок и высморкалась.
— В один прекрасный день все кончилось. Все мое счастье. Он собрал вещи и ушел. То есть он постарался быть честным по отношению ко мне… Не хотел, чтобы я терпела неудобства. Устроил так, чтобы я ни в чем не нуждалась… Могла жить в свое удовольствие… Чтобы мне не нужно было бы возвращаться к прежней жизни. Но оказалось, что мне все это совсем-совсем не нужно…
Настя умолкла и молчала, наверное, целую минуту. Потом горько усмехнулась:
— Вот я знаю, все вокруг считают, что мне ужасно повезло. Что я ловко устроилась… Пожила с мужиком пару годиков и раскрутила его на все сто! А я жила как в тумане. Просыпалась утром и начинала плакать. Все спрашивала себя: «Ну почему, почему? Зачем все так получилось? Зачем нужно было давать мне такое удивительное, неслыханное счастье, чтобы потом разом все отобрать? Ну чем я провинилась?» И плакала, плакала.
— Может быть, я просто не могла поверить в то, что мое счастье ушло сквозь пальцы?… В то, что все позади?… Я садилась с утра у телефона, обнимала вот этого бегемота и начинала колдовать: «Ну, пожалуйста, пусть он сегодня позвонит. Пусть позвонит! Пожалуйста! Он не может не позвонить!» Смешно!
Она попробовала рассмеяться. Но смех у нее не получился.
Наступило молчание.
На журнальном столике неожиданно громко зазвонил телефон. И опять Настя вздрогнула от неожиданности, впилась глазами в аппарат и не стала снимать трубку.
Бурцев помолчал некоторое время, дожидаясь, пока телефон умолкнет. И не стал спрашивать, почему Настя не снимает трубку. Вряд ли это звонил ее друг. А если нет, то мало ли какие соображения могут быть у человека.
— Да-а… Грустная история, — согласился он. — Но вы знаете, время — оно все лечит. Точно. Я по себе знаю… Вы еще очень, очень молодая… И красивая… У вас вся жизнь впереди! И в ней еще будет много хорошего. Поверьте!
Девушка вскинула на Бурцева горящие глаза и упрямо помотала головой.
— Нет, в моей жизни уже ничего больше не будет! Вся моя жизнь уже в прошлом.
Бурцев пожал плечами и не стал спорить. Есть вещи, которые нельзя объяснить и которые человек должен понять сам.
Он почему-то подумал, что через какой-нибудь десяток лет его дочка будет такой же, как эта Настя. И будет мучиться над вопросами любви и нелюбви, добра и зла, жизни и смерти — вечными вопросами этого мира.
— Я вот все думаю, — опять заговорила Настя. — Если он смог так все забыть… И простить измену жены… Значит… Значит, он просто ее любит. Так? — Она заглянула в глаза Бурцеву.
Бурцев пожал плечами. В двух словах не скажешь. Непростой это вопрос.
— Ведь он мог отказаться начать все сначала из одной только гордости… — сказала Настя. — Не простить ей обиду… Так часто бывает. Но ведь это… Когда не любишь. А если любишь… — Она замолчала. — Любовь… как это объяснить? Это что-то непонятное. Когда просто сидишь с человеком, пусть даже на маленькой кухоньке, и тебе так хорошо!.. Вокруг — будто дворец чудесный и все переливается огнями. Так что ничего другого не нужно… Мы с ним жили разнообразно, ездили на охоту, катались на лошадях… Но мне все это было не важно. Мы могли бы просто сидеть на этой самой кухоньке. И я была бы счастлива. Но я это чувствовала, а он, видимо, нет. А с ней… С ней он чувствует… И с этим ничего нельзя поделать.
Настя вопросительно посмотрела на Бурцева, и ее глаза опять начали наполняться слезами.
— Вы только не подумайте! Я не жалуюсь. Тысячи и тысячи женщин отдали бы половину своей жизни за то, чтобы в ней были такие два года, как у меня… Я это понимаю. Но я… я… Я никогда не думала, что это бывает так больно…
Бурцев пошевелился в своем кресле.
— Мне иногда кажется, — голос Насти осекся, — что я не смогу дожить до вечера. Ведь это невозможно. Ведь оно все время болит…
— Что?
— Я не знаю что! Что-то вот здесь. — Настя прижала руки к груди. — Раньше бы сказали — душа! Мне иногда хочется расцарапать грудь ногтями! Хочется разорвать ее и вынуть то, что болит!
Бурцев пристально посмотрел на нее.
— Я даже пить пробовала! — Настя по-своему поняла его взгляд и горько усмехнулась. — Только мне не помогает.
Бурцев кивнул. Это известно. Кому-то это дело помогает, а кому-то нет.
Он смотрел на девушку и чувствовал к ней все большее и большее сочувствие. Даже не просто сочувствие… А нечто большее.
Эх, если бы не обстоятельства… Если бы не его сегодняшние заботы… Бурцев покосился на окно, за которым, двумя этажами ниже, ждал его на балконе одинокий житель полярных широт.
Взгляд Насти упал на телефон. Она вздрогнула. И почему-то усмехнулась.
— Ну да ладно! — тряхнула она головой. — Может быть, недолго уже осталось.
— Что вы имеете в виду?
— Да так… Ничего. — Настя спрятала глаза. — Налить вам еще чаю?
Бурцев отказался.
Он все больше и больше прислушивался к непонятным звукам, которые начали доноситься из-за окна. Как будто кто-то с настойчивостью, достойной лучшего применения, стучал молотком в железный лист. Бурцеву эти звуки очень и очень не нравились.
— Что вы имеете в виду?
— Да так… Ничего. — Настя спрятала глаза. — Налить вам еще чаю?
Бурцев отказался.
Он все больше и больше прислушивался к непонятным звукам, которые начали доноситься из-за окна. Как будто кто-то с настойчивостью, достойной лучшего применения, стучал молотком в железный лист. Бурцеву эти звуки очень и очень не нравились.
Настя заметила изменившееся выражение его лица и тоже прислушалась.
— Что это там за шум? — спросила она.
— Не знаю…
— Думаете, ваш питомец?
Бурцев пожал плечами. Он встал и подошел к окну.
Люди, проходившие под окнами, задирали удивлено головы и смотрели куда-то вверх, туда, где располагался его, Бурцева, балкон. Несколько человек даже остановились и, переговариваясь между собой, указывали руками вверх.
Некоторое время царила тишина, потом опять раздались глухие удары по железу. Потом удары смолкли, и до Бурцева приглушенное хорошими стеклами донеслось знакомое «гха-гха».
— Он? — спросила Настя.
— Он! — Бурцев прошелся по комнате и остановился перед Настей. — Вы меня извините, но мне нужно идти…
Настя смотрела снизу вверх в его лицо.
— Не уходите… — вдруг попросила она. — Посидите еще…
Высказав все, что было на душе, она как-то немного успокоилась, повеселела.
— Я бы с удовольствием… — сказал Бурцев. — Но там этот тип. Слышите?
— Да.
— А я к вам еще приду. Вот разберусь со своим пернатым и приду.
— Обещаете? — улыбнулась она.
— Обещаю!
Настя проводила его до дверей.
И уже открыв замки, она вдруг замерла еще на мгновение и задумалась. А потом улыбнулась как-то странно — себе на уме, — и проговорила:
— Самое ужасное состоит в том, что я сама во всем виновата!..
— Не понял…
— Когда между нами еще ничего не было… И я еще ходила по этому городу и только мечтала о своем счастье…
— Ну?
— Я как-то зашла в церковь, поставила свечку и попросила: «Господи, сделай так, чтобы он разлюбил свою жену. Совсем разлюбил. И вместо нее полюбил меня».
— Ну и что?
— Как — что? Я попросила у Бога несчастья для другого человека. Для его жены. Из-за этого все мои несчастья…
— Так ведь у вас все вышло по-другому. Не ваш герой разлюбил жену, а она его.
— Ну и что? — тихо улыбнулась Настя. — Но я-то попросила! Понимаете?
Стук за окном нарастал.
— Ну, знаете! — сказал Бурцев. — Это уж вы чересчур! Да если каждого человека наказывать за то, о чем он подумал и что попросил, — на земле вообще людей не останется! Среди нас такие перцы ходят — мама не горюй. Они человека пришьют за копейку, а за сто тысяч сотрут с лица земли целый квартал. Сироту или бабушку по миру пустят — и не задумаются! А вы говорите…
Настя не стала возражать. Но по ее лицу Бурцев понял, что его аргументы ее совсем не убедили.
Эх, было бы побольше времени! Бурцев бы рассказал ей, что такое жизнь! Но такое не объяснишь в двух словах.
— Постойте, постойте! — вдруг спохватилась Настя. И испытующе посмотрела на Бурцева. — Ведь вы не просто так приходили… Ведь вам что-то было нужно?…
Бурцев крякнул, ничего не ответил и вышел вон.
* * *Бурцев обнаружил пингвина стоящим у стареньких детских санок в виде жестяного круга, о существовании которых Бурцев уже успел забыть. Пингвин выглядывал между прутьев балконного ограждения на улицу, потом поворачивался, что есть силы бил клювом в круглую тарелку санок и опять выглядывал на улицу. Под балконом уже успела собраться небольшая толпа зевак.
«Ну и пусть!» — подумал Бурцев. Он вдруг почувствовал приступ усталости и безразличия.
Опять зазвонил телефон.
— Бурцев, это ты? — спросил лучший друг Айвазовский.
— Нет, это Усама бен Ладен! — вяло огрызнулся Бурцев.
Айвазовский, видимо, хотел пошутить что-то по поводу международного терроризма, но сдержался. Голос его был заметно трезвее, чем в прошлый раз.
— Слышь, Бурцев… Мы это… в клуб пришли, шары погонять… — как-то виновато сказал друг. — Ну, в тот, где вчера все вместе были…
— Так держать! Молодцы! — язвительно прокомментировал Бурцев.
— Я не об этом… Мы по дороге шли мимо подземного перехода. Того, где мужик вчера стоял…
— Какой мужик?
— Ну, полярник… У которого ты пингвина… того…
Бурцев понял, о ком идет речь.
— Ну и что?
— Так это… Он опять стоит.
— Кто?
— Да я же говорю — мужик.
— И что?
— Ничего.
— Он что, опять кого-нибудь продает?
— В том то и дело, что нет…
— А что?
— Просто… Стоит… Унтами притопывает.
Бурцев задумался:
— Ну и что?
— Да так, ничего…
— А зачем ты мне это говоришь?
— На всякий случай. Чтобы ты знал, — сказал Айвазовский и повестил трубку.
Не успел Бурцев как следует подумать над его словами, как телефон зазвонил опять.
— Бурцев, это ты? — спросил Зинкин голос.
— Бурцева нет дома, — почему-то решил соврать Бурцев.
— Ладно, слышу, что это ты. Ты где ходишь? Я же велела тебе быть у телефона!
— А что такое?
— У нас проблемы, Бурцев! Этот ларечник, ну, мужик моей подруги, — денег не дает! Требует справку, что пингвин твой может детей иметь.
— Чего?!
— Он, видишь ли, один раз уже обжегся на этом вопросе. Второй год мою подругу лечат, денег вбили — немерено, а конца все не видно.
Бурцев помолчал и спросил:
— А где я ему такую справку возьму?
— Ты что, не знаешь, как в наше время дела делаются? Пойди к ветеринару, дай денег, он тебе любую справку выпишет.
Бурцев задумался.
Он вдруг представил, сколько еще пустых разговоров ему придется провести с этой напористой Зиной, с ее дремучей подругой, с их нервным ларечником; сколько глупостей придется наговорить, сколько лапши навешать им на уши, сколько нервов потратить и какой урон нанести собственной совести. И Бурцеву вдруг стало тоскливо.
То есть раньше бы он не обратил на эту тоску внимания, бояться трудностей — не наш стиль. Но после разговора с Настей — он чувствовал — что-то неуловимое изменилось у него внутри.
Бурцев вздохнул:
— Ладно, Зин, пошутили и хватит. Пора заканчивать комедию.
— То есть, как заканчивать? Какую комедию?
Бурцев поморщился.
— Ну, эту. С яйцами. Сама подумай, какие тут могут быть яйца?
Зина некоторое время соображала, что имеет в виду Бурцев.
— Ты чего, с дуба упал? — спросила она.
— Нет. Не упал. Но зачем же людей обманывать? Я ведь даже не знаю, самец это или самка.
— Да какая разница? Я же тебе говорила, он у них больше двух недель все равно не протянет. Моя подруга его заморит.
Бурцев помолчал.
— Ну? — поторопила Зина.
— Нет.
— Слушай, Бурцев! Ты, может, трудностей испугался? А ты вспомни, кому в наше время легко?
— Нет, — еще тверже сказал Бурцев.
— Бурцев, ты мне коммерцию не порть! Если ты можешь несколько сотен баксов на ветер пустить, то это еще не значит, что все вокруг такие. Я, между прочим, свои деньги добываю в ежедневной борьбе!
Бурцев ничего не ответил.
Зина помолчала, прикидывая что-то в уме.
— Ладно, Бурцев, если ты такой жмот, справка — за мой счет. Но не больше пятидесяти долларов. И ветеринара ты находишь.
Бурцев опять вздохнул.
— Слушай, Зин, а тебе самой-то не противно? Ну что мы с тобой все об одном — баксы, баксы…
— Ну и что? — не поняла Зина.
— А то!
Наступила пауза. Бурцев слышал, как посапывала Зина, напряженно соображая.
— Ты что, в самом деле не хочешь его продавать?
— Не хочу.
Зина не сдавалась.
— Бурцев, чувствую, что у тебя какая-то мысль в голове, а какая — не пойму. Скажи честно, тебе кто-то лучше цену предложил? Да? Так мы можем перетереть этот вопрос.
— Нет, Зин. Не в этом дело.
— А в чем?
Бурцев помолчал.
— Сам не знаю… Может быть в погоде… Слякоть проклятая. Хоть бы снежок выпал.
Зина вздохнула.
— Обламываешь меня, Бурцев, да? — сказала, она, подумав. — Вот так с вами, мужиками, — всегда облом! А я уж планы построила. Сапоги новые в магазине приглядела. Вот и выходит, что бесполезные вы люди. Одни убытки от вас.
На этот раз Бурцеву нечего было возразить.
* * *Он подошел к балконной двери и посмотрел на пингвина.
Пингвин тоже уставился на Бурцева. Они некоторое время пристально смотрели друг другу в глаза. Потом пингвин, расправив крылья самолетом и переваливаясь с боку на бок, сделал несколько шагов навстречу человеку и сильно стукнул клювом в стекло.
— Ну все! Хорош! — сказал Бурцев пингвину. — Поиграли и хватит. Собирайся. Поехали.
Он зажал пингвина в углу балкона, подхватил тревожно заверещавшего птицу на руки, запихал в хозяйственную сумку и вышел из квартиры.