Еще один опер, гораздо моложе, высокий парень с волевым лицом, стоял, расставив ноги, напротив Насти и, видимо, ее расспрашивал.
Он повернулся к вновь пришедшим.
— Спецтранспорт? — спросил он.
— Он самый! — весело рапортовал санитар.
Опер посмотрел холодно и на жизнерадостный тон санитара никак не отреагировал.
— Руками ничего не трогать, — напомнил он.
— Да уж знаем… не первый день замужем, — отчего-то обрадовался санитар.
Опер высокомерно поднял и опустил бровь, показывая, что веселье санитара здесь неуместно.
— Семен Аркадьич, спецтранспорт, — заметил он мужчине на корточках.
Медэксперт кивнул и обернулся через плечо к вошедшим.
— Что-то вы нынче быстро, добры молодцы.
— А что тянуть? — отозвался санитар. — С утра выпил — весь день свободен!
Медэксперт хмыкнул, кивнул и вернулся к своим занятиям.
— Еще пять минут, — бросил он через плечо.
Бурцев переступил с ноги на ногу.
— Ох, Настя, Настя! — вдруг по-актерски громко, с трагической театральной интонацией произнес пристегнутый к трубе мужчина. — Что же ты наделала, Настя!
В комнате повисла неловкая тишина. Бурцев почувствовал, что у него по спине отчего-то побежали мурашки.
Медэксперт мотнул головой, а пожилой опер глубже склонился к записной книжке.
— Я любил тебя страстно, безумно! А ты! Ты! — Мужчина принялся раскачиваться из стороны в сторону.
Настя побелела, как мел, и стиснула пальцы.
— Это что же, псих? — весело спросил санитар. Ему никто не ответил.
— Ты что, опять за свое?! — с вызовом обернулся к психу молодой опер и сделал шаг в его сторону.
Пристегнутый испуганно втянул голову в плечи и умолк.
— Не трогайте его! — крикнула Настя. А потом другим, ровным голосом, каким говорят с неразумным ребенком, обратилась к пристегнутому: — Успокойся, Коля. Этим людям совсем не интересно то, что ты говоришь.
Она вполне владела собой, только все потирала ледяные пальцы, будто стараясь их согреть.
— Значит, вы говорите, что это ваш троюродный брат? — обратился к ней молодой опер.
— Да.
— А он утверждает, что вы его жена.
— Это отчасти верно.
— Как это — «отчасти»?
Настя поймала взгляд Бурцева и опустила голову. На все остальные вопросы она отвечала, глядя в пол.
— Мы с ним состоим в фиктивном браке.
— Как это — в фиктивном? — подчеркнуто удивленно переспросил молодой опер.
Настя пожала плечами.
По напряжению спины медэксперта Бурцев понял, что он внимательно прислушивается к разговору.
— Очень просто. Мне была нужна здешняя прописка. Мы договорились с его матерью. И фиктивно оформили брак.
— А матери зачем это было нужно?
— Я заплатила ей денег. К тому же это моя двоюродная тетя…
— Нет, Настя, нет! Не говори так! — вмешался пристегнутый. — Я всегда любил тебя — страстно, безумно!
— Ты опять! — с угрозой обернулся к нему опер. Псих втянул голову в плечи и умолк.
— Мы не жили вместе ни одного дня, — добавила Настя. — Первое время я снимала комнату. Потом… потом здесь…
— Ясно. И когда вы видели его в последний раз?
— Неделю назад.
— При каких обстоятельствах?
— Я заходила к нему домой.
— Домой? — оживился опер. — Зачем же?
— Приносила деньги. И продукты.
Старший опер поднял голову, и они встретились с молодым глазами.
— Его мать умерла полгода назад, — пояснила Настя.
— Вот как? И что?
— Я, как могла, ему помогала.
— И вы часто с ним виделись?
— Нет. Не часто.
— Почему?
— Доктор сказал, что ему лучше меня не видеть. У него возникла навязчивая идея, что я должна жить с ним. Вы понимаете… как жена…
Настя отвечала на вопросы ровным голосом, ничего не скрывая.
— И что?
— Я старалась с ним не встречаться. За ним по очереди приглядывают две профессиональные сиделки.
— А почему вы ездили на прошлой неделе?
— Позвонила сиделка и просила приехать. Сказала, что он очень беспокоен.
Пристегнутый не проявлял к разговору никакого интереса, как будто речь шла не о нем. Старательно перегибаясь вбок, он все старался откусить болтающуюся нитку с оборванного рукава.
— И что?
— Я с ним поговорила. И он, кажется, успокоился. А доктор добавил дозу успокаивающего.
— И после этого вы его не видели?
— Нет.
— И не знали, что он пытается с вами увидеться?
Настя промедлила мгновение.
— Нет.
Опера переглянулись. И старший незаметно пожал плечами и кивнул.
— Завтра вам нужно будет проехать с нами, чтобы дать показания следователю. А пока вам лучше подождать у соседей. Найдете где?
Настя поднялась с дивана, чтобы идти.
— Он ни в чем не виноват, — сбиваясь, сказала она. — Потому что… Это я во всем виновата!
— Вот как?
— Да! А он — он просто больной человек.
— Не волнуйтесь. Мы во всем разберемся.
— Настя! Настя! Не уходи! — крикнул пристегнутый. — Зачем ты оставляешь меня с этими ужасными людьми? Я их боюсь!
Настя посмотрела на него полными слез глазами.
— Не бойся, Коля. Они не сделают тебе ничего дурного. Они просто делают свою работу.
— Настя!.. Почему ты на меня не смотришь? Я тебе противен?
— Нет, Коля, нет.
Настя вышла. Псих опустил голову и заплакал.
— Сергей, ты бы все же закончил с протоколами, — напомнил старший опер. — А то соседей опросили, а протоколов нет.
— Сейчас, сейчас, — отмахнулся Сергей. — Надо бы, Михалыч, по месту жительства пробить. Проверить.
— Уже занимаюсь, — с ироничной готовностью ответил старший. Как будто показывая, что указания молодого коллеги старшему — неуместны.
Молодой опер, однако, не обратил внимания на иронию.
— Бывают же в природе такие уроды, — заметил он, ни к кому не обращаясь и покосившись на пристегнутого. — И зачем только их земля носит? Угробил женщину ни за что ни про что. А у нее еще, наверное, семья…
— У нее нет семьи, — помолчав, сказал Бурцев.
Опер покачал головой, прошелся по комнате и остановился в двух шагах от лежащей женщины.
Оглядев тело, он обернулся к дверям.
— А вы санитар? — вглядываясь в лицо Бурцева, спросил он.
— Нет. Сосед.
Опер кивнул:
— Подойдите ближе.
Бурцев подошел к дивану и заглянул через плечо занятого своим делом медэксперта.
Мертвая женщина лежала на полу в неестественной позе — левая нога откинута, руки подняты к горлу. Одежда находилась в беспорядке и была местами порвана. Но Бурцев заметил это лишь краем глаза, не в силах оторваться от лица — страшного синюшного лица с вытаращенными глазами и вывалившимся изо рта толстым языком. Красный рубчатый след пересекал шею.
Бурцев почувствовал спазм в горле и поспешно отвернулся.
Опер с интересом наблюдал за его реакцией.
— Узнаете потерпевшую?
— Ну, вроде, — с усилием сказал Бурцев. Хотя в ужасном лице трудно было узнать обычно румяное и живое лицо соседки.
— Назовите имя и фамилию.
Бурцев сглотнул:
— Это Валентина. Валентина Филиппенко.
— Из какой квартиры?
— Точно не знаю. Кажется, на шестом этаже.
— Что же это вы ничего друг про друга не знаете? — насмешливо спросил опер. — Живете всю жизнь рядом, а ничего не знаете…
— Серега, — прикрыв трубку ладонью, вмешался следователь постарше. — Оставь человека в покое. Все и так ясно. Займись протоколами.
Молодой опер опять пропустил замечание мимо ушей, но от Бурцева отступился. Бурцев вернулся к дверям.
— Ну, вот и все, — сказал, разгибая спину, медэксперт. Он стянул с рук перчатки, оглядевшись вокруг, бросил их в угол и принялся укладывать свой саквояж.
— Ну что, Аркадий Семенович? Было изнасилование? — спросил у него молодой опер.
Эксперт пожал плечами.
— Не похоже. Впрочем, вскрытие покажет, — отделался он дежурной шуткой.
— Это был порыв, — быстро вставил свою актерскую реплику убийца, который последние минуты прислушивался к разговору в комнате и понял, что речь идет о его судьбе. — Я действовал по велению минуты! Ах, Настя, Настя, что же ты наделала!
Он, кажется, совсем не понимал, что сделал и что ему предстоит.
— Ах ты опять! — развернулся в его сторону молодой опер.
Он сделал шаг в сторону человека на табуретке и замахнулся.
Мужчина втянул голову в плечи.
— Оставьте меня в покое! — крикнул он.
Опер опять сделал вид, что собирается ударить, убийца испуганно дернулся и прикрыл свободной рукой голову.
Эксперт тем временем уложил свой саквояж и подошел к стоящим в дверях.
— Ну-ка, золотая рота, дайте огоньку, — смущенно попросил он. Ему была неприятна происходящая сцена.
Бурцев поднес зажигалку к его сигарете и закурил сам.
Эксперт тем временем уложил свой саквояж и подошел к стоящим в дверях.
— Ну-ка, золотая рота, дайте огоньку, — смущенно попросил он. Ему была неприятна происходящая сцена.
Бурцев поднес зажигалку к его сигарете и закурил сам.
— Что, боишься? — презрительно спросил опер и опять замахнулся. — А когда душил ее, не боялся?
Молодой опер скосил взгляд на старшего коллегу. Тот нажимал кнопки телефона с каменным лицом. Ему не нравилось происходящее, но он не вмешивался — видимо, это на их службе принято не было.
«Этот далеко пойдет», — почему-то подумал Бурцев о молодом.
Они с экспертом курили, стараясь не обращать внимания на разворачивающуюся сцену.
— Опусти руку! Ну! Руку опусти. Не слышал?
Эксперт встретил взгляд Бурцева и отвел глаза.
— Как это он ее? — спросил Бурцев.
— Задушил ремнем от брюк, — неохотно ответил эксперт.
— А он что, правда, псих? — вполголоса спросил Бурцев. Тот неохотно пожал плечами. Бурцев понял: милиции полагается задавать вопросы, а не отвечать на них.
— Может быть. А может быть, состояние аффекта. Перевозбужден. И неадекватно реагирует. — Эксперт сделал шаг к столу и раздавил свой окурок в пепельнице. — А то и просто дуркует. Так тоже бывает.
— Но ведь если он псих, ему ничего не будет? Медик как-то странно посмотрел на Бурцева.
— Если экспертиза признает невменяемым. Но в спецпсихушке тоже не сладко, — заметил он.
За их спиной послышался удар и звук падающего тела.
— Зачем вы деретесь? Мне же больно! — вскричал пристегнутый.
— На место! — с презрением прокричал опер. — На табуретку! Быстро!
Псих, ограниченный пристегнутой рукой, закопошился на полу и принялся карабкаться на табуретку.
Медэксперт мельком взглянул в их сторону и покачал головой.
В это время старший опер повесил трубку и стал собирать бумажки на столе.
— Все, Серега! Кончай! — объявил он. Молодой опер стоял, собирая губами кровь с разбитого кулака. — Все ясно! Я дозвонился до участкового по месту жительства. Все подтверждается. По документам — она его жена. И была прописана в квартире. А на самом деле — вместе не жили.
— А как у него с вменяемостью? Известно? — спросил эксперт. — Как брак-то разрешили?
— Раньше состоял на психучете. Но агрессивности не проявлял. Жил с матерью. Соседи отмечали странности — и все. Потом мать похлопотала, с учета сняли… Она была какой-то деятель в комитете по здравоохранению…
Псих на табуретке, казалось, не слышал этого рассказа, всхлипывая и трогая пальцем быстро вздувающуюся гематому под глазом.
— Потом ему и вообще стало лучше. Пристроили его на работу на почту. Даже в самодеятельности стал вступать. А потом заметили, что кто-то письма вскрывает. Вышел конфликт с начальством. У него срыв. А потом еще… Коллеги вызвали скорую… Опять поставили на учет. С работы, ясно дело, уволили.
— Обычная история, — подал голос медэксперт.
— А полгода назад его мать умерла. Он и вообще пошел вразнос. Жил, продавая родительские вещи. Был пойман на том, что прятался в общественном туалете и подглядывал за женщинами. Участковый хлопотал о госпитализации, но ему отказали, сказали, раз не агрессивный, то и оснований нет. Связались с женой… Она устроила ему домашний присмотр. Но вот сегодня, похоже, сиделки не углядели…
— Да, обычная история, — повторил эксперт.
— Короче, все. — Старший опер с удовлетворенным видом сложил бумажки в папку и защелкнул кнопки. — Преступник взят на месте. Мотив есть. Орудие изъято. Картина ясна. Раскрыто по горячим следам. Нам — плюс. Можно сворачиваться и передавать в прокуратуру. А уж они пускай решают, что с ним делать.
— Это был порыв минуты! — торопливо повторил пристегнутый. — Я не сознавал, что делаю…
— Ах, ты все еще не успокоился? — спросил молодой опер. И опять шагнул к пристегнутому, отводя назад сжатую в кулак руку.
— Оставьте меня в покое, гадкий человек! — заплакал больной.
Эксперт досадливо крякнул.
— Серега, дай покой, — поморщился старший опер.
— А вы что стоите, как в цирке?! — сердито прикрикнул он на Бурцева и санитара. — Выносите!
Санитар бойко вышел вперед. Он огляделся вокруг, сдернул с дивана накидку и расстелил на полу рядом с телом. Обошел сбоку, нагнулся, подхватил тело под мышки.
Бурцев так и остался стоять у дверей. Санитар поднял на него голову.
— Ну, елы-палы, давай! Хватайся!
Бурцев почувствовал дурноту и с усилием сглотнул.
— Ты на лицо-то не смотри! Не смотри! — крикнул бывалый санитар.
Бурцев справился с собой, подошел, подхватил под коленки и они, приподняв, переложили труп на покрывало.
Псих на табуретке болезненно дернулся, но, опасливо поглядев на молодого опера, ничего не сказал.
Санитар связал покрывало двумя узлами — в головах и в ногах — наподобие гамака.
— Берись!
Бурцев взялся за узел в ногах. Убийцу охватило беспокойство. Он задергал пристегнутой рукой.
— Куда вы ее! Не уносите. Она еще встанет. Меня же накажут…
Бурцев и санитар, перетаптываясь и шаркая, двинулись к дверям.
Проходя в двери, санитар задел выступающей круглой частью узла за косяк. Раздался глухой стук.
— Тише, ты, не налегай! — сердито крикнул санитар.
— Куда вы ее! Пусть она сама идет! — Краем глаза Бурцев видел, что убийца вскочил с табуретки и забился.
На лестничной площадке возникла заминка — кому идти первому.
— Иди, иди! — мотнул головой вниз по лестнице санитар. — Ногами вперед. Теперь можно.
* * *Остаток дня Бурцев просидел дома. Он никому не звонил и сам не отвечал на звонки. Пробовал смотреть телевизор и никак не мог сосредоточиться на том, что говорили с экрана. Несколько раз заглядывал в холодильник, но там ничего не было, да и есть как-то не хотелось.
Дважды Бурцев поднимался по лестнице и звонил в восьмую квартиру. Он волновался за Настю. И до убийства-то девушка была явно не в себе, а теперь и представить было трубно, каково ей. К кому из соседей она могла пойти, он не знал, но в любом случае ей пора было уже вернуться. Однако на его звонки никто не отзывался, и как Бурцев ни прислушивался, ему не удалось услышать за дверью никаких признаков жизни.
Но уже после десяти часов кто-то позвонил Бурцеву в дверь. Удивляясь позднему гостю, Бурцев открыл двери и увидел на пороге Настю.
— Вы еще не спите? — спросила она. — Я увидела, что в окнах горит свет…
— Не сплю. Проходите, — сказал Бурцев.
Но девушка осталась стоять на пороге.
— Спасибо. Я на минутку.
Она посмотрела в лицо Бурцеву. В полумраке лестницы Бурцеву было плохо видно выражение ее лица.
— Какой ужасный день… — проговорила Настя. — Какое несчастье…
— Да.
— Бедная Валентина… Бедная… Бедная… Вот так жил человек, жил… И вдруг его не стало… А ведь на ее месте должна была быть я…
Бурцев пожал плечами:
— Не думайте об этом. Вы не должны об этом думать. Настя кивнула. И неуверенно переступила с ноги на ногу.
— И Коля… — добавила она. — Его тоже очень жалко… Он ведь совсем не злой… Только очень замкнутый… И совсем беззащитный… Ну, вы понимаете…
— Если он болен, то его не станут сажать с уголовниками, — сказал Бурцев. — Поместят в больницу… Будут лечить.
— Да? — с надеждой взглянула ему в глаза девушка.
— Конечно! — отвел глаза Бурцев.
Настя кивнула. Было заметно: она цепляется за любую соломинку, чтобы убедить себя в том, что все не так плохо. Бурцев исподтишка внимательно на нее посмотрел. Что-то в ее поведении было не совсем так…
Она вздохнула, хотела сказать еще что-то, но сдержалась и не сказала.
— Простите, пожалуйста, что я так ворвалась… — помолчав, проговорила Настя. — Но я, оказывается, боюсь идти в свою квартиру… Вы меня не проводите?
— Конечно.
Бурцев накинул куртку и вслед за девушкой вышел на лестницу.
Они поднялись на Настин этаж. В квартире царил все тот же беспорядок. Кресло было опрокинуто. Диван сдвинут с места. На полу был мелом очерчен контур тела.
— Давайте я помогу вам прибраться, — предложил Бурцев.
— Нет, нет, не надо. Завтра… А сейчас я лягу здесь, на диванчике…
Бурцев зажег все огни, которые нашлись в доме, и все же кое-как расставил мебель по местам. Не сговариваясь, они не стали оставаться в гостиной, а прошли на кухню и сели у барной стойки.
— Хотите, пойдемте ночевать ко мне? — сказал Бурцев. — У меня места много. Семейство уехало отдыхать…
— Спасибо. Но если я сегодня себя не пересилю, потом уже никогда не смогу здесь жить.
Бурцев согласился.
Настины глаза, покрасневшие от слез и волнений сегодняшнего дня, блестели.
— Говорят, в таких случаях нужно выпить водки, — сказала она. — Как вы думаете?