Мне сделалось противно. К счастью, повара не брали воду прямо из реки: они ломали, как хворост, гигантские сосульки и растапливали в котлах.
Странно: несмотря на ледяную реку, здесь вовсе не было холодно. Над водой постоянно клубился редкий туман. Интересно было бы прогуляться вдоль берега; впрочем, я так устала от охоты на разведчиков, что ни о каких прогулках и речи идти не могло.
— Лена!
Я обернулась. Принцесса, похожая на Мальвину (а я теперь точно знала, что это Эльвира), сидела на складном кресле перед расколотой ледяной линзой, улыбалась и манила меня пальцем.
— Чего?
Наверное, надо было сказать «слушаю, ваше высочество» или что-то в этом роде — но у меня язык не повернулся. Да кто она такая, принцесса-невеста? Груз, вещь, традиция, которую терпят для приличия и возят в карете с плотно задернутыми занавесками? Нехорошо, конечно, так думать о человеке, которого к тому же плохо знаешь, — но разве я обещала быть все время хорошей?
— Лена… Вы здорово стреляете. Я видела.
Нет, не зря в школе учат басню про ворону и лисицу. А может, наоборот — зря. Потому что «все не впрок», и если тебе правильно льстят — ты начинаешь улыбаться.
— Как же вы видели? У вас ведь занавески…
— А я в седло пересела, ехала верхом и все видела. Издали, конечно, нелегко разобрать, кто именно сбил чудище. Но у вас луч зеленый, я знаю. По-моему, этот зеленый луч сосуны запомнят навсегда.
— Да ничего они не запомнят, — сказала я скромно. — Те, кто видели, дохлые валяются.
— Они возрождаются из спор, — возразила Эльвира. — Как грибы. Одной веточки бывает достаточно, чтобы выросло новое чудище. И память передают потомству… Правда, что у них за память? Они же простейшие из чудовищ. Растения, по сути.
— Э-э-э, — сказала я. Мне было неприятно осознать, что какая-то принцесса знает больше меня. Но, с другой стороны, она ведь в этом мире родилась, выросла, всю жизнь прожила…
— А откуда вы, простите, все это знаете?
— Из книг. — Эльвира грустно улыбнулась. — У меня целая библиотека… была. Ее всю заставили бросить. В странствиях лишний груз.
— Э-э-э, — снова пробормотала я, не зная, что еще сказать. Эльвира вовсе не походила на истеричку, какой я ее представляла. — А… на новом месте книг у вас не будет?
— Никто не знает, что будет у нас на новом месте, — сурово сказала Эльвира. — Никто не знает, будет ли у нас хотя бы крыша над головой… Давайте не будем говорить об этом, Лена. Король не любит, когда об этом говорят. А кого не любит король, тому нелегко живется в Королевстве, можете мне поверить.
Она говорила с такой горькой убежденностью, что у меня заныло под ложечкой.
— Мне кажется, — сказала я осторожно, — его величество справедлив…
— Да, — Эльвира кивнула, но ее улыбка была какой-то очень грустной. — Разумеется. Справедлив. Лена, его высочество сказал, у себя дома вы учитесь в школе?
Она не очень ловко меняла тему разговора.
— Ну да, в школе. — Я вспомнила, что в самом деле что-то такое говорила принцу. — А что?
— Расскажите, — жадно попросила Эльвира. — Мне так хотелось бы… побывать в настоящей школе. Хоть раз.
Я раскрыла рот, чтобы ее успокоить: ничего хорошего она не потеряла. Быть принцессой-невестой куда веселее, чем каждое утро вставать ни свет ни заря, влезать в дурацкую форму, брать тяжеленную сумку с пыльными скучными книжками и идти туда, где тебя будут шпынять, погонять, дразнить, а потом еще и орать на тебя из-за того, что ты перепутала «плюс» и «минус» или, к примеру, забыла дома спортивные штаны. Я уже открыла рот, чтобы все это сказать, но Эльвира смотрела на меня своими выпуклыми глазами, небесно-синими, восторженными, и я скрепя сердце подумала: зачем портить человеку праздник?
— Школа, — начала я, сперва краснея, а потом все больше и больше входя во вкус, — это такое огроменное здание. Каждый, кто имеет право туда ходить, называется учеником. И ему покупают на школьном базаре потрясающе красивую форму, чтобы все люди на улице видели: идет ученик. Утром мы рассаживаемся каждый за свой стол, приходит учитель, и тут… начинается такое!
— Что? — Эльвира слушала, открыв рот. Глаза ее, и без того большие, сделались просто огромными — как у Мальвины, которую кто-то сильно напугал.
— Уроки! Это безумно интересно. То скелет принесут. То в банке искры прыгают. То как начнут писать на доске — прямо дух захватывает!
Эльвира мечтательно улыбалась. Мне сделалось стыдно: вышло так, будто я издеваюсь над принцессой-невестой.
— А… где его высочество? — на этот раз уже я неуклюже переменила тему.
— Не знаю, — сказала Эльвира, и ее глаза из мечтательных сделались злыми. — Гуляет с девочками. Или у отца в шатре… Лена, как я вам завидую.
— Да почему же?
— Потому что вы маг дороги. Вы необходимы королю, Королевству, и вы это понимаете… У вас есть дело, настоящее дело — охранять нас от чудовищ. А я могу только…
Она замолчала и закусила губу. Кажется, она жалела о своих словах. Они вырвались у нее почти против воли.
— Но вы ведь принцесса, — сказала я ободряюще.
Она махнула рукой:
— А знаете, какое было у нас королевство? Две коровы, две козы, один министр и один палач. Отец сам сказал: иди-ка ты, дочка, ищи себе принца… Я и пошла. Босиком. Ноги стерла до крови. Зато теперь принцесса-невеста. Повезло.
По тону и голосу Эльвиры выходило, что участь ей выпала самая незавидная. Я не могла ее понять.
— Вы… не дружите с принцем? Ссоритесь?
— Отчего же. Он очень милый.
Она опять горько усмехалась.
— Может быть, у вас не сложились отношения с королем?
— Лена, — принцесса вздохнула, — видите это кресло? Я добыла его в королевском шатре, долго просила и умоляла, клялась, что не могу сидеть на камне… Простужаюсь… Король уступил мне его с таким видом, будто я требую у него полкоролевства.
— Не понимаю, — сказала я честно. — Его величество…
— Не будем, Лена. Извините, что я вас потревожила, — и, обхватив руками плечи, Эльвира уставилась на реку.
Пообедали мы скромно. В этих местах негде было пополнить припасы — приходилось экономить. И даже хорошо, что разговор с принцессой Эльвирой огорчил меня до потери аппетита.
Ну надо же. Кресло она у короля просила.
Мне снова захотелось поговорить с Обероном. Ну вот немедленно, прямо сейчас. Я пришла к шатру, но оказалось, что Оберон опять уехал в разведку — на этот раз с Лансом. Без меня.
Глупо было обижаться, но я ощутила едва ли не ревность. Разве я плохо себя проявила в походе? Разве не я подбила первого разведчика, когда Гарольд промахнулся, а Ланс вообще ворон считал? Разве не я уложила сегодня штук десять сосунов?
С помощью посоха я научилась делать ледяные фигурки. Это было увлекательное занятие: бралась сосулька потолще и попрозрачнее, и тонким лучиком, как резцом, вырезались на ней ноги, лапы, рога, морды… Я увлеклась, С каждым разом получалось все лучше и лучше, а когда зябли руки, я грела их, положив на теплое навершие посоха. Время от времени я оглядывалась, не появится ли Фиалк возле шатра — это означало бы, что Оберон вернулся.
Но минуты шли, а Фиалка не было. Походный лагерь жил своей жизнью: стража натягивала палатки и тенты. Канцлер с комендантом вполголоса спорили, почти соприкасаясь носами, будто ощетинившиеся коты. Музыканты разучивали какую-то пьесу, их музыка странно вплеталась в пение реки. Маясь в ожидании Оберона, я решила прогуляться по берегу.
— …Это трусость. Это всего лишь трусость в тебе говорит!
Ужасно не люблю подслушивать чужие разговоры. Принц и Эльвира меня не видели: они брели, беседуя, вдоль потока, а меня скрывала от их глаз мутная ледяная глыба.
Я направила зеленый луч на воду. Зашипели, испаряясь, сосульки. Со звоном лопнула небольшая линза. Принц и принцесса, говорившие разом, замолчали, будто им одновременно заткнули рты.
— Это Лена, — сказала наконец Эльвира и попробовала улыбнуться. Она была вся красная. Интересно, в какой такой трусости обвинял ее принц?
Может, она нудит и жалуется потому, что трусиха?
— Хотите? — Я протянула ей ледяного оленя на ладони. Честно говоря, он и за лося сошел бы. И за козу. Но все равно был красивый и, главное, твердо стоял на четырех прозрачных ножках.
— Александр, какая прелесть! — Эльвира взяла оленя в свои руки. — Лена… Мы тут говорили о всякой ерунде… Вы ведь не принимаете близко к сердцу?
— А я ничего и не слышала, — честно призналась я.
Принц едва удержал вздох облегчения. Интересно: а что это у них за тайны?
Оберон вернулся поздно вечером. Я уже дремала, когда за мной прибежал начальник стражи:
— Лена! Тебя к королю!
Я наполовину обрадовалась, наполовину струсила. Прихватила на всякий случай посох — вдруг опять возьмут в разведку?
— Александр, какая прелесть! — Эльвира взяла оленя в свои руки. — Лена… Мы тут говорили о всякой ерунде… Вы ведь не принимаете близко к сердцу?
— А я ничего и не слышала, — честно призналась я.
Принц едва удержал вздох облегчения. Интересно: а что это у них за тайны?
Оберон вернулся поздно вечером. Я уже дремала, когда за мной прибежал начальник стражи:
— Лена! Тебя к королю!
Я наполовину обрадовалась, наполовину струсила. Прихватила на всякий случай посох — вдруг опять возьмут в разведку?
Оберон стоял посреди шатра, и вид у него был усталый и какой-то тусклый.
— Лена, добрый вечер… Как дела?
— Хорошо… ваше величество.
— Я хочу тебе сказать одну важную вещь. Потом могу забыть, а это слишком серьезно. Я научу тебя, как вернуться в твой мир. В один шаг. Без моей помощи.
— Сейчас? — Я чуть посох не выронила.
— Нет, не сейчас. Когда Королевство осядет на месте, пустит корни и выстроит замок. Тогда. Если меня не будет рядом.
— Как это вас не будет рядом?
Он посмотрел мне в глаза:
— Если меня убьют, я хотел сказать. У нас впереди опасная дорога. Очень опасная.
Я смотрела на него, не находя слов. То, что он говорил, было невозможно. Как это — его убьют?!
— Итак. Ты мысленно рисуешь черту… посохом. Сосредотачиваешься на чем-то, ради чего тебе следует вернуться. Это может быть человек. Или абстрактное понятие, не важно. Уходить в свой мир легко, гораздо труднее пробираться в чужой… Вот. Делаешь шаг за черту — и ты дома. Сидишь себе на лавочке, падает снег.
— Ваше величество, — сказала я дрожащим голосом. — Вас не могут убить.
Он улыбнулся. Положил мне руку на плечо:
— Я еще жив, как видишь, и умирать не собираюсь. Но если не предусмотрю такую возможность — буду дурак или преступник. Ты все запомнила?
Я вернулась к месту своего ночлега — шатру-палатке на берегу ледяной речки — как пьяная, не видя, куда иду. Наступила в темноте Гарольду на ногу.
— Ты чего?!
— Извини.
— Ты чего? — спросил он уже другим тоном. Понял, что со мной неладно.
— Гарольд…
Я запнулась. Мне надо было с кем-то поговорить. Вот как просто на разведке или в боевом строю — только поглядывай по сторонам, только успевай сшибать чудовищ… И как тяжело, когда надо поговорить, а не знаешь, с чего начать.
— Гарольд… А ты своего отца помнишь?
Он не ожидал такого вопроса:
— Помню, конечно… А что?
— Он… погиб?
— Ну да, — к счастью, Гарольд говорил спокойно, — они, моряки, всегда прощаются навечно, когда уходят. Мне было десять лет.
— А от меня ушел отец, — сказала я с обидой.
— Как ушел?
— Очень просто. Собрал свои вещи и ушел. Я была еще маленькая. Но все равно помню. Я думала, он хотя бы позвонит потом. Но он ни разу не позвонил! Даже не спросил, как там я! Лучше бы…
Я закрыла себе рот ладонью.
— Лучше бы он умер? — закончил за меня Гарольд.
— Так нельзя говорить.
— Я знаю, что нельзя… А зачем ты об этом начала?
Мы сидели рядышком на свернутом в рулон тюфяке. Засыпал лагерь. Темное небо мерцало, как легкая блестящая ткань, которую раздувает ветер. Шелестела ледяная река.
— Принц ненормальный, — сказала я грустно. — У него такой отец… А ему все не нравится.
— Что не нравится?
Я спохватилась: не сболтнуть бы лишнего.
— Ну, все ходит недовольный какой-то… Еще принцессы эти… Гарольд, а я бы хотела, чтобы Оберон был моим отцом.
Я боялась, что Гарольд засмеется. Или фыркнет. Или еще как-нибудь меня оскорбит. Но он молчал, и я была ему благодарна.
На реке треснул лед. Плюхнулась в воду грузная сосулька. И снова тишина, шелест воды. Запах тумана.
— Знаешь, — сказал Гарольд, — это моя вина, что мы вдвоем одного сосуна подбили. Он был твой. Просто они в последний момент поменялись местами.
— Да брось. Все ведь хорошо кончилось.
— Хорошо… А могло не кончиться. У нас впереди еще столько страшилищ… И самый первый раз я промахнулся.
— Ну, мы же друг друга страхуем!
— Ленка, — сказал Гарольд. — Ты настоящий друг.
И мы замолчали.
Глава 15 ПЕРЕДЫШКА
За те несколько дней, которые прошли после сражения у черного леса, я заново осознала слова Оберона: в этих краях без мага никому не выжить.
От стражников, конечно, тоже был толк: они оказались годны не только для парадов. Их мечи и пики очень удачно сослужили службу, когда из неприметной пещеры (которую, впрочем, Оберон нам заранее указал) толпой полезли, давя друг друга и толкаясь, существа, похожие на огромные отрубленные пальцы с короткими ножками у основания. Я при виде такого зрелища на секунду потеряла самообладание, а начальник стражи — ничуть не бывало: он ломанулся в самую гущу крошить и рубить, и «пальцы» скоро убрались, оставляя на поле боя трупы товарищей и орошая камни темно-коричневой кровью.
Но что могли сделать стражники, когда из расщелины перед караваном вдруг выплыла гигантская одутловатая фигура, с виду похожая на ожившую смертельную болезнь?
Оберон опомнился первым: его посох выстрелил белой мерцающей сетью. Сеть окутала чудовище. Подоспел Ланс, посохом поймал свисающую нить, натянул; Гарольд поспешил на помощь старшим. Я подскакала к Лансу — тот перехватил мой посох, зацепил им край сетки, снова сунул мне в руки и ускакал. Я осталась удерживать тоненькую нитку, на конце которой ворочалось в коконе существо-опухоль, чудовище-нарыв; от него веяло жутью и тоской всех больниц и кладбищ на свете. Я тянула и думала: что будет, если нить порвется?!
Мы с Лансом и Гарольдом с трех сторон тянули сеть к земле. Оберон на Фиалке носился кругами, заключая чудовище в горящую белую спираль. Страшная тварь съежилась, смялась, как кусок газеты, скрутилась в жгут — и пропала, только туман растаял на том месте да опали на землю обрывки сети.
И что могли бы тут поделать стражники?
Дни проходили за днями. Я устала и измоталась. Дневала и ночевала с посохом в руках, ежесекундно ждала нападения — с неба, со спины, из-под земли. Нервное напряжение давало себя знать: однажды я чуть не убила Гарольда, который внезапно вышел в сумерках из-за камня.
— Ты чего?!
— Ничего. — Я опустила посох. — Извини…
Казалось, конца-края не будет этим гадким чудесам и подлым опасностям, — когда однажды в полдень мы вышли на зеленую лужайку возле самого обыкновенного зеленого леса. Пели самые обыкновенные птицы, паслись белые козы, и самый обыкновенный мальчишка (ну, может, не совсем обыкновенный — у него были перепонки между пальцами) вытаращился на нас с изумлением и ужасом.
— Ну вот, — с облегчением сказал Гарольд.
В караване за нашими спинами заговорили громче, засмеялись, кто-то запел. Я подумала: может, это и есть та новая земля, которую искал Оберон? Может, тут и остановимся?
Этот мир обступали гребни зубчатых скал. Текла река, довольно широкая, спокойная, впадала в озеро. Стоял на холме поселок; навстречу нам выступило местное начальство: седой старик, неловко поддерживающий собственную бороду, и толстая чернявая женщина в красивой шерстяной накидке.
— Мир вам, — сказал с поклоном Оберон. — Даст ли эта земля пристанище и отдых странствующему Королевству?
Они называли себя речными людьми и возделывали на дне реки какой-то особый подводный злак. Жили не так чтобы очень богато (речка была маленькая, всех не кормила, постоянно случались споры из-за подводных наделов), но и не бедно: в лесу водились птица и дичь, в озере рыба, на берегах рос лен, паслись козы. Работали семьями, старейшину выбирали сообща — в общем, жили себе не тужили, разве что чудовища из окрестных гор порой утаскивали зазевавшегося пастушка.
Нас встретили со всеми почестями, на какие были способны. Когда мы шли через селение, нам кланялись в пояс, а некоторые особенно впечатлительные валились ниц; не могу сказать, чтобы мне это нравилось. О чем можно говорить с человеком, который, не успев поздороваться, падает в пыль лицом?
Нас, магов, звали поселиться в доме старейшины, но я сразу сказала, что не пойду. Чтобы он мне кланялся все время? Лучше я с караваном, на травке, на опушке леса: после долгой дороги по камню трава казалась мягкой, как облако, лес светлым и звонким, будто серебряный колокольчик, и ничего не хотелось — только дышать и наслаждаться жизнью, чувствовать и понимать, что вот оно, счастье.
Гарольд тоже отказался от комфортного ночлега. Ланс остался с королем; высочества разделились: пятеро выразили желание ночевать под крышей, в лучших и богатейших домах селения. Эльвира — а кто же еще? — решила спать в карете.
Вечером разожгли костры. Как я соскучилась по большому огню! В походе, экономя топливо, жгли едва-едва, чтобы только кашу сварить. А здесь — наконец-то! — сложили целые горы хвороста, подожгли, и я вспомнила единственное свое лето в лагере: отряд у нас собрался на удивление приличный, никто никого не дразнил, и, обмениваясь адресами в конце смены, мы плакали возле такого вот костра…