Мы сидели у огня со стражниками (сдружились за время похода, все-таки братья по оружию). Правда, я скоро заметила, что мешаю им. То один, то другой запинался и обрывал наполовину сказанное слово: они стеснялись ругаться при мне! Вот еще церемонии: наши мальчишки ни капельки не стесняются…
Больше всех следил за приличиями один парень, белобрысый, коренастый. Он так яростно шикал на всех, что разговор у костра скоро совсем прервался. Я заерзала: может, мне уйти?
А тут пришел из селения мальчик-пастушок, босой. Его длинные перпончатые ступни были похожи на розовые поцарапанные ласты. Стражники стали угощать его чем-то, и я, воспользовавшись заминкой, отошла от костра. Пусть чувствуют себя свободно.
Темнота мне была теперь нипочем. Я остановилась на берегу озера; вода лежала тихой пленочкой, и только покачивались на волнах цветные поплавки — межевые знаки, обозначающие, где чей надел.
Один поплавок двигался. От него полукругом расходилась волна…
Два поплавка!
Они купались вдвоем!
Я потрогала воду кончиками пальцев. Бр-р. Холодная.
У меня и в мыслях не было ни за кем подсматривать. Просто, уж если ты маг дороги, у тебя сами собою обостряются зрение и слух. Тем более ночью; я отошла подальше и села на траву.
Они выбрались на берег, не глядя друг на друга. Быстренько оделись. Я в это время деликатно разглядывала слизняка, ползущего по стебельку ромашки.
— Посмотри, какое небо, — сказал принц.
Я тоже посмотрела вверх. Луны не было, зато горели звезды. Именно горели: их было здесь мало, но каждая сияла, как небольшой прожектор.
— Мне кажется, это твои глаза смотрят на меня сверху, — сказал принц.
Я вспомнила слова Оберона: «Если не будет Королевства — ни один влюбленный не скажет: ее глаза как звезды. Он скажет: у нее богатый отец, женюсь-ка я…»
Но принц-то каков! Я-то думала, что у них с Эльвирой — война!
— Ты преступник, — сказала принцесса. — Государственный преступник. И я — преступница. Скажи, тот белобрысый парень в страже — он в самом деле…
— Да. Он не любит об этом говорить. Но он палач, а не стражник. И я видел его работу.
— Правда?!
— Это было до того, как ты к нам пришла. Дело о государственной измене.
Сделалось тихо.
— Александр, — наконец сказала Эльвира. — Я согласна умереть. Если мне предложат выбирать, быть с тобой или…
Я потихоньку улеглась в траву. Влюбленные вздохи — не по мне, я их по телевизору в сериалах наслушалась, скукота, короче. Но о каком преступлении они говорят? И при чем здесь палач? И не того ли белобрысого они имеют в виду, что не давал стражникам браниться при мне?
Если дать сейчас знак, что я здесь, — выйдет просто неприлично. Один выход — подождать, пока они уйдут. А пока уши заткнуть, что ли?
— Ты доверяешь Лене? — спросила Эльвира.
Вот и затыкай после этого уши!
— Совершенно, — сказал, подумав, принц. — Она благородный человек.
— Но ведь она предана Оберону?
— Разумеется. Но она уже имела множество случаев на меня донести — и не сделала этого.
— Если она узнает нашу тайну…
— А что нам скрывать? За нами — естественное человеческое право на жизнь и судьбу. Кто сказал, что Королевство — превыше всего? Королевство, а не наша любовь?
И они стали целоваться при звездном свете. Я легла на пузо, закрыла глаза, оперлась подбородком о ладони: имеют же влюбленные люди право на уединение?
А вот что у них за тайны — подумаем завтра.
Назавтра выяснилось, что поселение речных земледельцев не подходит для Королевства. Собственно, это всем было сразу понятно, кроме меня.
— Мало места, — сказал Гарольд, видя мое разочарование. — Это же тупик, понимаешь? Где тут город строить, какой тут порт, на мелкой-то речушке? Хутор, одним словом.
— Тут скалы кругом красивые…
— Одних скал мало! Мы должны выйти на берег моря.
— Так что нам — снова тянуться через эту пустошь?!
Гарольд сдвинул брови:
— Ты присягала на верность Королевству? Через пустошь, через что угодно, под землей, если прикажут!
Так можно всю жизнь проходить, подумала я обиженно. Но вслух ничего не сказала.
День мы провели, отдыхая. Стражники соорудили удочки и ловили рыбу на берегу зеркального озера; я присматривалась к белобрысому. С первого взгляда он не отличался от прочих, но, если призадуматься, кое-какие различия все-таки находились. Например, у него не было герба на плаще. И вооружен он был не мечом, как прочие, а топором странной формы. Этот топор болтался у него на спине даже тогда, когда он азартно следил за поплавком…
Он палач?
В каждом Королевстве должен быть палач? Неужели Оберону случалось выносить смертные приговоры?
И что за тайна у принца и Эльвиры (кроме того, естественно, что они целуются при звездах)? Целоваться — дело нехитрое, вряд ли за это рубят головы. Но почему они говорили о преступлении?
Эх, если обо всем задумываться — мозги засохнут. Влюбленные всегда молотят чушь. Это и в сериалах показывают; я решила не заморачиваться ерундой.
Попросила у белобрысого удочку на полчаса — и вытянула огромную серебряно-розовую рыбину.
В тот же день оказалось, что не только я хотела бы остаться здесь, на лужайке, не только мне сводит челюсти при мысли о новой дороге в никуда, по никудышным землям. Из поселения, где отдыхали принцессы, был послан гонец к королю.
Гонец до короля не дошел (местные вообще робели и не осмеливались приближаться к шатру), а передал письмо первому встреченному человеку из Королевства. И этим человеком, как назло, оказалась я: сняв сапоги и подвернув штаны, я бродила по щиколотку в воде, пытаясь поймать нежно-розовую лягушку, которая никак не давалась в руки. Это была необыкновенная, резвая и красивая тварь, она будто дразнила меня, всякий раз выскальзывая из-под пальцев. Наконец я захватила ее двумя руками — вместе с пригоршней донного ила, вместе со стебельками травы и мелкими камушками, но поймала-таки! Лягушка была здесь, она возилась и щекотала мои ладони, оставалось только вымыть ее, как старатели вымывают золото из песка, и рассмотреть…
— Господин! Добрый господин, маг дороги!
Я обернулась. Плечистый дядька, усатый, серьезный и одновременно напуганный, держал в перепончатых лапах свернутый трубочкой лист.
…Письмо не было запечатано, и по дороге я его случайно прочитала. Их высочества Ортензия и Алисия уведомляли короля Оберона, что измучены дорогой, восхищены миром речных жителей и намерены остаться здесь навсегда, вне зависимости от того, какое решение примет Королевство.
Оберон был у себя, и его, по счастью, не отвлекали никакие важные дела. Я нерешительно вошла в шатер и остановилась у порога.
— Что случилось, Лена? Кто тебя напугал?
Я протянула ему письмо. Вот уж не думала, что придется выступать в роли почтальона Печкина. Оберон просмотрел письмо сперва мельком, потом еще раз, внимательнее.
— Ты прочитала?
— Случайно. Оно развернулось…
— Брось, я не собираюсь тебя ругать. Что ты такая нервная?
— Вы же не отрубите им головы… за измену?
— У тебя прямо мания — всем рубить головы. Послушай: если бы Алисия и Ортензия хоть на минутку поверили, что я их здесь оставлю, они не написали бы такого письма ни за какие коврижки. Ну подумай, что им тут делать? Быть смирной женой при донном земледельце ни одна не согласится. А принцессы здесь не нужны — нет такой должности, понимаешь? Так что это письмо — каприз в чистом виде, еще одна попытка привлечь внимание Александра…
Он выглянул из шатра и приказал кому-то:
— Позови принца. Быстро.
Ответом был удаляющийся топот.
— Спасибо, Лена, — вернувшись в шатер, король бросил письмо на низкий столик. — И не забивай себе голову ерундой… Завтра мы выступаем. Постарайся как следует отдохнуть.
Принц вышел из шатра красный как рак, чем-то очень недовольный. Вскочил на коня и ускакал; через час все пять принцесс, накануне ночевавших в селении, были водворены на место.
После ужина меня опять вызвали к королю. Оберон был в шатре не один: в одном из раскладных кресел сидел, виновато улыбаясь, наш трубач. Он был без сапог, правая нога обмотана тряпкой, и бурые пятна на серой ткани становились все больше.
— Несчастный случай, — сказал мне Оберон. — Вот что бывает, если упражняться в фехтовании, хлебнув перед этим вина… Да перестань! — Это трубачу, который виновато опустил голову. — Я же тебя не ругаю? Лена, — это мне, — ты, надеюсь, знаешь в общем, как устроен человек?
— Ну да, — в горле у меня почему-то пересохло. — Кости там, вены, артерии… в животе желудок и печень, в груди — сердце, в голове — мозги…
— Мозги — это замечательно, — сказал Оберон без улыбки. — Сращивать кости тебе рановато, да и необходимости такой, по счастью, нет. Рассечены мягкие ткани, повреждено сухожилие. Осторожно собираем все обратно, перед тем обезболив. Давай.
— Ну да, — в горле у меня почему-то пересохло. — Кости там, вены, артерии… в животе желудок и печень, в груди — сердце, в голове — мозги…
— Мозги — это замечательно, — сказал Оберон без улыбки. — Сращивать кости тебе рановато, да и необходимости такой, по счастью, нет. Рассечены мягкие ткани, повреждено сухожилие. Осторожно собираем все обратно, перед тем обезболив. Давай.
Трубач принялся разматывать ногу; я смотрела на него в ужасе:
— Как? Я?!
— Маг дороги обязан врачевать раны, — сухо сказал Оберон. — До сих пор обходилось. Но что-то мне подсказывает, что наше везение — ненадолго. Возьми посох, направь на поврежденное место, представь, что у тебя немеют ладони.
Трубач вытянул окровавленную ногу — и тихо охнул.
Боюсь крови. У меня от одного ее вида в глазах темнеет. Я глянула на рану — и тут же отвела глаза. Желудок, запрыгав, поднялся к самому горлу.
— Ему больно, между прочим, — тихо сказал Оберон. — Очень. Ты когда-нибудь резала себе руку или ногу?
Я только палец однажды резала. Не помню боли — помню страх…
Взявшись за посох, я поднесла красно-зеленое круглое навершие к изуродованной, расползающейся ноге.
— Немеют ладони, — все так же тихо подсказал Оберон.
Руки, сжимающие посох, одеревенели. Трубач вдруг перестал улыбаться, вздохнул сквозь зубы… И обмяк в кресле. Расслабился. Я только теперь поняла, как он был до сих пор напряжен.
— Умница, — тихо сказал Оберон. — Соединяем ткани, начиная с самых глубоких. Видишь сухожилие?
Я выбрела из шатра на слабых ногах, ощущая себя мясником и почти героем. Трубач вышел вслед за мной. Он почти не хромал и говорил без умолку. В голосе его было колоссальное облегчение, а слов я не понимала. Да разве они имели значение, слова?
Вечерело. Розовые лягушки светлели, как жемчужины, на темно-зеленых листьях кувшинок. Услышав их кваканье, любой соловей удавился бы от зависти: это был не «лягушачий хор» в обычном понимании слова. Это был настоящий музыкальный ансамбль, меняющий мелодии, я все высматривала в камышах дирижера…
Интересно, здесь, наверное, нет цапель? И вообще никаких естественных лягушачьих врагов? С таким бесстыдным цветом их же видно за версту!
— Здорово поют, — сказала Эльвира за моей спиной.
Я поздоровалась.
— Добрый вечер и вам, Лена… Я ушла из кареты. Там рев да сопли. Как будто сразу не было ясно, чем закончится эта их провокация.
— Мне тоже не хочется ехать, — сказала я честно. — Но ведь и оставаться здесь тоже…
— Кто бы спорил. — Эльвира печально вздохнула. — Вы не видели принца?
— Нет, — я почему-то встревожилась, — а что?
— Бродит где-то в одиночестве, — в голосе Эльвиры опять обозначилась злость. — Когда у него неприятности — он обижается на всех. Особенно на меня.
— А какие у него неприятности?
Эльвира покосилась на меня, будто решая, говорить или нет.
— У принца, Лена, одна большая неприятность — он не похож на отца. Не выдерживает никакого сравнения с Обероном… так ему кажется. Собственно, так ему и внушалось с детства. Он робкий, слабовольный, мягкий. Но главное — он не маг. А Оберону хотелось, чтобы его сын был волшебником.
— Ну, — пробормотала я растерянно, — его величество все равно любит…
— Конечно. Но вполовину меньше, чем любил бы сына-мага, похожего на него самого. Разве это не ясно?
Я молчала. Лягушки пели, заглушая Эльвирины вздохи.
— Вы не думайте, Лена… Я прекрасно понимаю Оберона: король не может быть сентиментальным. На нем такая ответственность… Она оправдывает многое. Скажем, он может себе позволить взять чужого ребенка из чужого мира, поставить себе на службу, подвергнуть смертельной опасности…
— Я не ребенок! И я сама выбрала…
— Разумеется. Вы сами. У Оберона всегда так получается — само собой. Нет, Лена, не обижайтесь на меня! И не обижайтесь на Александра, если вам покажется, что он ведет себя глупо. Представьте, каково это: постоянно ощущать свою никчемность рядом с блестящим родителем!
Из лягушачьего хора вырвался одинокий голос солиста. Звук вился, становясь все прозрачней и тоньше, пока не оборвался вдруг обычным хрипловатым «Квак!».
Я провела носком сапога по влажной траве:
— Принц… Э-э-э… Разве его величество…
— Его величество — полководец во главе армии. В военное время. У него есть много других занятий, кроме как щадить нежные нервы принца. — Эльвира грустно покачала головой.
— Но мы ведь придем на новое место? И Королевство отстроится заново? И принц сможет жениться…
Я чуть было не ляпнула «на вас», но вовремя прикусила язык.
— Может быть, — согласилась Эльвира безо всякой уверенности. — Будем надеяться, Лена. Будем надеяться.
Глава 16 АТАКА
Я снова ехала во главе колонны, на этот раз рядом с Обероном. Замыкали строй Ланс и Гарольд — защищали Королевство с тыла.
Отступал лес. Все реже попадались островки зеленой травы. Позади осталась речка. Ветер носил тучи пыли; Оберон на ходу научил меня, как защитить нос и рот от удушливых пыльих стай. К обеду мы перевалили через невысокую цепь холмов, и перед нами открылось песчаное море.
Никогда в жизни не была в пустыне. Меня поразил цвет песка: он был не белый и не желтенький, как на пляже. Он был темно-кирпичный, почти красный. И он не стоял на месте: в сравнении с пляской этих красных гор даже море в шторм показалось бы, наверное, спокойным.
— Привал, — спокойно сказал Оберон, и трубач, ехавший сразу за нами, проиграл мой любимый сигнал из двух нот.
Караван привычно распался — каждый занимался своим делом. Здесь не было воды, зато в избытке имелось топливо — кустарник вокруг был наполовину сухой, мертвый. Суетились слуги, повара; стражники расставляли шатер, комендант везде совал свой нос и всем мешал.
Только Оберон верхом на Фиалке не двигался с места, молчал и смотрел на пустыню. Мне не понравилось выражение его лица.
Подъехал Гарольд. В руке у него было что-то похожее на грязное и рваное махровое полотенце.
— Где взял? — спросил Оберон, не оборачиваясь.
Гарольд махнул рукой куда-то за ближайший холм:
— Там их полно. Целое кладбище.
— Что с ними случилось?
— Сдохли.
Оберон ухмыльнулся:
— Исчерпывающее объяснение… Брось эту гадость.
Гарольд уронил тряпку на бурую растрескавшуюся землю. Я присмотрелась… лучше бы я не присматривалась.
— Что это?
— Хватавец, — отозвался Гарольд бесстрастно. — Хочешь, поедем посмотрим? Погадаем, отчего они все окочурились?
— Гарольд, — сказал Оберон с укоризной.
Странный звук пришел из пустыни — не то вой, не то вздох. Всплеснулся песок, будто на секунду из него вырвались в небо зубчатые стены невиданного замка. Я даже увидела окно, длинное и черное, как кошачий зрачок. «Замок» разрушился на наших глазах, опал, разваливаясь, как все на свете песчаные замки, нам в лица пахнуло горячим воздухом.
— Что это? — спросила я шепотом. — Мы туда пойдем?!
Фиалк щелкнул своими крокодильими зубами, покосился весело и бесшабашно. Оберон потрепал крылатого коня по шее:
— Пойдем, Лена, пойдем… Нет другого пути.
И мы пошли.
Оберон вел караван, и мохнатые копыта Фиалка оставляли в красном песке ровную, как строчка, борозду. Король ни на секунду не опускал посоха: «прощупывал» дорогу впереди. Удерживал громады песка, которые то поднимались, оставляя нас на дне глубокой ямы, то опадали, и тогда караван оказывался на пике высоченной горы. Ни одна волна пока нас не накрыла, но от песочных танцев кружилась голова. В карете маялись принцессы, бледные до зелени — их тошнило. То одна, то другая перегибалась из окна в приступе рвоты. Заходился кашлем канцлер, даже стражники приуныли.
— Пойди скажи им, чтобы держались! — крикнул мне Оберон, не сводя взгляда с песчаной горы на пути каравана. — Осталось немного! Скажи, мы скоро выйдем на ровное место!
Я развернула коня. Песок обладал странным свойством: по нему можно было скакать, не проваливаясь, но стоило на секунду остановиться — и ноги, и копыта, и колеса увязали.
— Держитесь! — крикнула я стражникам. — Король сказал, еще немножко! Держитесь! — крикнула я коменданту и канцлеру. Подскакала к карете, мое лицо оказалось как раз на уровне окошка: — Осталось чуть-чуть! Потерпите еще!
Занавеска отдернулась. Я увидела Эльвиру — бледную, с опухшими веками.
— Скоро будут ровные пески, — сказала я ей.
— Лена! — Эльвира смотрела на меня взглядом животного, угодившего в капкан. — Пожалуйста… Пообещай мне, что ты никогда не бросишь нас в пути.
— Обещаю, — сказала я удивленно.
— Так мне спокойнее. — Она через силу улыбнулась, но улыбка ее тут же застыла — Эльвира смотрела куда-то мне через плечо.