В нашей связке Виктюк, безусловно, был ведущим, а я – ведомой. Он командовал, а я подчинялась беспрекословно. И всё у нас получалось. Поскольку мы были студентами театрального вуза, нам полагались так называемые входные – со скидкой, а иногда и бесплатные билеты в мир прекрасного. Но мы почему-то не часто прибегали к этому легальному способу. Рома предпочитал правило буравчика.
Но в тот день всё развивалось по другому сценарию. В Консерватории давал концерт несравненный Гилельс. Уже с утра Рома поджидал меня с горящими глазами. Ему надо было во что бы то ни стало проникнуть в Консерваторию. Рома спросил: «Во сколько ты сегодня будешь свободна после занятий?» – «В три. А что?» – «Пойдёшь к Захарову и получишь два входных в Консерваторию. Там сегодня Гилельс. Буду ждать тебя в половине седьмого на входе!»
Всё это было сказано командным голосом, не терпящим возражений. И я послушно поплелась к Захарову. Там уже стояла гигантская очередь за входными. Я встала в хвост и через три часа ожидания получила эти бесценные билеты в Консерваторию. Что творилось на подступах к храму музыки – не передать. Счастливые обладатели билетов просачивались сквозь толпу страждущих. Казалось, вся Москва пришла на Гилельса.
Я даже не заметила, откуда появился Виктюк, этот чёртик из табакерки. «Билеты у тебя?» – по-деловому начал он. «Да, вот они», – ответила я, предчувствуя какой-то подвох. «Продавай!» – «Как?! – возопила я. – Если бы ты знал, какой ценой они мне достались! Три часа в очереди!» – «Продавай! Мы пройдём так. У меня есть отличная идея!» – «Через служебный вход?» – «Лучше!» – «Через боковой?» – «Лучше!» – «Ну не через люстру же!»
Что было делать? Мне страшно не хотелось ввязываться в очередную виктюковскую авантюру, но всё-таки спорить я не стала. В глубине души я всегда знала, что с этим человеком спорить бесполезно.
Я помахала в воздухе билетами, и моментально нашлись желающие их купить. А мы ринулись к входу. По обеим лестницам Консерватории плыли плотные людские потоки. Виктюк схватил меня за руку, и мы нырнули в толпу Контролёры проверяли билеты с двух сторон. Между ними была установлена белая ажурная загородочка с редкими прутьями. Виктюк на секунду тормозит и делает мне знак: «Лезь!» «Рома! Ты сошёл с ума!» – закудахтала я, но он так сверкнул своими карими глазами, что я без особого труда протиснулась между этими прутьями, благо была девушкой субтильной, влилась в толпу и пошла в зал не оборачиваясь.
А у нас с Виктюком было неписаное правило: прорвавшись без билетов, мы делаем вид, что не знаем друг друга. Но тут за моей спиной послышались истошные крики. Я поняла, что мой подельник попался. Сделав ещё несколько шагов, позволила себе оглянуться. Это была картина маслом. За Виктюком гнались охранники вместе с администратором. Они преследовали его как вора-карманника, укравшего кошелёк. Я поняла, что Гилельса он сегодня не услышит…
Зазвучали первые аккорды, зал затих, все внимали музыке, и только мне было не до концерта. Как я ни злилась на Рому, но все мысли крутились вокруг него: поймали – не поймали? Сдали в милицию или просто выдворили?
Я еле дождалась антракта и пошла искать Виктюка. Вдруг увидела его блестящие глаза тушканчика, которые смотрели на меня откуда-то из-под перил. Ему удалось уйти от погони и пристроиться на ступеньках. Конечно, я не могла удержаться от упрёка. «Было же два билета!» – процедила я. «Молчи, маленькая, молчи…»
Второе отделение мы просидели на этих ступеньках и пытались получить удовольствие. Мне это не удалось, да и Роме, по-моему, тоже, даже несмотря на его страстную любовь к музыке. Мы оба так перевозбудились, что не могли прийти в себя.
К слову, эти несанкционированные прорывы в театр Виктюк станет практиковать и уже будучи известным режиссёром. Только теперь он будет их устраивать на свои спектакли специально. И со «Служанками», и с «Мадам Баттерфляй». «Маленькая моя! – похвастается он передо мной. – Двести человек прорвались! Представляешь?»
Он был неистощим на выдумки. Никогда не забуду, как в 1956 году в Москву приехал Жан Вилар, французский театральный актёр и режиссёр, создатель Авиньонского театрального фестиваля. Спектакли шли с аншлагом, в зал приносили дополнительные стулья, но мы с Виктюком не пропустили ни одного представления. Рухнул железный занавес, и мы заглянули в абсолютно другой – красивый, далёкий, недосягаемый мир. Мария Казарес в бархатном платье с неестественно заломленными руками в красных перчатках завораживала, околдовывала.
Однажды нам никак не удавалось притулиться. Толкнули какую-то дверь и оказались в девственно пустой ложе. Мы сели, не веря своему счастью. Но после третьего звонка открылась дверь и вошёл французский посол со всем своим семейством. Виктюк отдал поклон, посол тоже. Я сжимала зубы, чтобы не расхохотаться на весь театр. На следующий день мы с Ромой опять направились в эту ложу, но нас выгнали.
Никто, ни один человек в мире не мог бы тогда предсказать, что Виктюк, этот провинциальный мальчик из Львова, взорвёт московскую театральную жизнь. Но уже в то время в нём ощущался мощнейший заряд, космическая энергетика.
Что скрывать? Конечно, я была в него влюблена. Вся моя природная влюбчивость хлынула навстречу этому мальчику. Я его обожала, и, видимо, это бросалось в глаза, потому что Галина Петровна Рождественская сказала мне однажды: «Валя, выходи замуж за Виктюка!» Я просто язык проглотила от изумления, а потом пробормотала: «Ну как же? Он ведь…» – «Ой, Валя! – засмеялась Галина Петровна. – Это всё пустяки. Главное – он свой!»
Странно, что я, девочка из Сибири, воспитанная в пуританстве и не знавшая до встречи с Ромой, что такое бывает, относилась к необычным пристрастиям Виктюка на редкость лояльно. И сегодня я по-прежнему считаю, что в любви человек имеет право быть свободным.
Вспоминается забавный эпизод. После киевской премьеры «Лолиты» была пресс-конференция. Народу – яблоку негде упасть! И мне приходит записка: «Не смущает ли вас то, что вы работаете в театре, где главный режиссёр любит мужчин?» Я, конечно, зачитала её вслух и сказала: «Главное, что он действительно любит. А разве это может смущать?» Зал не ожидал такого поворота. На секунду повисла тишина, а потом грянули аплодисменты.
Не знаю, как ко мне относился мой гуру. Кем я была для него: верной подругой или любящей сестрой? Мы об этом не говорили. Точно одно: без Виктюка, его искромётных выходок, фокусов мир потерял бы самые яркие краски. Это – наверняка. Я была готова ради него на многое. Очень на многое.
«Маленькая моя, – заговорщическим тоном зашептал этот змей-искуситель. – Сегодня мы с тобой двигаем в библиотеку. Там на третьей полке с краю стоит одна книга. Ты её сразу увидишь, даже искать ничего не надо!» Я похолодела.
Поездки «зайцем» на троллейбусе, прорывы в театр были цветочками, и ничего особо предосудительного я в этом не видела, но идея стащить книгу повергла меня в ужас. А Виктюк уже разработал план и сделал приготовления. Нужные книги он успел расставить так, чтобы их легко было взять.
Помимо книжки на третьей полке Рома подготовил пару томиков на второй и на четвёртой полках. На самом деле стащить книги было не так уж сложно. В конце узкого прохода между стеллажами сидела библиотекарша. Если один человек закрывал ей обзор, другой мог спокойно тырить.
«Рома!» – возмутилась я. «Маленькая, такие книги здесь никому не нужны. Их никто не читает. И пропажу вряд ли кто заметит! В этом нет ничего плохого, поверь мне!» – «Рома!» – Во мне всё клокотало. И тут Виктюк привёл последний аргумент: «Ну что ты заладила: Рома, Рома! Дробышева брала, и Терехова тоже. А тебе самой разве не хочется иметь какую-нибудь книжицу дома?»
Там была «книжица», которую мне так хотелось иметь! Воспоминания Павлы Леонтьевны Вульф, учительницы Фаины Раневской. «Так что ж ты думаешь? – удивился Рома. – Иди и бери!»
И я сдалась. Взяла три книги для Виктюка и одну для себя, ту самую. Спустя годы, когда мы с Фаиной Георгиевной репетировали «Последнюю жертву», она мне рассказала, что у неё раньше была эта книга, но кто-то взял почитать и не отдал. И тут у меня вырвалось: «Фаина Георгиевна, а мы как-то с Виктюком стащили „Воспоминания” из библиотеки». – «А у меня этой книги теперь нет…» Наверное, она думала, что я принесу ей свой трофей. Но я промолчала. Слишком дорогой была для меня книга Павлы Леонтьевны. Во всех смыслах дорогой. А надо было всё-таки отдать её Фаине Георгиевне.
Последняя жертва
Наши отношения с Ромой продолжились и после ГИТИСа. Он пришёл в Театр имени Моссовета и начал ставить спектакль «Вечерний свет». Как ни хорошо я знала Виктюка, можно сказать – вдоль и поперёк, но он опять потряс меня до глубины души. В то время казалось, что мы так и будем с ним идти рука об руку, но всё сложилось, конечно, иначе.
Наши отношения с Ромой продолжились и после ГИТИСа. Он пришёл в Театр имени Моссовета и начал ставить спектакль «Вечерний свет». Как ни хорошо я знала Виктюка, можно сказать – вдоль и поперёк, но он опять потряс меня до глубины души. В то время казалось, что мы так и будем с ним идти рука об руку, но всё сложилось, конечно, иначе.
Если бы в тот момент мне сказали, что я сброшу своего кумира со столь любовно воздвигнутого моими руками пьедестала, я бы никогда не поверила. Но случилось именно так.
Когда я снималась у Сергея Бодрова в картине «Непрофессионалы», мне очень хотелось познакомить его с Виктюком. Думала, двум талантливым, но таким разным режиссёрам будет о чём поговорить. Пригласила их в гости, всё приготовила, накрыла стол. Приехал Бодров, а Роман Григорьевич не пришёл. Стал знаменитым…
Он был уже очень популярным, но у него не всё складывалось гладко. Новизна, острота, необычность – тогда это не приветствовалось. У Виктюка запрещали спектакли. Во Львове, в Киеве, в Твери (тогда город Калинин). И Виктюк пришёл в наш театр ставить «Вечерний свет». Успех был колоссальный, в прессе печатались отличные рецензии.
После этого спектакля Виктюку дали поставить «Царскую охоту». Сначала мне не предложили роль. Главные роли играли Маргарита Терехова и Леонид Марков. Играли они блистательно. А Екатерина II, которую мне так хотелось сыграть, досталась сначала Людмиле Шапошниковой, а потом Тане Бестаевой.
А затем вмешался его величество случай. Мила попала в больницу, Таня уехала в Америку И Терехова с Виктюком пошли к директору театра Лосеву просить, чтобы роль Екатерины II доверили мне. И Лосев, который меня не любил, всё-таки сдался.
Эту роль я играла долго, лет десять. И мне удалось внести в неё своё. Почему-то все изображают Екатерину с немецким акцентом. Конечно, в ней была немецкая кровь, но, читая дневники императрицы, я поняла, что она не позволила бы себе говорить с акцентом. Мне кажется, она смогла вытравить из своей речи отзвуки немецкого языка. Моя императрица говорила без акцента, но очень тщательно выговаривала слова.
Но рисунок роли придумал, конечно, Виктюк. И музыка для спектакля была подобрана гениально.
Легко и просто он вычеркнул из своей жизни Веру Петрошевич – подругу детства, одноклассницу. Вера относилась к нему с таким же придыханием, как и я. Когда во Львове убили мальчика Юру, которого Виктюк очень любил, Вера полгода каждое утро ходила с ним на кладбище. Она дала ему душевную поддержку в тяжёлый момент. Это дорогого стоит.
Вера была так предана Виктюку, что поехала вслед за ним в Москву. А он даже не поздравил её с юбилеем: ни звонка, ни телеграммы, ни цветка. Вроде бы трепетный, чувствительный человек – и так поступить с другом. Не понимаю. Это стало последней каплей в наших отношениях.
…Репетировали с ним спектакль «Бабочка… Бабочка…», как мне кажется, неплохой. Но Роман Григорьевич имеет привычку бросаться своими спектаклями. Что-то в «Бабочке» его не устроило, и он легко переступил через нас, актёров, и через спектакль. Я перестала с ним после этого общаться.
Он, конечно, выдаёт время от времени какие-то перлы в присущей ему манере. То как-то бросил, что я была его пионервожатой, то где-то вообще залепил, будто я его небесная невеста. Но на меня такие вещи не действуют.
Мои партнёры по «Бабочке», молодые ребята, когда спектакль ушёл в небытие, заработали деньги в кино и пришли к Виктюку: «Роман Григорьевич, мы дадим вам деньги, только восстановите „Бабочку” или хотя бы дайте разрешение его играть и оставьте свою фамилию». Он обещал подумать. Думает. Как-то мне позвонили от него и пригласили в поэтическую передачу. Я ответила: «Пока он не решит вопрос с нашим спектаклем, я к нему на передачу не пойду!»
Коляда, я и Виктюк в Киеве
Виктюку я больше не звоню. Вспоминаю, конечно. Особенно на кухне, когда варю какой-нибудь из моих фирменных супов. Роме нравилось, как я готовлю, и он никогда не отказывался от домашней еды.
Виктюк безумно любил музыку, хотя не умел играть на фортепиано, но пока ехал покорять Москву на третьей полке общего вагона, каким-то чудесным образом выучил «Лунную сонату» Бетховена. Он до этого где-то запомнил комбинацию пальцев и играл, играл, пока за окнами плыли станции и полустанки. В общем, Виктюк боготворил музыку, а я, как бы сказать подипломатичней, относилась к ней спокойно. На почве музыки мы подружились с прекрасным человеком – Галиной Петровной Рождественской.
Моё сложное отношение к музыке родом из детства. Прав был старик Фрейд! Если внимательно приглядеться и попытаться распутать клубки наших жизненных событий, встреч, поступков, все ниточки тянутся оттуда, из детства.
Боязнь музыки началась, когда я училась во втором классе. На новогодней ёлке я пела песню из трофейной картины «Серенада Солнечной долины». И всё бы ничего, но на том утреннике присутствовала педагог Александра Григорьевна Бриккер, которую мы, дети, боялись до судорог. Очень строгая, с искривлённой, шаткой, какой-то утиной походкой, она вселяла в нас ужас. Конечно, Александра Григорьевна была больным человеком, её мучили проблемы с позвоночником, но детям не свойственно вникать в такие вещи.
После утренника состоялся разбор полётов. Стоим мы: моя мама, учительница Софья Марковна, я, и Бриккер выговаривает: «Вы – не учитель! А вы – не мать! Вам нельзя доверять воспитывать детей. Как вы посмели выпустить ребёнка с любовной песней?!» Сегодня сказали бы, что это непедагогично, а тогда мы молча внимали школьному монстру. Слова падали на мою голову тяжёлыми камнями. Я чувствовала, что в чём-то виновата, но в чём – этого я не могла понять.
Когда мы с мамой вернулись домой, я легла в постель с высокой температурой и проболела три дня. У меня было сильное нервное потрясение. В результате на пении я поставила жирный крест, и долго-долго этот жанр был для меня абсолютным табу, включая не только любовные, но и любые другие песни. Я убедила себя, что у меня нет ни голоса, ни слуха.
Если по актёрскому мастерству я была настоящей пятёрочницей, то уроки вокала казались мне испытанием. Когда я, потупив взор, объявила Галине Петровне Рождественской, что совершенно не способна к пению, она мне ответила: «Девочка моя, нет таких людей, у которых нет ни слуха, ни голоса. Пойдём к роялю!» Я пропела первую гамму, и Галина Петровна ободряюще улыбнулась: «Ну вот! Голос есть!» Конечно, слух у меня был не развит, но через полтора месяца я уже взахлёб пела романсы Бетховена – ни больше, ни меньше. Для меня было главное – вступить.
Когда Виктюк в красках рассказал Галине Петровне, как он на третьей полке общего вагона разучивал «Лунную сонату», а потом сел к фортепиано и сыграл, наш педагог по музыке так растрогалась, что у нее брызнули слёзы из глаз.
Мы с Ромой стали приходить к Рождественской домой. Я была ей безумно благодарна за всё: за то, что она научила меня петь, излечила от застарелых комплексов, занималась со мной французским и нежно опекала. Иногда после занятий она водила нас в «Прагу» шикануть. Там угощала нас сосисками с капустой. Галина Петровна подкармливала меня и потом, когда я поступила в Театр имени Моссовета. Я жила в подвальной комнате в Каретном Ряду, в двух шагах от Рождественской, и иногда находила у себя на столике бутылку кефира и конфету. В этом человеке сохранилось так много нерастраченного материнского тепла! К тому же испортились её отношения с сестрой Натальей…
Сёстры Рождественские молоденькими девушками приехали в Москву из Нижнего Новгорода. Обе были музыкально одарёнными, но, как это нередко случается, абсолютно разными по характеру и даже темпераменту. Галина была очень эмоциональным человеком, увлекающимся, экспрессивным, а сестра, напротив, отличалась спокойным, рассудительным нравом. Вода и пламень! Галина аккомпанировала, а Наталья пела, и это у них получалось великолепно.
У Натальи случился бурный роман с дирижёром Аносовым. Она забеременела, но решила ребёнка не оставлять: отношения с его будущим отцом были сложными, к тому же ей не хотелось ставить крест на музыкальной карьере. Она понимала, что совмещать многочасовые занятия на фортепиано с заботой о младенце вряд ли получится. Но Галина уговорила сестру сохранить ребёнка, обещая помогать. Кто знает, как сложится дальнейшая жизнь, а малыш – это счастье материнства.
Наталья родила мальчика, которого назвали Геннадием. Сегодня знаменитого дирижёра, народного артиста Геннадия Рождественского знает весь мир. А ведь его могло не быть…
Галина Петровна очень полюбила своего маленького племянника. Наталья ездила на гастроли, а ребёнок находился на попечении сестры, обладавшей педагогическим талантом. Чтобы Гене было не скучно приобщаться к музыке, тётушка облекала занятия в игровую форму. Галина Петровна рассказывала нам, как выставляла перед ребёнком на пианино портреты великих композиторов, и спрашивала, кто ему больше всех нравится? И сразу следовало музыкальное представление, звучала «визитная карточка» автора.