- Зачем тебе мой автограф? - усмехнулся добрый волшебник и вытащил из кармана визитную карточку, - мы же с тобой друзья? Нужен буду - звони по этому номеру, только подружкам ни-ни!
- Знаю, знаю! - Наташка не выдержала, заплакала, - я буду звонить, а вы... а вы не отве-е-етите.
- Почему не отвечу? - он вытер ладонью девичьи слезы и принялся врать. Да так вдохновенно, как мог. - Отвечу, и буду ходить на родительские собрания, пока не приедет... твой папа. Надеюсь, что мне не придется краснеть?
- Правда?! - Золушка просияла. Все остальное уже не имело значения.
- Конечно, правда. А потом ты полюбишь кого-то другого... по-настоящему.
- Какого другого?
- Хотя бы, того мальчишку, за которым гналась с учебником.
- Гаврилова?! Нет, ни-ко-гда!
- Никогда не говори "никогда", - серьезно сказал Захаров. - Представь, что годика через два у него, вдруг, прорежется дивный голос. Будет машина, всесоюзная слава, толпы поклонниц...
- Все равно, никогда! - упрямо повторила Наташка. - Если б вы знали, какой он противный!
- Вот видишь? Если бы ты была моей соседкой по коммуналке, ты бы меня точно возненавидела. Нет ничего проще, чем любить кого-то из-за угла. Приписывать идеалу все известные добродетели, додумать что-то особенное... ой, извини! - Захаров случайно взглянул на часы, - у меня через час репетиция...
...С тех пор Наталью как подменили. Она повзрослела. В школе ее престиж вырос неизмеримо. Еще бы: лицо, приближенное к божеству! Но она этим не спекулировала. Так... изредка попросит подписать фотографию, или достать билет "для хорошей знакомой". Знаменитый певец стал для нее просто хорошим другом. А она для него - отдушиной, человеком, с которым можно просто поговорить, без аллегорий, без недомолвок и прочих условностей светской жизни.
Как бы там все обернулось в дальнейшем? - того Сашка не знает. Но только, в любом случае, был он Захарову благодарен. И когда его посадили (как часто бывает в нашей стране, за понюх табака), сделал все от него зависящее, чтобы "Кресты" не поставили крест на его дальнейшей карьере...
- Какие проблемы? - доплатим, - еще раз сказал Сашка и нырнул в карман за наличностью.
Мягкий, рассеянный свет, преломляясь в бокалах, отбрасывал желтые блики на белоснежную скатерть. Сквозь тонкую щель между тяжелыми шторами прорывался солнечный лучик. В полупустом зале гулко гуляли звуки. Что-то в этой безмятежной картине мне откровенно не нравилось. То ли хищный оскал протрезвевшего Васьки Амбала, то ли напряженная спина официанта, склонившегося над соседним столом. Я вздрогнул, хотел вмешаться, но не успел: Сашка падал лицом в салат. За его широченной спиной громко щелкнули браслеты наручников...
Глава 27
- Э-эй, - Никита пощелкал пальцами перед моими глазами, - ты не уснул?
Я отвернулся, вытер ладонью глаза, смахивая остатки видения, и что-то в ответ пробурчал. На душе было муторно, мерзко. Эх, Сашка! Ну, как же ты так, Сашка? Наши привычки перерастают со временем в недостатки, а потом - в откровенную слабость. Я опять не успел. Обстоятельства, или тот, кто их моделирует, в последние несколько суток играют против меня. Даже вечные горы не спешат узнавать давнего собеседника, а когда-то доводили до сумасшествия...
- Закурить, говорю, дай!
До меня, наконец, дошло. Я полез в цинковый ящик за сигаретами и там обнаружил кевларовую рубашку, про которую совершенно забыл.
- Ну-ка примерь. Давай-давай, тебе в данный момент нужнее.
Обновка гвардии капитану очень даже пришлась по вкусу. Если он и отнекивался, только для вида:
- Дай мне лучше второй автомат и одну запасную обойму.
Пришлось излагать свой нехитрый план:
- Стрелять будешь только ты. Я сделаю так, что все побегут в твою сторону - толпой побегут, спотыкаясь и падая, за деньгами и наркотой. Если кто-то не клюнет на эту большую халяву и останется сторожить экипаж, их я возьму на ножи. Уразумел?
- О каких деньгах ты сейчас говорил? - ехидно спросил Никита.
Я извлек из недавнего прошлого оба сгоревших мешка. У него загорелись глаза:
- Неужели все цело?
Я скрутил чумазую, жирную дулю и сунул ему под нос:
- Можешь не волноваться, деньги не настоящие.
- Фальшивка?
- Фантом. Ты же видел, как все сгорело. А эти мешки я достал из недавнего прошлого, и буду удерживать в настоящем силой своей воли. Когда все закончится, деньги исчезнут. Впрочем, если успеешь, можешь слетать в ближайший аул, прикупить что-нибудь из жратвы. Доллары аборигены возьмут и сдачу дадут рублями, но наутро напишут заяву, покличут ментов, и начнут составлять фоторобот.
- Жратву пошукаем потом, - рассудительно молвил Никита, - когда сделаем дело. Не может такого быть, чтоб в каком-то из чемоданов, не нашелся хороший шматок сала.
Я, молча, сглотнул слюну.
- Значит, деньги не настоящие? - продолжал причитать спецназовец, - поня-я-ятненько...
Вот попало вороне говно на зуб!
- Что "понятненько? - с презрением вымолвил я, - неужели ты, правивший целой страной с каким-никаким бюджетом, так жаден до денег?
- До своих кровных, всегда был жаден, - честно признался экс-господарь, - и не считаю это зазорным. А доллары, что ты достал... да хай бы им грэць! Только я все равно за них отвечать буду.
- Сколько же там, интересно, было? - этот вопрос не давал мне покоя с тех самых пор, как Никита привез к самолету три бумажных мешка с деньгами, наркотой и оружием.
- Ровно два миллиона в мелких купюрах, - неохотно ответил Никита и вдруг, спохватился, - только ты смотри... никому! Деньги - не люди. Их умеют беречь и считать. За утрату валюты спросят с меня по полной программе!
Надо же, два миллиона! Да, за такими деньгами нельзя не прийти. Прав Никита, деньги - не люди. Их никогда не бывает много.
Люди Абу-Аббаса сделали свое дело и решили расслабиться. А кого им, собственно, опасаться? "Мы хозяева этих гор, - не раз говорил аксакал, - мы на своей земле. И все, что здесь происходит, касается только нас".
Души их и глаза бежали вприпрыжку, только ноги сохраняли степенность. Незваных гостей скрутили веревками и гнали, как стадо глупых баранов. Изредка, для проформы, чтоб подчеркнуть свое превосходство, подталкивали прикладами автоматов:
- Шевелитесь, гяуры! Аллах дал вайнахам нового Шамиля. Его кинжал еще не напился крови, не смыл ржавчину и позор!
Юность жестока. Она презирает тех, кто слабей, кто не сможет ответить пулей на пулю.
Никита обосновался под фюзеляжем, оборудовал две запасные позиции, нанес боевую раскраску на открытые части тела. Я так не умел, и чтоб не светить синяками на голом пузе, весь, с головы до ног, измазался сажей. Солнце взошло, начало припекать. В учебном окопчике за блиндажом было неуютно и жарко.
- Вот и они, - мысленно констатировал злостный растратчик валюты, - явились, не запылились. Тут делов то, минут на пятнадцать от силы. Раньше управимся - раньше пожрем. Ты... Как зовут-то тебя, по-честному, без дураков?
- У тебя в ориентировке все верно написано.
- Ты, Антон, не волнуйся! Не тот человек Подопригора, чтоб прикарманить чужие копейки.
- Аксакал! Гостей принимай, аксакал! - перебил его звонкий голос.
Я выглянул из окопа.
- Аксакал! - опять закричал невысокий бородатый крепыш. Он приосанился, сделал руками жест омовения, явно подражая кому-то, - Ни один гяур не ушел, подойди, полюбуйся: каких красавцев привел Нурпаши!
На душе у этого крепыша было то же, что и на морде - одна чернота. Он был любимцем Абу-Аббаса, правой его рукой. В группе он шел первым.
- Аксакал? Э-э, Абу-Аббас? - в пересохшей от волнения глотке, уже зазвучали первые признаки беспокойства.
- К самолету иди, Нурпаши, - громко ответил я голосом аксакала, - тут доллары взрывом по земле разбросало, настоящие или фальшивые? - никак не пойму. Так ты, говоришь, всех шакалов поймал? Ай, молодца!
- Ни хрена себе, сколько бабок! - выкрикнул кто-то из нестройного ряда. Чистенько выкрикнул, без акцента и горе-вояки, забыв про оружие, ринулись за халявой, как толпа пацанов за бумажным змеем.
Нурпаши успел ухватить кого-то за шиворот:
- Ты куда, Аманат? Кто из нас отвечает за пленных? То-то же! Никакой дисциплины! Учить вас еще и учить...
На рукоятке ножа мои пальцы нащупали стреляющее устройство. Пружина пошла на взвод. Легкой вам смерти, хлопцы!
- Мочи! - одно за другим, зажужжали два лезвия. Никита не оплошал и тоже нажал на курок.
Нурпаши во весь рост грохнулся на спину. Аманат вздрогнул и медленно упал на колени. Его голубые глаза уже обнимали небо. "Зачем ты меня убил? - с укоризной спросили они, - если б не волчье время, я может быть, стал бы другим". Стоящий поблизости бортрадист подтолкнул мальчишку подошвой ботинка. Тот податливо лег на бок, дернулся и свернулся калачиком. Холеные, длинные пальцы с хрустом сжали сухую листву.
В окопе под самолетом работал Никита: одиночный, короткая очередь, одиночный... Он стрелял очень расчетливо - экономил время и пули. Его "подопечные" тоже ушли без молитвы. У всех была легкая, мгновенная смерть, не то, что у Аманата.
Я вытащил оба лезвия - авось, пригодятся. Одно сидело под сердцем, другое - в ложбине под горлом. Из открывшихся ран хлестанули потоки крови.
- Бедный пацан! - прошептал бортмеханик, теряя сознание, - зачем ты его ботинком, Петрович?
Радист собирался что-то ответить, но не смог подобрать слова.
- Пойди, собери оружие, - сказал я ему и перерезал веревки. - Да подели на всех. А то вы до вечера будете здесь прозябать... в заложниках.
Спецназовцу было некогда: он добывал пропитание - обыскивал бесхозные чемоданы. Те, что уже подвергались проверке, аккуратно складывал в кучу. Жратвы было много. Мурманск славен своей рыбой, как Москва чужой колбасой. Каждый, бывающий в Заполярье, посещает фирменный магазин "Океан". В чемоданах нашлась даже выпивка, но Никита упорно разыскивал сало...
В общем, ничто не предвещало беды. Я принялся резать веревки на остальных пленниках и взрыв под ногами не смог просчитать - просто не было для того никаких предпосылок.
Вспышка... тупой удар по ногам - и все! Запах земли, пропитанной кровью, и мгновенный рывок на свидание с вечностью.
Сумасшедшая боль сковала мой разум. Я пробовал ее усмирить, выйти на Путь Прави, но не было сверкающего луча, соединяющего меня с небом, не было ничего, кроме всепоглощающей боли в каждом нерве, в каждой клеточке тела. Изредка, мягкими волнами меня накрывало беспамятство. На какое-то время я исчезал, но опять приходила боль. Я чувствовал, понимал, что это еще не смерть, но, честное слово хотел, чтобы она скорее пришла.
А потом был свет. Без всяких тоннелей - свет, окраина большого южного города и опавшие листья во дворе под высоким навесом. И еще я увидел Наташку. Ее извлекли из багажника "Жигулей" и небрежно опустили на землю. Сестренка была в чем мать родила: стояла, прикрывшись ладошками и молчала.
- Георгий Саитович тебе передал, - пояснил один из курьеров, обращаясь к хозяину дома и достал из кармана горсть золотых побрякушек, - это все было на ней.
Этого курьера звали Рахматулло, хозяина дома - Заур Ичигаев. Еще я запомнил номер машины и название улицы.
Боль не ушла. Она по-прежнему мешала сосредоточиться. Я попробовал втиснуть свой разум в чье-нибудь тело, но снова не смог.
Рыча от бессилия я смотрел, как Заур машинально принял "рыжье", молча сунул в карман. Он долго, минуты три, пристально смотрел на Наташку, я - считывал его мысли.
До этого с женским телом Заур был знаком наощупь. Затащив зазнобу на шконку, он, первым делом, выключал свет. И всегда почему-то стыдился своей наготы. Теперь как прозревший слепой он испытывал новое чувство. Нечто сродни восхищению. Сестренка ему понравилась. Настолько понравилась, что он ощутил легкий укол ревности.
- Так и везли? - спросил Ичигаев со скрипом в голосе. - На троих, небось, разбавляли?
- Ее-то?! - сплюнул Рахматулло. - Секельды багда гюлли! Да в голодный год за мешок сухарей даже срать рядом не сяду! Ты бы видел, нохче, какая она была! Как вспомню - блевать тянет. Не баба - голимый кусок дерьма! Это мы ее в автосервисе водичкой из шланга обмыли. В божий вид, так сказать, привели.
Курьер говорил по-русски. Наташка, естественно, все поняла, но даже не покраснела. Похоже, ей было по барабану: где она и что с ней собираются делать.
- Потом расскажешь, - Заур осторожным жестом прервал собеседника и крикнул, обращаясь к охране, - эй, вы, позовите женщин!
За домом следили. Не успели хозяин и гость взойти на крыльцо, за воротами просигналили громко и требовательно. Это был импортный "Джип" армейского образца. Человек с дипломатом принес деньги и сестричку мою увели. Для прикрытия срама, ей дали ватное одеяло...
Боль нарастала. Я чувствовал, что сейчас потеряю сознание и надолго покину эту реальность.
- Она ничего не рассказывала: где живет, кто родители...
Картинка смазалась. Слова зазвучали тише. Ну, что ж, и на том спасибо!
- Надо жить, - сказал я себе, возвращаясь в разбитое тело, и несколько раз повторил про себя номер на бампере черного джипа, - "И 27-93 ЧИ".
Глава 28
Ни ворот, ни ограды на этом объекте не было. Границы владений Хэмингуэя означили два вкопанных в землю деревянных столба. Они читались как иероглиф, как послание доброй души: "Ты хотел бы заехать в гости? - тогда поезжай по этой дороге, она удобней всего".
Диего Рамирос и группа его компанейрос выдвинулись сюда еще до зари и теперь сочетали "приятное с полезным" - работу во втором эшелоне с "практическими занятиями", знакомыми каждому, кто служил (здесь спецназ от стройбата отличается только степенью риска). Время от времени Диего давал подчиненным вводные, приближая условия к боевым: "Противник справа!"; "Атака со стороны моря!"; "Снайпер работает с верхней площадки!"
Голос у Рамироса зычный, солидный. Лопаты и метлы мгновенно летят в стороны и его разномастные "черти" в мгновение ока становятся элитным подразделением. Рыть окопы, понятное дело, им никто разрешить не мог, стрелять боевыми тоже. Но все остальное было по-настоящему: срывались атаки врага на всех направлениях, блокировались пути отхода, а снайпер, оставшись без цели, шмалял в белый свет или мертвую зону.
Векшин любил этих парней. Казалось, они не знают усталости, живут и воюют на всю катушку, себя в этой жизни считают единым целым, а жизнь - анекдотом из множества серий, где всегда есть над чем посмеяться, если не прозевать самое любопытное. Они разнились цветом кожи, как, впрочем, и цветом глаз, и размерами обуви. Но это никого не смущало, было нисколько не важно. Национальный вопрос на Кубе решался очень оригинально: "Нет у нас негров, нет мулатов, нет белых, - сказал Фидель Кастро, - все мы кубинцы!"
Слова ведь способны творить чудеса, если взывают не к разуму, а к душе. Как это много, если рядом с тобой плечо друга, будь оно светло-кофейным, иссиня-черным, или привычно-белым. Почему же у нас так не выходит - единым незыблемым миром? Мы рядом лишь на войне, пьянке, да на пожаре.
Прибытию Векшина все были искренне рады: как будто не виделись целую вечность, не вчера коротали вечер за ящиком "Фундадора".
- Буэнос диас, дон Экшен!
- Буэнос диас, амиго!
- Всем отдыхать, - добродушно сказал Диего.
Его черти управились быстро: помылись в соленой воде, облачились в парадную форму, в ожидании завтрака разлеглись на траве. Травили байки, курили "Портагос" и "Монтекристо" - "крепкие сигареты для крепких мужчин", проще говоря - "жоподер". В тени небольшой прогулочной яхты было прохладно. Посудина стояла на стапелях. Изъеденный ракушками шверт был снят для ремонта и хранился под брезентовым подобием эллинга. О яхте явно кто-то заботился от души.
Громкие крики и суета отвлекли от беседы. Шум доносился оттуда, где на тесном дощатом причале сгрудились рыбацкие лодки охотников за лангустами. Бойцы встрепенулись, замерли в предвкушении зрелища. Даже Рамирос поднял бинокль. Не удержался и Векшин: действо стремительно приближалось.
- Это погоня, - сказал Витька, - сейчас будет самое интересное. Я лично, болею за пацана и ставлю свой литр на него.
Пыль немного рассеялась. Стало видно, что несколько мужиков гонят перед собой нескладного длинноногого парня. Его настигали, брали в кольцо, а он изворачивался: то нырял под нескладные рыбацкие руки, то резко бросался в сторону, как опытный центровой в американском футболе.
- Не, не уйдет, - оценил ситуацию Витька, - ногу, наверное, подвернул, вон как захромал! Похоже, что моему литру хана... а что он такого сделал, украл что-нибудь?
- Скорее всего, сел на ежа, - пояснил со смешком Аугусто, - и сейчас его будут лечить.
- На какого еще ежа?
- Известно какого - морского, других у нас не бывает.
У беглеца, говорят, сто дорог. Но от судьбы не уйдешь. На лихом вираже парень споткнулся, кто-то, в падении, ухватил его за грязную пятку. Беглец с шумом грохнулся в пыль и тонко заверещал. Рыбаки свое дело знали: уже через миг парень висел в воздухе вниз головой и дрыгал ногами, а один из преследователей, громко хэкая, охаживал деревянным веслом его обнаженную задницу.
- Теперь это называется "будем лечить"? - изумился Квадрат.
- Иголки сломались, остались в теле, - пояснил Диего Рамирос, тоном терпеливого просветителя. - Они у ежа хрупкие, содержат стрекательный яд, выходят болезненно, долго, с гнойными язвами. В общем, как минимум, пару недель мальчишка не смог бы сидеть и спал только на животе. По сравнению с этими муками, удары веслом - легкая процедура. Раны потом очистят, промоют морской водой - и в строй, под ружье.