— Что сказала мама? — Больше ничего Соня выговорить не смогла, от его слов ее не то что мороз пробрал по коже — ее едва не вытошнило прямо ему на лицо.
— Мама нас с тобой благословила, дорогая! — Гена ласкающими движениями погладил ее кожу. — Я все ей рассказал. Что я у тебя был первым мужчиной…
— Ох, господи! — слабо простонала Соня и, не выдержав, упала ему на грудь. — Ты придурок! Форменный, законченный придурок! И я… я тебе не верю!
— Верить мне ты просто обязана, Сонька. Потому что больше верить тебе некому. — Тут он, видимо, понял, что слова его наполнены двояким смыслом, и быстро перевел разговор на маму. — Она еще тебе перезвонит. Хотя, думаю, вряд ли.
— Почему это? — Соня приподняла голову. — Она не может не звонить мне, у нас уговор.
— Я сказал ей, что мы с тобой уезжаем в путешествие. Она поверила.
— Чушь! Она никому не поверит, кроме меня. К тому же у меня есть мобильник, ей известен номер…
— Я снова слукавил, сказав, что ты его потеряла, а новый пока не приобретен. Кстати, я его отключил. — Его руки переместились с бедер на ее ягодицы, и Гена с грубой настойчивостью прижал Соню к себе. — Мы должны быть только одни, понимаешь?! Только ты и я, и никого больше!
— Но почему?! — Она пропустила тот момент, когда Гена резким движением перевернул ее на спину и сильно придавил собой. Его лицо со странно вздувшимися венами на лбу и висках оказалось так близко от нее, что ей стало почти невозможно дышать.
Гена ответил не сразу. Сначала он впился в ее губы и долго терзал их, то прикусывая, то глубоко проникая в ее рот своим языком. Потом, еле сдерживая судорожно рвавшееся из легких дыхание, он почти прохрипел:
— Потому что нам необходимо устранить все неясности, что существуют между нами. Разгадать все тайны, которые мучают тебя… и меня заодно. И только потом мы с тобой допустим в нашу жизнь кого-то еще. А пока этого не случится, дорогая моя, мы будем с тобой только вдвоем. Ты и я! Я и ты, и никого и ничего лишнего между нами. Будем разгадывать…
Глава 21
Татьяну Ребрикову вызвали по повестке в милицию. Сначала она не могла в это поверить. Думала, что ей по ошибке вручили этот казенный конверт с казенным штампом. Долго вертела его в руках, не решаясь вскрыть. Потом осторожно надорвала край и выудила оттуда шуршащий листок шаблонного текста с подчеркнутыми словами. Причем слова были подчеркнуты не все. А только те, где она значилась как свидетель, и те, что грозили расправой за дачу ложных показаний.
— Господи! — охнула Татьяна, надернула на ноги обрезанные по щиколотку валенки, быстро сунула руки в рукава дежурной куртки и поспешила во двор.
Вчитываться в повестку на глазах у сыновей и мужа она не имела права. Они бы сразу пристали с расспросами. Не сейчас, так после ее визита в милицию. А что она могла им рассказать? Что? Правду? Нет! Что угодно, только не правду…
Татьяна обогнула угол дома и, минуя дощатый туалет, по расчищенной дорожке углубилась в сад. Сад, впрочем, — это слишком громко было сказано. Четыре яблони, пара сливовых деревьев и три вишни. Плодоносили они плохо, а хлопот с ними было много. Но Таня все равно любила свой участок и любовно именовала «садом». Любила побродить здесь в пору цветения. Любила посидеть душным летним вечером под яблоневой кроной на старенькой скамеечке, которую все никак никто не удосужился починить. Сейчас, под толщей снега ее не было видно. Но Татьяна точно пришла к тому месту, где располагалась скамеечка. Обмела снег и села на нее, напрочь позабыв о том, что валенки надеты лишь на тонкие колготки. Под курткой, кроме футболки с короткими рукавами, нет ничего, а голова и вовсе не покрыта.
Она про все позабыла и совсем не чувствовала холода. Сидела, глубоко запахнув куртку, обняв себя руками, и смотрела невидящими глазами прямо в покореженный молнией ствол старой сливы. Подбородок ее слегка подрагивал, а глаза время от времени наполнялись слезами. Но она не заплакала, сдержалась. Опять же — из соображений безопасности. Ее домашние пусть и плохо приспособлены к жизни, но все же люди достаточно наблюдательные и чуткие. Они моментально почувствуют, что что-то случилось. А как же иначе? Только что распаковывали покупки, которыми она всех решила побаловать, смеялись, подшучивали друг над другом, и тут же вдруг слезы. Непорядок! Непорядок, требующий вмешательства. А вот вмешательства-то как раз и не требовалось. Лишним оно было для нее в настоящий момент. Ей нужно было побыть одной и все продумать. Причем продумать до мелочей. Каждый возможный нюанс должен быть ею просчитан.
Ну почему?.. Господи, почему, когда, казалось, все так удачно сложилось, начинают возникать какие-то трудности? Кстати, а какие?..
Татьяна обеспокоенно завозилась на скамейке. Чего это она запаниковала раньше времени? Еще неизвестно, по какому вопросу ее вызывают, а она уже готова разреветься. Ну, указан номер статьи в повестке, и что? Хорошо разве она знакома с кодексом, как же! Может, ее вызывают по проблеме кражи соседских кур, или, скажем, в той самой электричке, в которой она ездит ежедневно, кого-то обокрали, и она могла что-то видеть…
— Нет, все не то, — горестно прошептала Таня побелевшими губами и поняла вдруг, что сильно продрогла.
Она встала со скамейки и медленно побрела обратно к дому.
Нет, успокаивать себя было бы глупо. Ясно же как божий день, что вызывают ее из-за этого ублюдка. Если бы из-за соседских кур, то действовал бы местный участковый, а не областное управление. А в электричке никто ее адреса не спрашивал, да и про кражи что-то она ничего не слышала. Нет, это из-за убийства. Все из-за него! Даже с того света он достает ее своими гнусными смуглыми руками!
Вспомнив о его руках, Татьяна передернулась и, странное дело, почти сразу же успокоилась. Ненависть к нему — ныне покойному — ничуть не становилась меньше, но именно ненависть всегда помогала ей выживать. Татьяна выжила, ненавидя одноклассников, потом сокурсников, далее — сослуживцев. В моменты особенно острых приступов этого исступленного чувства она переставала быть женщиной, переставала быть просто человеком. Она становилась машиной. Холодной, бездушной, расчетливой. И ни разу не оступилась, выверяя каждый свой шаг. И здесь она тоже справится! Подумаешь, вызвали к следователю! Ну и что? Кто он такой, в конце концов? Наверняка — простой безусый пацан, скучающий над протоколами дознаний и день и ночь мечтающий о погонах и взятках в особо крупных размерах. Обвести вокруг пальца такого лоха ей ничего не стоит! Обвести и направить куда следует. Здесь уж она постарается, будьте уверены! Она им так мозги запудрит, что и через сто лет не поймут, кто прав, а кто виноват! Лишь бы только все пошло так, как ей нужно. А там уж она сориентируется по ходу. У нее еще есть время продумать все варианты и все возможные ходы отступлений. Вот только что она должна будет засвидетельствовать? Что именно?..
— Нас интересует буквально все. — Парень, которому и в самом деле было лишь немного за двадцать, смотрел на нее бесхитростным взглядом и ободряюще улыбался. — Понимаете, убийство соседа вашей матери…
— Он не был ее соседом! — осторожно вставила Татьяна. — Он там поселился совсем недавно. К тому же жили они на разных этажах. Разве это может считаться соседством?
— А почему нет? — Следователь недоуменно захлопал длинными, совсем не мужскими ресницами. — В одном же подъезде жили. Прожили рядом почти полгода. И, по имеющимся сведениям, поселился он там не без вашего участия.
— Как это?! — Ей показалось вдруг, что за шиворот ей швырнули горсть хрустящего снега.
Приятное, симпатичное лицо следователя исказилось до неузнаваемости и поплыло куда-то влево.
К такому переходу Татьяна совершенно не была готова. Первые пятнадцать минут беседы они топтались на одном месте, кружили вокруг темы нежелательного соседства и ни на сантиметр не сдвигались в сторону. Ей это казалось очень удобным и вполне безопасным. Ну, жил кто-то, девок водил, а в остальном никаких жалоб не поступало ни от ее матери, ни от ее соседки, проживающей дверь в дверь. Видела ли его она лично? Да, кажется, пару раз сталкивались у подъезда. И все? И все… Безупречная беседа, с точки зрения самой Татьяны. Безупречная и малоинформативная. А тут вдруг всплывает какое-то ее участие…
— Я не совсем понимаю, — она округлила глаза и, некрасиво дернув рукой, поправила выползшие из-за уха пряди волос. — Как это — он поселился не без моего участия? Что вы хотите этим сказать?!
— Только то, что сказал, — следователь источал добродушие, говорил мягко и без напора. — Квартирная хозяйка, в чьей квартире он жил, она ведь знакома вам?
— Марь Пална? Конечно! Я же выросла в этом доме. Она меня знала всю жизнь и…
— Понятно, — следователь премило улыбнулся, потянулся влево и еле слышно щелкнул тумблером чайника. — Сейчас чай будем с вами пить. Не откажете в компании?
— Марь Пална? Конечно! Я же выросла в этом доме. Она меня знала всю жизнь и…
— Понятно, — следователь премило улыбнулся, потянулся влево и еле слышно щелкнул тумблером чайника. — Сейчас чай будем с вами пить. Не откажете в компании?
— Спасибо, но…
Он сбивал ее с толку — этот добродушный малый. Он вполне мог оказаться не совсем таким, каким она себе его представляла: алчным, безмозглым карьеристом. Он мог оказаться тем самым змеем, что торопится свернуться на твоей груди кольцом, а потом выстрелить в тебя жалом или затянуть предательскую петлю на твоей шее.
Татьяна судорожно сглотнула и потянула книзу тесное горло нового шерстяного свитера. Боже, какое неудобство носить такую одежду! Как же их Перова носит, меняя почти ежедневно? Как выдерживает такое испытание ее хлипкая шейка? Татьяна едва не скрипнула зубами, вспомнив о ней. Вот уж воистину кому всегда везет в этой жизни, а почему, спрашивается?
— Так вот, небезызвестная вам Мария Павловна Невзорова в ответ на то, откуда в квартире, принадлежащей ей, взялся вышеназванный гражданин, вполне внятно ответила, что жильца, дескать, нашли ей вы! Представляете?
Следователь задвигал ящиками стола, извлек оттуда пару вполне приличных чашек, аккуратно уложил в каждую по пакетику чая и налил кипяток. При этом он очень внимательно посматривал на нее — Татьяну — и все так же продолжал благодушно улыбаться.
— Но это неправда! — вскричала Татьяна и с силой вцепилась в свою сумку. — Я представления не имею, кто это! Я даже никогда… Да как можно представить меня рядом с ним! Господи! Она совсем из ума выжила, что ли? У нас в подъезде больше половины квартир сдается. Престарелых родителей забрали к себе дети. Кто вот, как Марь Пална, уехал к родственникам в деревню, считая, что там более сытая жизнь. Я так не считаю, к примеру!.. Так если ей верить, то я заселила почти все пустующие квартиры? Так, что ли, получается?
Татьяна рассмеялась сухим неприятным смехом, без конца заправляя волосы за уши и совершенно не отдавая себе отчета в том, насколько непривлекательно она выглядит сейчас.
— А вы знаете, в ваших словах, пожалуй, есть рациональное зерно, — парень весело мотнул головой и задорно щелкнул пальцами. — Потому что минимум трое из шести жильцов, сдающих квартиры в вашем подъезде, обращались за помощью именно к вам. Не припоминаете?
Господи, ну конечно же, она давно поняла, о чем речь. Конечно, тут же прокляла и свое доброжелательное отношение к соседям, и желание прослыть доброй и отзывчивой, и рок, что сумел так гнусно воспользоваться ситуацией. Но не признаваться же в этом этому милому парню вот так, с бухты-барахты! Тем более что его милые манеры начали потихоньку ее настораживать и действовать на нервы.
— Ну, Татьяна Николаевна, не может такого быть. — Он пригубил чай и жестом указал ей на ее чашку: — Угощайтесь…
— Спасибо, — она осторожно приняла из его рук чашку и призадумалась.
А что она, собственно, потеряет, если признается? Допустим, милиции о ее интернетовских услугах уже все известно. Если она станет упираться, он может обратиться к ее начальству и настучать на нее. Может тогда влететь за то, что использовала служебное положение в личных целях. Нет, молчать не резон. Нужно выходить из этого пике…
— Кажется… Кажется, я начинаю понимать, что вы имеете в виду, — она дернула губами, пытаясь выдавить улыбку, и тут же закрылась от него чашкой, отхлебывая чай. — Я и в самом деле помогала им размещать объявления через Интернет. Многие распечатывала, иногда не по одному разу и даже развешивала на досках объявлений. Кажется, с Марь Палной так и было. Да, точно. Она обратилась ко мне с просьбой, не помню точно когда…
— В феврале этого года, — подсказал следователь, как по мановению волшебной палочки, стирая с лица улыбку и надевая маску профессиональной строгости.
— Может быть, — Татьяна снова принужденно улыбнулась.
— Это же можно установить. Данные в компьютере…
— Ой, да что вы! — она почти весело всплеснула руками. — Подобной ерундой я не засоряю свой компьютер. Я тут же их уничтожаю, в смысле объявления…
— И граждане, желающие получить жилье, к вам лично не обращаются?
— Нет, конечно! Я же всегда указывала адрес сдаваемой квартиры. При чем же здесь я?! С какой стати Марь Пална так исказила ситуацию, не понимаю!
— Значит, вы утверждаете, что не знали покойного? — Милый парень исчез, представив ее вниманию жесткого стража порядка с насупленными дужками темных бровей, сведенных на переносице. Следователь вперил в Татьяну жесткий взгляд и, медленно цедя каждое слово, начал говорить: — А вот пара моих свидетелей утверждают как раз обратное. И к утверждениям этим я не могу не прислушаться. Когда я снова и снова перечитываю их показания, я все больше утверждаюсь в мысли, что вы были знакомы с покойным.
— Нет! — Татьяна теперь уже двумя руками драла вязаное горло на свитере, почти швырнув на стол чашку с едва тронутым чаем. — Это неправда! Мы не были знакомы!
Следователь выбрался из-за стола. Он оказался вдруг очень высоким и очень громоздким для такого крохотного кабинета.
Он обогнул угол стола, приблизился к Татьяне. Сел на стол прямо перед ней, представив ей на обозрение широко расставленные крепкие ноги. Она могла поклясться, что чувствует запах крема на его ботинках. Ей вдруг стало дурно. И от того, каким неприятным сделался их вполне безобидно начинавшийся диалог, и от опасной близости его массивного тела, пахнувшего слишком мужским, слишком резким запахом.
— Итак! — начал он вкрадчиво и приблизил свое довольно-таки симпатичное лицо почти вплотную к ее глазам. — Что связывало вас с покойным? Что за отношения были между вами? Почему он постоянно обращался с вами дурно? Что за дикая сцена произошла между вами в лифте за несколько дней до его смерти? Я жду ответов! И советую вам не лгать. За дачу ложных показаний законодательство предусматривает весьма суровое наказание. Итак…
Татьяна попыталась сглотнуть, но пересохший язык лишь больно оцарапал небо. Воздуха катастрофически не хватало, а все этот новый свитер с неимоверно тесным горлом. Все, сейчас она точно хлопнется в обморок. Рухнет мешком со стула прямо к его начищенным ботинкам. А он будет стоять и смотреть на нее с высоты своего роста и, возможно, издевательски ухмыляться. Она тряхнула головой, пытаясь согнать с себя наваждение, и сдавленно произнесла:
— Никаких отношений не было и быть не могло. Он просто… Просто ненавидел меня за что-то…
— За что?
— Откуда мне знать? — Она устало облокотилась локтем о стол, едва не коснувшись его крепкого бедра. — Может, за то, что я вечно с сумками бегала, будто вьючное животное. Может, за то, что я некрасивая. А может, просто из-за того, что я никогда не связывалась с ним. Просто проходила молча, стараясь не обращать внимания.
— А в лифте он тоже оскорблял вас или… что-то еще? Свидетели утверждают, что лифт завис минут на пятнадцать и оттуда раздавались какие-то сдавленные крики. За это время…
— Ничего. Абсолютно. Он просто оскорблял меня, пытался вырвать сумки из рук, и все, — она старалась говорить твердо и без эмоций, даже глаза подняла на следователя, отслеживающего каждое ее движение. — Что он мог сделать со мной в лифте, по-вашему?
— Да все, что угодно! — обрадованно воскликнул парень и вернулся на свое место за столом. — Мало у нас преступлений совершается именно в лифтах? Посмотрите статистику. Чего только там не происходит!
Тут он начал приводить массу примеров, старательно нагнетая и без того тяжелую атмосферу допроса. Но что-то пошло у него не так. То ли ему на каком-то этапе и в самом деле не хватило профессионализма, то ли его свидетели снабдили его не такой уж существенной информацией, потому что в какой-то момент он заговорился до такой степени, что сморозил явную чепуху и смущенно умолк.
— И все же я вас разочарую, — Татьяна интуитивно почувствовала его смущение и внезапно ощутила уверенность. — В лифте не произошло ничего, что могло бы толкнуть меня на убийство. Вы ведь к этому клоните?
— Ну почему сразу так! — воскликнул он, но по лицу у него поплыли красные пятна.
— Из-за того, что он рассыпал мои макароны, не убивают, поверьте, — она усмехнулась, вспомнив, с какими намерениями вышла в тот день из лифта. — Ну, не нравилась я ему, и что?! Это уж ему было бы уместнее меня прикончить, а не мне его.
— Однако ваша мать была совсем другого мнения, — ясно было, что этот козырь он держал в рукаве до поры. — Она сказала, что в тот день вы зашли к ней сама не своя, и руки тряслись, и волосы были всклокочены, и одежда в беспорядке. Он… пытался насиловать вас?
— Ах, прекратите, ради бога! — Татьяне сделалось смешно. — Стал бы этот красавчик опускаться до такого ничтожества, как я! У него желающих было хоть отбавляй.