Дягилев Владимир Весенний снег
Владимир Дягилев
ВЕСЕННИЙ СНЕГ
ОТ АВТОРА
Действие моей повести "Весенний снег" относится к концу 50-х - началу 60-х годов. Оно связано с медициной, с ее проблемами и заботами.
За последнее время медицина шагнула далеко вперед и добилась выдающихся успехов по всем линиям и каналам, начиная с профилактики детской смертности и кончая космической медициной.
В войну усилиями медиков было спасено и возвращено в строй свыше 72% раненых, а в мирное, послевоенное время врачи одолели многие недуги: туберкулез, малярию, остеомиелит, научились бороться с болезнями легких и сердца, некогда грозными и беспощадными, и побеждать их. Но и сейчас существует еще немало проблем, ждущих своего решения.
Некоторые случаи из врачебной практики, упомянутые во второй части повести, взяты из автобиографической книги Ф. Г. Углова "Сердце хирурга" с.согласия автора, за что сердечно благодарю Федора Григорьевича. Но основной материал книги - опыт войны, беседы с сотнями коллег, десятки виденных операций, судьбы множества людей, личный опыт,
Мечтаю дожить до времени, когда не будет "синих мальчиков", когда люди забудут о болезнях, когда человек в белом врачебном халате станет символом здоровья и радости.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Из-за дальнего лесочка показалась грузовая машина, идущая на большой скорости. На мгновение густое облако пыли прикрыло ее, но тотчас ветер-степняк отвел облако в сторону и как бы освободил путь машине.
Первым заметил ее Васюков Ивашка, выглянувший из-за амбара, за которым мальчишки играли в бабки.
- Э-э!-воскликнул он, вскидывая руку с битком над головой. - Ктой-то гонит.
- Колхозный "газ", - авторитетно заявил Минька Зуев.
- Это дядя Саша па своем дизеле,-не согласился Матвейка Дерибас, подошедший к ребятам.
- А то вовсе палавос,-произнес самый младший, четырехлетний Гринька, брат Матвейки.
Ребятишки дружно захохотали.
- Ой, сказанул!-подвизгивал Ивашка.-По дороге! Без рельсов!
- И дым идет, - настаивал на своем Гринька и, вдруг обидевшись, кинул в Ивашку бабкой.
Он был хотя и меньше всех, но не любил, когда над ним смеются.
- Ты что? - подскочил Ивашка, сжимая биток в кулаке.
- Ну, буде,-заступился за брата старший.
- Скажешь, не больно?
- И то, - поддержал Минька.
Они, наверное, подрались бы, но машина продолжала мчаться, и это обстоятельство отвлекло ребятишек от ссоры. Не так часто приезжали сюда грузовые машины.
Обычно наведывался председательский "газик" или Никита Прозоров тарахтел на своем новом мотоцикле с коляской - гордости всех Выселок.
Появилась васюковская бабка Анисья, подперла заплот морщинистыми руками:
- Чо там, робята? Кого видно?
- Машина только.
- Чо машина-то?
- Ну едет.
- Чо едет-то?
Неожиданно хлопнул крыльями и пронзительно закукарекал общипанный дерибасовский петушишка.
- О, язви те! -напугалась бабка Анисья.
Напугалась и прозоровская Пальма - рыжая сука, любимица выселковских детишек,-залаяла часто и отрывисто. На ее лай на крыльцо вышла бабушка Марья, огляделась и, сделав руку козырьком, уставилась на дорогу.
Вскоре все не работающее в этот августовский день население Выселок, от малого до старого, высыпало на улицу.
По тому, как гнали машину, как беспощадно выжимали скорость, всем было ясно: что-то стряслось. Но с кем? Что? У кого?
Машина скрылась за ближним лесочком, вынырнула у самого озера, повернув к домам боком, и, круто вырулив, оказалась у первого от дороги, зуевского дома. Она еще не остановилась, еще взвивала пыльный хвост, еще не сбавила скорости, а по дворам уже неслось:
- Никита Прозоров.
- К Прозоровым.
- У Прозоровых.
Машина скрипнула тормозами так, что закудахтали куры на подворьях, и действительно остановилась напротив Прозоровского пятистенка. Из кабины вылетел Никита Прозоров и в несколько прыжков очутился на крыльце подле бабушки Марьи.
Он что-то сказал ей, и та охнула, припала к его груди и задрожала плечами.
Десятки глаз наблюдали эту немую сцену, пытаясь понять, что же она означает: радость или горе?
Сцена длилась секунды, а потом бабушка Марья оторвалась от груди внука, истово перекрестилась и суетливо кинулась в дом. Рыжая Пальма подскочила к хозяину, завиляла хвостом. Никита подхватил ее на руки и тоже шагнул за порог.
И тогда все поняли: радость. И заспешили к Прозоровскому дому, потому как в маленьких Выселках так было испокон веков заведено: и радость и гореобщие.
Выселки стоят на пригорке и хорошо просматриваются со всех сторон. Пойдешь с запада, от дальних лесов,-они выступают над горизонтом; с юга, от села Медвежье,-они как горошина на ладони; с севера, от большой деревни Матасы, - снова они открываются взгляду; с юго-востока, от станции Малютка,-опять же на них глазом наткнешься.
"Там, на востоке, значит, Сибирь, там, на западе, Урал, а наши Выселки между ними. Мы как раз посредине России",-отвечают взрослые на первый вопрос детей: "Где мы живем?"
Село Медвежье, до которого, как здесь говорят по старинке, пять верст, - главное для Выселок. Там и правление колхоза "За власть Советов", там и школа, там и Дом культуры. Медвежье для них все. Выселки при нем как ребенок при матери.
Существуют Выселки более ста годов. Старики рассказывают, будто бы давным-давно, еще при их дедах и бабках, выслали сюда, в медвежью сторону, какогото поднадзорного политического и будто бы для надежности поместила его местная власть вот сюда, на пригорок, где стояла одинокая сторожка: "Студено, поди, зато совсюду видать. Не околеет паря, а околеет - туды и дорога. Перед господом богом мы чисты, а перед царембатюшкой он сам ответ держал".
Не околел поднадзорный. Каким-то чудом зиму пережил, а к весне у местных властей милости попросил: избенку поправить человека в помощь дать. Власти уважили прошение, отметив живучесть и спокойствие поднадзорного, и выделили в помощники Прозорова Прова, пребеднящего мужичонку.
Сделал Пров свою работу, помог поднадзорному да в свою очередь обратился с прошением: дозволить остаться при избушке. Власти поначалу призадумались, а потом решили: все одно толку от Прова мало, мужичонка никчемушный, в работниках ходит, а для дела польза. "Смотри, - наказали власти, - за этим каторж
ным в оба. Смотри, язви те... В случае чего-сам на каторгу пойдешь".
Пров будто бы дал слово, а по весне к миру обратился: выделить лошадь-леса привезти, сараюшку поставить. Мужик он был тихий, услужливый, непьющийуважили.
А еще через год к избушке на пригорке от Медвежьего тропинка появилась. Пров будто бы грамоте обучился-прошения, письма, бумаги писать. Власти вначале затревожились было, запрет на посещения наложили, а потом обратный ход дали: Пров-то свой, он-то не ссыльный, а люди-то к нему идут.
Платы Пров не брал, одно просил: пособить. То колодец вырыть, то пригон поставить, то соху на один денек вместе с лошадкою одолжить. Вот с того времени пособлять друг другу и вошло в Выселках в плоть и в кровь.
А дальше будто бы поднадзорный-то умер. А Пров женился. Жену в домишко привел. Потом лошаденку, коровенку завел, хозяйство, одним словом. И были у них сын Никита и дочь Варвара. Никита этот на русскояпонской войне был. Вернулся с нее хромой, да не один, а с товарищем. "Костыля притащил", смеялись в Медвежьем. Фамилия "костыля" была Дерибас. Женился он на Варваре, сестре Никиты, и поселился там же, на пригорке, в Выселках. Мастеровой мужик был этот Дерибас, по кузнечному делу. Работал в Медвежьем, у Силантия-богатея, а ночевать ходил в Выселки. Вскоре с помощью общества и он там избушку поставил. А позже появились Зуев, Васюков, Нетбайло, Волобуев. И вот тогда-то именно официально и возникла деревенька эта.
Но ее так Выселками и звали. Первая коммуния. Во времена кулацкого восстания коммунию спалить хотели, да старик Никита-хромой- а он говорун был-объяснил:
"Дак нам по-другому никак нельзя. Войдите в положение. Мы ж все малоимущие. Сопча получается, а поодиночке-перемрем. А насчет названия-сменить согласны. Пущай артель будет. Войдите в положение".
Как ни странно, вошли в положение, не сожгли деревню, только наблюдателей своих оставили.
А Никиту-хромого на колодезном журавле повесили за вредную агитацию. В лютый мороз висел он трое суток, покачиваясь, как маятник, и позванивая, как колокол. Когда восстание подавили, похоронили Никиту-хромого всем миром. Из Медвежьего пришел народ.
Флаг принесли. А свои-то все были. Тут уж завсегда и горе и радость общие. Как в войну потом, бывало, "похоронка" придет - всей деревней плачут.
В войну здесь за главную была бабушка Марья, Марья Денисовна, бригадир-полевод. Она орден за колхозную работу получила. Этим орденом Выселки до сей поры гордятся. Еще есть награды в зуевском, в дерибасовском домах, но то ордена мужские, боевые, а этот - трудовой, бабий, равный боевому. И еще будто бы сказала в те военные времена Марья Денисовна такие слова: "Россия-то с нас начинается..."-"Это мы с России, бабушка", возразили будто бы те, кто помоложе. "Не в том направлении,-разъяснила Марья Денисовна.- А в том, каково нам, таково и России. У нас хлеб будетРоссия не пропадет с голоду и Гитлерюгу проклятого одолеет". Сама Марья Денисовна этих слов не подтверждает, а старшие повторяют их детям и внукам своим:
"Россия с нас начинается. Какими вы будете-такова и она. Значит, растите умными, да -работящими, да совестливыми".
Сейчас Выселки были возбуждены внезапным приездом Никиты Прозорова. Все взрослое население толклось в Прозоровском доме, а ребятишки подле машины. Впрочем, и здесь уже знали, в чем дело.
- Вера Михайловна родила, - сообщил Ивашка, сумевший просунуться в общество взрослых. - И вес уже имеется. Боле трех кило.
- Да кто родился-то? - серьезно спросил Минька.
- Мальчишка.
- Вот с этого и начинай.
Дальше они занялись осмотром машины, и события в доме отошли для них на второй план. Шофер с темным от ныли круглым лицом снисходительно дозволял им залезать в кабину. Ребята по двое, согласно очереди, устраивались рядышком с ним и важно сидели несколько секунд, стараясь углядеть все устройство и обстановку и одновременно реакцию товарищей на свое пребывание в кабине. Если кто-нибудь задерживался, его бесцеремонно стягивали за ноги.
- Давай по-честному!-орала ватага.
А в избе тоже стояли гвалт и суета. Все наперебой поздравляли бабушку Марью, будто она и была виновницей радости. Никита носился по дому, расталкивая земляков, открывая то сундук, то шифоньер с зеркалом, то деревянный шкаф домашней работы, что-то искал, перебирал тряпки, убегал на кухню и вновь возвращался в горницу.
- Ну, слава те, пресвятая богородица,-повторяла бабка Анисья, поглядывая по углам, и, не найдя иконы, крестилась на портрет маршала Жукова в самодельной рамке.
- Стало быть, свершилось, Денисовна, свершилось,-твердил старик Волобуев и покачивал головой, словно подтверждая свои слова. - Стало быть, есть правда, есть.
- Вот и моему Володеньке дружок объявился, - говорила невестка Волобуевых, крепко придерживая младенца, смотревшего на всех неморгающими глазами. - А то все думала, с кем же ему играть, когда подрастет?
Ровни-то не было.
- Бабаня!-крикнул Никита. - Машина ждет. Помогите же. Что везти-то? Где оно?
Бабушка Марья всплеснула руками.
- И верно, люди. От радости-то мозги набекрень...
Да все готово, все как в кармане.
- Гостинцев-то, господи! - воскликнула бабка Анисья и, в последний раз перекрестившись на портрет маршала Жукова, выскочила из горницы.
За нею поспешили остальные. Через минуту-другую к машине уже несли узелки, туески, крынки-кто что.
Из дому выбежал Никита. За ним трусцой бабушка Марья.
У него в руках рюкзак, у бабушки-узел.
- Будет, будет, бабаня, - на ходу отказывался Никита. - И так ей за неделю не поесть.
У машины толпа. При появлении Никиты люди наперебой загалдели:
- Л вот грибочков, Никитушка, в дальних лесах собирали.
- Л вот рыбки, рыбки, это, стало быть, пользительно.
- И ничего, и ничего,-соглашалась бабушка Марья, заталкивая в кабину свой узел.-Сама не съестдругие пусть.
Никита махнул рукой.
- Эх и гульнет сегодня роддом!.. А ну, ребятишки, сидай в кузов. До леска довезем.
Ребятишки с визгом посыпались в кузов. Машина заурчала, тронулась, развернулась за последним домом и проскочила по единственной улице, провожаемая улыбками и возгласами.
Сегодня в Выселках общая радость, праздник, которого все ждали много лет. Тут всё на виду, всё на людях. У соседей на глазах проходила любовь и жизнь Веры Зацепиной и Никиты Прозорова.
К Прозоровым вообще отношение в деревне особое.
"Это - главный корень", - говорят о них старики.
А "главный корень" чуть не погиб было. Яков Никитич Прозоров, отец Никиты, не вернулся с войны. Марья Денисовна осталась с двумя внучатами на руках, Никитой и Соней. Духом не пала - не до того было, да и кругом свои, из десяти дворов пять - родственники, а и чужие как родные. И в Медвежьем родня, две сестры - Ольга и Полина. А брат Семен тоже погиб на фронте под городом Старая Русса.
Детей тогда поднимали всей деревней. Не на сладостях росли, не в довольстве, а в работе, на природе, матушке-кормилице.
Ничего. Поднялись военные дети. И поскольку мужиков мало осталось, на мальчишек по-особому глядели, в них видели будущее. Марья Денисовна так и говорила:
"Не погиб еще Прозоровский корень, Никитушка - отросточек, веточка зеленая растет".
Однако эту зеленую веточку Марья Денисовна не укрывала от холодных дождей и житейских бурь. Внучка по дому хлопотала, а Никита всюду с нею, с Марьей Денисовной, был-в поле, при пашне, при хлебе. Всю крестьянскую работу с детских лет изучил. Собственно, он и не понимал ее как работу. Это была жизнь, то главное, для чего человек на свет рожден, чем занимались его отец, дед, прадед. В военные годы Никита за сеялкой ходил, бороновал, за скотиной приглядывал - больше делать ничего не мог, поскольку мал еще был. Война кончилась - ему десять лет стукнуло. Учился, конечно, в школе, в Медвежье бегал. Зимой бабка Анисья ему свои пимишки одалживала.
"Мне-то ничо, при доме-то ничо, а ты тряпки насувай и с богом", Никиту любили, потому что безотказный был, шустрый, старательный. На вид мосластый, кости торчат, а выносливый. "Он у тебя двужильный, Денисовна", - говорили соседи.
За делами, за заботами как-то незаметно вытягивался Никита. "Ну как есть дягиль тянется, прет кверху да и все",-замечали соседи. "А ничо, ничо,-отвечала за внука бабушка Марья. - Были б кости, а мясо нарастет".
Еще в школе Никита изучил трактор, а в шестнадцать лет трактористом работал. Все чего-то кумекал, приспособления разные придумывал, не по одной, а по две сеялки к трактору цеплял.
В передовые вышел. В семнадцать лет его фотография на Доске почета при правлении висела.
Русый чуб у Никиты появился, брови над карими глазами загустели. Все бы хорошо: и статен, и ладен, да больно скуластый. "Денисовна, какой татарин, а может, монгол не нагнал кого из сродственников?"-спрашивали по пьяному делу полушутливо у своего бригадира товарки. "А может, и нагнал,-отвечала она.-А вот обид на внука не имею. Род наш не срамит".
В армию Никита пошел молодец молодцом.
"По старым-то бы временам в лейб-гвардию,-заключил старик Волобуев. Оно и в артиллерию почетно".
Отслужил Никита сколько положено и вернулся в Выселки. Так уж заведено было: что б там ни произошло дальше, а из армии домой возвращайся. Таков наказ стариков был. А в Выселках еще слушались стариковских наказов.
Вернулся Никита, устроился механизатором и в вечерней школе доучиваться стал. Работал и учился в Медвежьем, а жил в Выселках. Через год объявил: "Бабаня, жениться думаю. Какое будет ваше мнение насчет этого шага?" Когда узнали, на ком Никита жениться собирается,- единодушно одобрили: "Прозоров он н есть Прозоров. Тут уж что говорить. Маху не даст".
А взять в жены он задумал учительницу Веру Михайловну.
"Врач из высслковских в Медвежьем есть. Зоотехник тоже наш. А теперь вот учительница нашенская будет",- говорили в Выселках.
Миниатюрная Вера Михайловна казалась девочкой против рослого и широкого в плечах Никиты. С виду такая задиристая, носик вздернут, на щеках веснушки, сама с рыжинкой: надень брюки-за подростка сойдет.
Ее и любили, особенно мальчишки. Учила она хорошо, понятно. Историю и географию вела. Про путешествия рассказывала. А после уроков спортом занималась, бегала, на лыжах каталась, всегда вместе с учениками была. Ученики души в ней не чаяли. Когда узнали, что она с Никитой познакомилась, боялись, что обидит, ходили следом чуть ли не всем классом.
"Знаете что,-сказала им однажды Вера Михайловна. - Не бойтесь за меня. Я за себя постоять сумею".
Тогда Ванька Беляев догадался: "У них любовь, ребята!" И они перестали бояться за свою учительницу.
Только самая любопытная Маша Брыкина не удержалась, пошла посмотреть на любовь. Все давно знали, где по вечерам бывает их учительница с Никитой Прозоровым. Под Выселками, у озера. Там лесок и берег пологий. Так вот у крайней березы они всегда и сидят.
"Ой, девчата, что я видела!-делилась с подругами Маша Брыкина.-Сидят они у березы. Вокруг красота.
Все поле в багрянце. А они смотрят и вдыхают эту красоту. .. А еще я заметила, что они молчат. Об этом я читала. Настоящая любовь не требует слов, те, кто любит, сердцем говорят".
Действительно, Никита и Вера говорили немного, будто наслаждались тишиной. Одну только фразу Вера повторяла часто: "И пошто я тебя полюбила?" Она повторяла ее пе столько для Никиты, сколько для себя, словно старалась разгадать секрет этого чуда. Вообщето она никогда не говорила "пошто". А тут само так получилось, вырвалась эта фраза, как крик, и понравилась ей.
"Я ведь никогда не думала, что мужем моим станет деревенский парень из Выселок.-Она прикрывала Никите рот ладошкой, чтобы он не возражал и не обижался.-Ты самый лучший. Я ни о чем не жалею. Но...
пошто я тебя полюбила?"
Никита молчал, ошеломленный ее близостью. Только начало их знакомства представлялось ему обычным, все остальное-как в сказке. Познакомились они в Доме культуры на молодежном вечере. После самодеятельности завели танцы. Тогда еще под баян танцевали (теперь под радиолу). А в перерыве между фокстротом и полькой устроили пляску. Плясали в те времена с еще большей охотой, чем танцевали. Никита только что вернулся из армии, еще в форме был. Стоял в сторонке, наблюдал штатское веселье, от которого он успел отвыкнуть. Старые дружки пристроены были, он один в холостяках ходил. Уже, помнится, уходить собрался. И тут заиграли "барыню". В круг влетела задорная девчушка и так лихо застучала каблуками, с таким вызовом обвела всех блестящими глазами, что Никита приставил ногу.