Бестиарий
Альбатрос: невыразительная перелётная птица. В “Поэме о Старом Мореходе” Кольридж повесил его мёртвого на шею главному герою в отчаянной попытке сделать его чуть интереснее.
Летучая мышь: этот зверь безвреден, если найти его в почкообразном лотке.
Краб: напиши обличительные свидетельства на его спине и смотри, как он побежит.
Пёс: злобное животное п-формы, иногда можно услышать, как оно говорит.
Угорь: кишка и нос, плавает в воде.
Лягушка: резиновый монстр, который откровенно смотрит, что на друга, что на врага.
Подвязочная змея: священное животное во многих племенах, подвязочная змея вкуснее всего в жареном виде.
Рыба-молот: большая надувная акула. Одни плавники, презрительный рот и жуткий размер сообщают обычному человеку, что это не какое-то там домашнее животное.
Ихтиозавр: доисторический дельфин с глазами, как колёса, впервые открыт Мэри Эннинг в Корнуолле, когда она глушила рыбу динамитом.
Ягуар: если разозлить, эта машина взрывается.
Нож: в крикете объект, который бросают в ублюдка.
Ящерица: если раздавить, этот зверь похож на соплю.
Личинка: лепёшкоуправляемый пальчиковый бисквит, сделанный в основном из говядины.
Нарвал: слон с опасным, пронзающим носом и высохшим чувством юмора.
Осьминог: одутловатый зверь, если достать из океанской среды, дезорганизующе бесполезен.
Пингвин: чёрно-белое создание с клювом, часто путают с адвокатом.
Кецалькоатль: надувной бог ацтеков, известный поднятыми бровями и источающими молоко лопатками.
Рыба-лента*: продолговатый зверь, используемый старшими судьями для самобичевания. Рыбу ещё используют для связывания запястий, при крайней необходимости можно осторожно съесть.
* Трахиптерус
Салями: мясо зомби – оставьте его в покое.
Трилобит: решительно брошенное в мима, это пустотелое ископаемое при ударе разлетается вдребезги.
Нижнее бельё: облегающая одежда, её носят некоторые федеральные агенты.
Летучая мышь-вампир: милая птичка со свиным рылом, пьющая кровь. Семейство Megadermitidae не может пить кровь и зовётся “фальшивыми вампирами”. Что наглядно демонстрирует: если ты летучая мышь, ты попал.
Хлыст*: нарочитая манера, в которой государственный спикер избавляется от штанов.
* Игра слов: whip (англ): – хлыст; но в т.ч. “парламентский организатор партии”, а также “повестка партийного организатора о необходимости присутствовать на заседании парламента”.
Ксилофон: перкусионный инструмент, сделанный из рёбер викария, на нём очень быстро играют цирковые клоуны.
Вопль: способ обращения к полицейскому.
Зет-бозон: обладая слабой радиоактивной энергией, эти частицы имеют сходство с лицом Орсона Уэллса, если смотреть в 20-нанометровом разрешении.
Хвост
– Сто процентов браков кончаются разводом, побегом или смертью.
Она отвечает не сразу, и это была единственная пауза, отразившаяся на лице, которое распространялось вокруг носа, как круги на пруду. Едва войдя в мой инкрустированный морскими желудями офис, она развернула батарею поведенческих знаков и скиталась в поисках эмоций наблюдателя. Она уподобилась охотнику, трепыхающемуся в собственных капканах.
– Не возражаете, если я закурю?
– В пределах разумного.
Она вытаскивает папироску и играет ещё пару игр. Если она обнаружит паука в ванной, наверняка начнёт с ним флиртовать.
– Я знаю, вы занятый человек, мистер Атом. Я заметила, когда вошла, как вы глазами изучаете пространство. Но не могу даже рассказать вам, через что я прошла. В нынешней атмосфере нельзя переборщить с осторожностью.
– Вон парень, который знал, как держать проблемы на расстоянии. – И я указываю на книгу на полке “Лунный Ад” Джона У. Кэмпбела. – У каждого свой способ. Я, например, делаю анаконд из желатина. Но вы одной рукой зовёте будущее, а другой – отгоняете. Этот ваш жених – ему можно верить?
– Он совсем не агрессивный.
– Я не об этом спрашивал, но пусть будет так. Вы знаете что-нибудь о его вредных привычках?
– Он не целуется с пылесосом, если вы об этом.
– Как он тратит деньги?
– Создаётся впечатление, что он бухгалтер.
– О как! И вы хотите, чтобы я проследил за ним и просто описал каждый его шаг.
– Я знаю, что вы думаете обо мне, мистер Атом.
– Безжизненная и зажравшаяся.
– А… ладно. Но, видите ли, мистер Атом, я должна продвигаться вперёд, открыв оба глаза. Предбрачная сводка – необходимое условие свадьбы. Вы же понимаете?
Поднимаю лицо от стола, дабы обозначить внимание.
– Считайте, мы договорились. Но придётся немало попрыгать.
– Насчёт денег…
– Деньги не надо на счёт, деньги надо в чемодан. Я заберу его завтра и приступлю к работе.
– Сколько времени вам понадобится?
– Двенадцать ваших земных часов. Исключая время на туалет. Не волнуйтесь ни о чём.
Объект движется к северу от Валентайн. Вероятно, в ботинках какая-то форма питания. Развязная походка, но отражение в витринах рассказывает другую историю, включающую всю группу мариачи*.
* Мексиканские уличные музыканты.
Объект входит в “Бар Задержанной Реакции” и демонстрирует анилиновую инфекцию постоянным посетителям, провоцируя громкий смех. Он опрокидывает корзину сморщенных голов, которые, как шарики, разлетаются по полу. Объект проталкивается сквозь толпу, народ хлопает его по спине и называет “Трахуил”. Он всходит на сцену и начинает распускать животных, надувает их, они становятся похожи на воздушные шары. Бармен презентует ему трофей, сияющий, как губы свежепойманного карпа, и объект благодарит всех присутствующих со слезой, выжатой из глаз. Он говорит про “воздаяние” и “наш общий враг”. О “великом огне”. Объект движется на северо-восток и останавливается на углу Кэли, раздувая щёки, как херувим карты. Косясь на пожилых дам, он протыкает ребёнка леденцовой палочкой и убегает, вопя про “первую жертву”. Немалое количество криков раздаётся со всех сторон. Несколько раз доносится слово “торакс“2.
** Thorax (лат.) – грудная клетка.
Объект занимает столик в ресторане, громко и неоднократно обращается к нему как к “хлебалу хавалъника”, пока, оглашая небеса смехом, не покидает территорию в принудительном порядке. Потом вышагивает по местности, издавая таинственный звон, как монета в копилке. Входит на рынок, приближается к рыбному лотку и порет камбалу лопатой для снега, потом бухается на колени, громко рыдая. “Уже мертва”. Объект заползает под фруктовый лоток, переворачивается на спину и трижды бьёт ногой вверх, пока его не вытаскивают. Скачками убегает по рынку, переворачивая корзины, выпуская голубей, скрывается на улице, забитой машинами.
Объект стоит на ведре и кричит на прохожих: “Я в таком настроении, когда не до философии. Я жарю своё отвращение на тёмном гриле и держу ярость в безысходном положении с помощью абсолютного терпения и вандализма. Рука об руку, удовольствия высаживают войска у меня в саду. Тёплые лапы выстукивают по улице. Как? Любой может так же. Когда что-то только что запрещено законом, он неизбежно задерживается на несколько минут. Зрите на освобождение пищи от ночи и убейте подлого кооператора. Когда обаяние слабеет, выдумайте гонения и, уходя, рыдайте. Это не больно и всегда забавно. Прижмите неожиданные губы к голубым челюстям. Вы отказываетесь, мадам? Вот оно, грубое сердце человека, а? Всё, что могут перейти мои ноги, я проигнорирую. Я сделаю свою жопу участницей каждого сумасбродства в мире. Царапины моды – метка патриота”. Объект провозглашает превосходство США в годовых мировых продажах оружия. “На десять миллиардов долларов только антидемократичным правительствам. И исключая такие орудия пыток, как это”. И стреляет из сетемёта в уличного мима. Потрясённый 60000 вольт, злополучный актёр ввинчивается в стену, голова сплющивается так, что он похож на Гэри Бауэра. Объект повторяет фразу “Зацепите!” во весь голос тридцать пять раз, а потом утверждает: “Горилла хихикала. Это устройство. У него есть особенности. Мы входим в тропический лес. Когда я говорю, меня окружают геотермики. Заберите меня отсюда”. Невысказанное содержание его обличительной речи желтит воздух, Он прыгает в толпу, бросая собачьи игрушки под ноги и вгоняя их в безумие капиталистической жадности.
Мимо проходит коза, впряжённая в катафалк. Объект переодевается в спецовку и штаны из синей парусины, и когда катафалк возвращается, он забирается на борт со словами: “Попробуй быть пережитком”. Преследуемый объект движется к хайтековой подземной берлоге на краю города. Он распределяет задания среди неконтролируемой галереи ассассинов, снимает перчатку, обнажая стальную руку. Стремительно инспектирует отряд самолётов-распылителей в расширяющемся ангаре. Со свирепым смехом молотит розовое тесто в деревянном баке. Читает нотацию молодому последователю со словами: “Безвольно и обильно мечтаем мы об одобрении, расторопно реагируя на двухоктавные приказы. Человек путешествует между наёмными мучениями, а? Молчаливый, как паук, высыхающий в чашке. Да, героизм уменьшается при осмотре”. Он снимает очки, достаёт шпильки из волос, и золотой беспорядок гривы рассыпается по обнажённым плечам. “Приступайте к процедуре самоуничтожения. Эта омерзительная планета – моя”.
Надев ниспадающее чёрное платье, объект движется мимо гигантской подсвеченной карты мира, размеченной символами ракет, опускается по сырой каменной лестнице через сжатые напластования соплей, латекса, костей и жира в поганую, освещенную факелами пещеру, опускается на колени перед гигантским рогатым младенцем, сделанным из гранита. Глаза младенца распахиваются, и нарастающий голос утверждает, что ‘“вполне удовлетворён”. Объект восседает на трон из коленей демона и начинает отращивать светящуюся бороду под ускоряющийся ритм бьющих барабанов. Странные незрячие создания – морлоки, как пить дать, – воют в катакомбах и поклоняются ему, как своему богу. Следует волнообразное священнодействие, причудливые тени вспучиваются в свете факелов. Объект принимается пожирать человеческое мясо, рыча: “Я дьявол! Я дьявол!” – через кровавую решётку клыков.
– Как вам кофе?
– Ужасный. – Она теребит сумочку и некое подобие меховой шапки. – Ох, мистер Атом, как я волновалась.
– Вы сидите, мисс?
– Что же вы за детектив – вы же видите, что да. – Она вцепилась в сигарету, крутит её в пальцах. – Ну? Вы за ним проследили?
Я неспешно откидываюсь назад.
– Да.
– И?
На улице отдалённая коповозка издаёт брачный рёв кита.
– Всё проверено. Он чист, как свист. Смело выходите замуж.
Лежебока
Мир и рукотворная виртуальность – две архитектуры, казалось бы, несовместимые. Виртуальные игры сделаны так, что стоит понюхать герань – и ты окажешься нос к носу с рычащим динозавром, откуда следует, что пора приниматься за дело. Зачем бежать от одной агрессии к другой?
Лежебоки – те, кто просто так наслаждается игровой средой и избегает событий, настойчиво пытающихся произойти. Некоторые ландшафты так прекрасно и основательно отделаны, что приятно просто бродить по улицам, даже когда нет беспричинно прыгающих на тебя вопящих ниндзя.
Блендон Фривей типичен в этом отношении – его девушка Гласпи Гринлайт говорила, сам его отказ сражаться антисоциален и враждебен. Она сожгла его контрафактные бездействующие фигуры – Хана Соло, сидящего в кресле, Дюка Нюкема, заснувшего в ванне, – расплавила их в радугу. Фривей тем более возжаждал мира.
Существуют сотни возможных хаков. Одна фишка – нелегально войти в систему, когда она гоняет зацикленный сэмпл. Другая – вломиться в точку зрения противника, победить собственного персонажа и ненадолго залечь на бок в теле врага. Фривей использовал её, отключившись от своего зубчатого борга и оставив его наедине с битвой – сам он отступил за угол и заценил новый пейзаж, пробродив там до самого “Игра Закончена”. Так он увидел целые джунгли цельнотянутой бархатистости. Он сидел около хлюпающего озера, смотрел, как плавают пробковые буи, всплывают и тонут пузырящиеся водоросли. Он стоял в красном храме, где булыжник чистого хрусталя вертелся над головой, осыпаясь снегом. Он смотрел на туманные долины мозгового сока и следил за фигурами в искрах на стенах пещеры. Лакал амброзию в замысловатом оазисе под зелёным небом. Чувствовал себя круглым дураком, исследуя мир сала. Восседал в тёплых английских садах и попивал чай из ведра. Наконец обнаружил космическую глюкогенную среду вздымающихся мыслеформ, съедобных закатов и плавучих прозрачнушек, блестящих, как пятна масла на воде. Времени прошло достаточно для того, чтобы он знал, что его ЭКГ пряма, как горизонт, его сознание – простые извилистые формы, отражающиеся в системе. Так долго, что он остался один, и это было прекрасно.
Конечно, сохранившись в гиберпространстве, лежебока мог снова изменить форму своего тела, как захочет. В этой щербетной вселенной Фривей выбрал форму гигантской сколопендры, облепленной броскими цветами и украшенной спереди лицом Анжелы Ленсбери. Он мог светить глазами и рассекать антеннами по волнистым терроформам. Мог выдувать миазмы из задницы. У него была завитая неоновая рёберная клетка глубоководной рыбы. Жизнь казалась лёгкой.
Фривей заблокировал установку вхождения и считал, что одинок, но одним прекрасным днём из грохочущего водоворота появилась эдакая торпеда-акула, созданная для скорости, покрытая ядом и шпагами зубов. Подбородок испещрён порами, словно вентиляционными отверстиями в крекере. Уродливый пользователь, казалось, обладал скорее текстурными картами, чем ощущениями, когда прорывался сквозь клубки блуждающих нервов и стремился к нему вниз.
– Ой, чёрт! – зевнул Фривей и тяжеловесно пробудился к сражению.
Они столкнулись, как спаривающиеся киты. Придонные призраки электричества отлетели прочь, громыхая по синтетическим далям. Рёбра пространственной кожи лили пиксели сквозь огонь, оба бойца кратко смигнулись к каркасным основаниям. Фривей укусил и тянул противника за нос, растягивая его в подобие тапира. Они боролись перед водоворотом небесных течений, их вулканизированные бока корродировали и вспыхивали пламенем. Раны сверкали низким разрешением, с битыми точками и рваными краями.
Крюк пульсировал в языке Фривея – уровень битвы казался знакомым на вкус. Светящаяся кровь, отделанная электрическим напряжением, клубилась из чудовища. Фривей утробил свой эндшпильный мозг как ловушку на человека, рыкнул на противника и разнёс его в небесный свод стальной пыли.
В беззаботности он сроду не просеивал чистый код из сгустков своей крови. Гласпи лежала мёртвая, кости из золота в океане Скринсейвера. Монстры, которых он уничтожил по прибытии, на самом деле были лежебоками, защищающими свою потом и кровью добытую обособленность, и он автоматически посчитал её врагом. Невинная, она пришла присоединиться к нему. Дурацкие пути.
Пассажир
Пытаюсь осознать разницу между эталонным горожанином и манекеном для битья. Превращаюсь в одного из них.
– Слышал песню “Будь Клоуном”? Существует ли призыв ко злу и хаосу мрачнее, чем этот? Будь, на хуй, клоуном?
Гляжу на стену – я врезался в дверь героя. В центре её иллюминатор, предоставляющий удобную визуализацию счастливой головы пассажира размером с яблоко. На потолке – жабры с добавленным образом переключателя для регулировки отверстий. Только команда знала, чего мы на самом деле касаемся в нашей невинности. Я всё-таки ради группы дошёл до конца.
“Бежевые Почки” – медленная коррозия, если только их послушать. Если только. Особенно последний материал, вроде “Страусиной Директивы” или “Ни к чему вдыхать печенье”. Или тот брейк в середине “Суперматери”, когда мы все начали бормотать, что сдаёмся, – а потом продолжили гогочущими монахинями. Потрясно.
Мы провернули каждый трюк из списка, чтобы нас услышали. Съедобные диски. Подкожная лесть, едва обтягивающая череп отчаяния. Фальсифицированные разговоры о разврате, над которыми рассмеялись даже собаки, едва мы упомянули шантаж. Физические угрозы, которые мы озаботились осуществить в страхе и против нашей природы. Ни фига. Последнее средство – уронить самолёт и сыграть демо в кабине во время пике. Когда чёрный ящик найдут, как минимум трое пинателей жести услышат воспроизведение. Трое, может, четверо – и при удаче новости. А поскольку я фронтмен, меня избрали в качестве жертвы. Жизнь полна дерьма и сюрпризов.
Чёрный ящик – что бы им не сделать весь самолёт таким несокрушимым?
– Вы что, не видите, – сказал я соседу, – сотни людей вокруг нас сидят в крошечных, малюсеньких креслах, которым едва-едва можно дать это название здесь, наверху? Или где угодно? Или где угодно?
Сколько до того, как все узнают, что я – десяток пчёл, исключённых из роя? Пока моё понимание этой жизни обретёт место обитания за чьим-нибудь измождённым лицом и там получит какую-никакую ценность? Ладно, у меня ещё остались моторные навыки.
Один из группы сказал мне, что во время сверхскоростного путешествия душа остаётся позади – ей приходится пару часов догонять тело, и из-за этого мы испытываем джетлаг. Даже прыгающие с крыши самоубийцы оставляют души наверху – над высотными зданиями навсегда остаётся нимб вьющихся духов. Так что, может быть, и от меня останется эхо. У меня в багаже достаточно нитротекса, чтобы выяснить. Вот так вот.
Моё появление в проходе теряет элемент неожиданной драмы, потому что остальным в ряду приходится встать и выпустить меня, но когда они вернулись на место, я поднимаю маленький детонатор ближнего действия.
– Так, всем спокойно!
Объявление пилота трещит из динамиков – произошла ошибка, багаж погрузили не в тот самолёт, он улетел в Австралию. Я прямо представил бомбу, распыляющую бледную карусель со скелетами лошадей. Это жизнь, так она и устроена. Посреди стона разочарования ломлюсь на своё сиденье.
Пара часов стандартного сцеживания желчи, и что-то, да, на первый взгляд незначительное. Облом моего говенного плана запустил во мне медленный переход от одной формы бессилия к другой. Мы обсуждали технические вопросы и статистику, когда копили на билет – теперь я всё вспомнил. Железные данные об одном размазанном толпой на каждый миллион отъезжающих – и они ещё умудряются оправдать убийство полутора тысяч пленных в год.