Нельзя сказать, что профессор был доволен этим визитом, однако бумага, подтверждающая самые высокие полномочия следователя по наиважнейшим делам господина Воловцова, произвела действие, ибо либерализм либерализмом, а порядок в государстве все же должен быть, и человек, совершивший преступление, обязан нести за него установленное законом наказание. Посему на предложение Воловцова ответить на несколько его вопросов Прибытков кивнул и снисходительно произнес:
– Спрашивайте. Куда же я денусь….
– Благодарю вас. – Иван Федорович сделал вид, что не заметил откровенной иронии, и задал свой первый вопрос: – Постарайтесь вспомнить все, господин профессор, события того драматического вечера пятнадцатого декабря прошлого года. Не торопитесь, мне важны самые мельчайшие детали, даже ваши мысли, которые приходили вам тогда в голову.
– Вы думаете, я вспомню мысли, которые посещали меня тогда? – удивленно посмотрел на следователя профессор. – Вы полагаете, это возможно?
– Я не полагаю, – твердо заверил его Воловцов, – я уверен, причем не только по собственному опыту, но и по опыту моих коллег, что, постаравшись, свидетель может вспомнить то, о чем минуту назад даже и не предполагал. Просто вспоминайте и рассказывайте мне о том, как все происходило, что вы видели, что чувствовали и о чем думали. А я буду вас слушать…
– И все? – задумчиво произнес Прибытков.
– И все, – кивнул Воловцов.
– Что ж, я попробую…
На какое-то время профессор замолчал, очевидно, погружаясь мыслями в тот самый день, когда увидел такое, чего еще никогда не видел. И даже не предполагал, что подобное может произойти в цивилизованной стране, стремящейся к прогрессу. А потом начал…
– Я был у себя в кабинете, когда ко мне постучалась моя горничная Паша. Я впустил ее, и она сказала, что пришли от доктора Бородулина, который проживает в доме Стрельцовой, и что он просит меня срочно прийти на квартиру Кара, где произошло несчастье.
«Что за несчастье»? – спросил я. Паша ответила, что кого-то убили. Я быстро собрался и пришел на квартиру Алоизия Осиповича. Там уже были полицейские. Тут ко мне подошел Александр Кара и стал говорить, что зверски убили его мать и сестру Марту, но маленькая Ядвига, кажется, еще жива. Он провел меня в столовую, где лежала Юлия Карловна с размозженным черепом. Она была мертва, но труп еще не успел остыть. Затем мы прошли в комнату Марты. Картина была ужасающая: Марта сидела за роялем, одна рука ее лежала на клавишах, вторая свесилась, а тело и голова были запрокинуты назад, причем голова касалась пола, и под ней была огромная лужа крови. Я, конечно, видел и трупы, и кровь, но все же невольно содрогнулся. Помню, как мурашки побежали по моему телу. Я вдруг представил, что такое может случиться и с моей супругой и дочерью. Ядвига, младшая из всего семейства Кара, лежала головой к двери. Мне показалось, что она пыталась выползти из комнаты до того, как ее покинуло сознание. Возле нее я увидел доктора Бородулина, занятого перевязкой.
«Вот, сами видите, что тут такое», – произнес он. Я наклонился над бедной девочкой. Она хрипло дышала, как дышат люди, готовящиеся отдать богу душу. У нее был в двух местах проломлен череп и, кажется, задет мозг.
«Она выживет?» – с тревогой спросил меня Александр.
«Не знаю», – честно ответил я, поскольку был поражен тем, что Ядвига еще жива…
– А как он у вас спросил, жива ли Ядвига? – перебил профессора Иван Федорович.
– Что? – еще не вернулся из воспоминаний Прибытков.
– Я спрашиваю, как Александр Кара спросил вас о том, жива ли Ядвига? – повторил свой вопрос Воловцов.
– Ну… как, – задумчиво промолвил профессор. – С большой тревогой, а как еще иначе?..
– А попытайтесь вспомнить, – вдруг понизил голос едва ли не до шепота Иван Федорович, – какая это была тревога?
– Прошу прощения, но я не очень понимаю вашего вопроса. Что вы конкретно имеете в виду?
– Конкретно я имею в виду вот что. – Воловцов выдержал небольшую паузу и произнес: – Тревога тоже бывает разной, сами понимаете… Что, на ваш взгляд, обозначала тревога Александра Кары: он тревожился, что Ядвига умрет, или, напротив, боялся ее выздоровления?
– Вы думаете, что это преступление… – резко вскинул голову Прибытков, – что все это мог сделать Александр? Но это же… нонсенс, господин следователь!
– Я пока ничего не думаю, – заверил его Иван Федорович. – Я просто задал вам вопрос.
– Простите, но ничего определенного по этому поводу я сказать не могу. Я видел в его глазах и слышал в его голосе тревогу. А какая она была и с чем связана, я положительно затрудняюсь ответить…
– Хорошо, благодарю вас. Продолжайте, – кивнул Воловцов.
– Да… Так вот, – после недолгого раздумья продолжил Прибытков. – После осмотра Ядвиги я немедленно приказал везти ее ко мне в университетскую клинику, дабы немедля приступить к операции по спасению ее жизни. И сам поехал следом. Вот, собственно, и все. – Профессор посмотрел в глаза следователю и замолчал.
– Вы продолжаете наблюдать Ядвигу? – поинтересовался Воловцов.
– Да. Это моя обязанность как врача, а кроме того, случай с ней весьма прелюбопытный для медицинской науки.
– Поясните, – попросил Иван Федорович.
– Ну, как же! – Профессор откинулся на спинку кресла. Теперь между ними двумя он уже был главным и, выражаясь языком шахмат, владел инициативой. – Девочке были нанесены травмы, несовместимые с жизнью. А она – живет, представляете? Случай просто феноменальный. Задет головной мозг, его функции нарушены, нарушена речь, вернее, она полностью отсутствует, из мозга не поступают никакие нервные импульсы, атрофированы все нервные окончания, девочка обездвижена, но продолжает жить. Это переворачивает все представления о свойствах и функциях человеческого мозга и всего человеческого организма в целом. Об этом уникальном случае я написал статью в журнал «Медицинское обозрение», и ее перевели на восемь языков! Сейчас пишу научную монографию, куда непременно войдут все мои наблюдения, касаемые бедной Ядвиги, и надеюсь издать труд в будущем году…
– А имеется хоть какая-то надежда на выздоровление девочки? – спросил Иван Федорович.
– Никакой надежды, – ответил профессор Прибытков, отрицательно покачав головой для убедительности. – Нарушены наиважнейшие функции организма, которые не имеют никаких предпосылок к восстановлению. И не могут их иметь. Им просто неоткуда взяться, говоря простым языком. Если Ядвига будет продолжать жить, то это будет жизнь растения или, как выражаются наиболее циничные врачи-психиатры, овоща.
– А мне можно будет ее как-нибудь навестить?
– Только с разрешения ее родителей, – ответил Прибытков. – То есть отца, – поправился он. – Если Алоизий Осипович ничего не будет иметь против вашего визита к ней, то ничего против не буду иметь и я.
– Благодарю вас, – приподнялся с кресла Иван Федорович. – Вы мне очень помогли.
– Не стоит благодарностей, – опять сделался барски-благосклонным либеральный доктор. – Если вы найдете убийцу, это мы все будем благодарить вас…
Глава 4 Вечера танцев приятнее, нежели занятия в училище, или Позвольте представиться…
Свадьба была назначена на рождественские вакации. То есть практически должна была состояться через три месяца. Отец в начале знакомства Александра с Клавдией Матвеевной, да и по прошествии едва ли не полугода, был против не только женитьбы Александра, но и его встреч с девицей Смирновой. Посему Александр, единожды спросив разрешения отца на помолвку и получив отказ, более подобных речей не заводил и разрешения на женитьбу не испрашивал. Юлия Карловна, как могла, утешала любимого сына, но поперек воли мужа пойти не смела и приняла его сторону. Алоизий Осипович желал, чтобы Александр подождал, когда женятся сначала его старшие братья, а потом выбрал бы невесту из их круга и племени, то есть чешку или, на худой конец, немку из семей, которые осели в России и занимались здесь торговыми или промышленными делами. Русские девушки не особенно нравились Алоизию Осиповичу из-за своей независимости и отсутствия слепого послушания, а господин главный пивовар хамовнического пиво-медоваренного завода любил, чтобы женщины ему подчинялись. По крайней мере, его жена и дочери. Ибо, коли отсутствует в семье послушание женщин мужчине, то и семьи как таковой нет, так, видимость одна… Однако потеря обожаемой жены и любимой дочери и несчастье с маленькой Ядвигой сломили его не только телесно – он как-то враз постарел, ссутулился, волосы повылезли, поседели, – но и морально. И когда Александр испросил этим летом разрешения на помолвку с Клавдией Смирновой, отец как-то очень по-русски обреченно махнул рукой и так же по-русски ответил:
– А-а, делай что хочешь…
– А-а, делай что хочешь…
Помолвка состоялась в августе, а свадьба была назначена на рождественскую неделю. Предстояло готовиться к событию, которому надлежало быть лишь единожды в жизни, а потому весьма архиважному, и тут Алоизий Осипович неожиданно получил из Сената ответ на свой запрос-просьбу о повторном расследовании убийства жены и дочери. Письмо, каковое он писал на имя государя императора, нашло отклик в душе добрейшего самодержца российского Николая Александровича. Августейший император пожалел вдовца и несчастного отца и поручил Правительствующему Сенату разобраться в деле о двойном убийстве в Хамовниках без проволочек и самым решительнейшим образом. Так следствие получило второй виток, причем вести его было поручено одному из лучших судебных следователей Москвы, коллежскому советнику Ивану Федоровичу Воловцову. Это было лучше, нежели дело опять бы вел начальник сыскного отделения Владимир Иванович Лебедев. Он явно подозревал Александра, и молодой Кара даже побаивался главного сыщика Москвы, хотя никаких прямых улик против него у следствия не имелось. Однако где-то внутри все же таились тревога и смутное беспокойство, а треволнения, как известно, отравляют жизнь…
Почему этот Воловцов до сих пор не встретился с ним, с Александром? Ведь он как-никак главный свидетель по этому делу.
Зачем он допрашивал Пашу Жабину?
Что он задумал? Собирает сведения о нем?
Но зачем?!
Прочему он до сих пор не арестовал Гаврилова?
Впрочем, против Гаврилова также нет прямых улик, но если бы он, Александр, был бы следователем, то он этого Гаврилова непременно арестовал бы.
Во-первых, Гаврилов – явный уголовник.
Во-вторых, бывший тюремный сиделец.
В-третьих, он своим обликом уже вылитый убийца.
И в-четвертых, больше и думать-то не на кого… Или этот Воловцов подозревает его? Сомнения, сомнения…
А что у Воловцова есть против него?
Да ничего! Значит, и беспокоится не о чем. И все же там, внутри, засел холодок страха…
Надо только пережить все это. А дальше… Дальше будет прекрасная жизнь, ведь он ее заслужил…
Александр хотел прогнать неприятные мысли, но они не желали уходить. И вообще, кому-нибудь удавалось заставить себя не думать?!
Вот только не расстроил бы этот судебный следователь ненароком его свадьбу. Ведь он так долго к ней шел. Правда, Клавдия его не любит, она сама в этом ему призналась, но зато он любит ее, а это главное. Ибо для чего рожден человек? Для счастья и исполнения желания.
А Клава… Она еще полюбит его. Да и куда ей деваться, когда она станет его женой? Вот, привыкла же она к нему? Да и маман Клавдии обеими руками за эту свадьбу. Она для своей дочери худого не пожелает – завидная партия, богатый жених…
Александр довольно улыбнулся…
А с ней весело. Правда, было весело и с Пашей, к тому же Паша чем-то даже милее Клавы. И фигурки у них одинаково изящные, несмотря на то, что Смирнова – дворянка, а Паша – простая служанка. Но отец никогда бы не разрешил ему жениться на горничной, а если бы он пошел поперек его воли, то, не ровен час, отец отрекся бы от него и оставил бы без поддержки и всякого наследства. А так с нового года его ожидает хорошая инженерская должность помощника главного пивовара завода с жалованьем в девять сотен рублей. И впереди – перспектива занять через несколько лет отцову должность главного заводского инженера, то бишь пивовара. Второе лицо после директора завода, это уже вполне достойная карьера…
Александр познакомился с Клавой у Цармана, устраивающего вечера танцев и дающего танцевальные уроки, летом девятисотого года. Он оканчивал последний класс гимназии, а Клава Смирнова училась в женском Усачевско-Чернявском семиклассном училище, что в Хамовниках.
Кара сразу обратил внимание на привлекательную барышню, но она будто его и не замечала. Кавалеров и без него у Клавы было хоть отбавляй. Целой стайкой они ходили за нею, ожидая, не будет ли какого приказания, чтобы тотчас броситься выполнять его и получить затем благодарный взгляд и особое расположение.
Конечно, он злился и завидовал тем счастливчикам, которые удостаивались чести попасть в число ее поклонников, и часто представлял себя на их месте. Будучи в одиночестве в своей комнате, он разговаривал с ней, поражая ее своим умом и познаниями, а Клавдия слушала его, широко раскрыв глаза, и в них читались восхищение и восторг. Ах, как он мечтал, чтобы все, чем он втайне грезил, случилось когда-нибудь с ним воочию…
И случилось. Ведь наши мечты имеют обыкновение сбываться, если шаг за шагом двигаться к ним, страстно желать их осуществления и делать для этого все, на что хватает сил. И, быть может, немножечко больше…
В девятьсот первом, по окончании Александром гимназии, а Клавдией – училища, они стали встречаться. Кара добился того, что Клава начала обращать на него внимание: научился танцевать едва ли не лучше всех гимназистов, стал франтовато одеваться, из кожи лез вон, чтобы казаться вполне обеспеченным молодым человеком с прекрасными перспективами. Это было трудно, матушкиных вспоможений крайне не хватало, и приходилось идти на некоторые ухищрения, чтобы поддерживать должное впечатление, что, впрочем, ему вполне удавалось.
Вскоре Александр сделал Клавдии Матвеевне официальное предложение и получил согласие как от нее самой, так и от ее матушки. Правда, с условием, что до свадьбы он надлежащим образом укрепит свое финансовое положение и получит согласие от своих родителей.
У Алоизия Осиповича Кара была дача в Филях. Оказалось, что и у Смирновых дача там же, причем совсем рядом. Александр на правах жениха начал захаживать и туда и все вечера проводил с Клавой, приучая ее к себе. Вот она понемногу и привыкла.
У матушки Клавдии он пользовался уважением и благосклонностью, особенно после того, как подтянул Клаву по немецкому языку и она успешно сдала переэкзаменовку. Вечера танцев, устраиваемые Владимиром Царманом, они стали посещать уже вместе и считались всеми присутствующими женихом и невестой, хотя по-прежнему Смирнова не была обделена вниманием мужчин, что нередко сильно злило Александра. Однажды, вспылив, он вызвал одного из таких ухажеров на дуэль, но дело замял Царман – если не примирил Александра с обидчиком, то, по крайней мере, предотвратил дуэль, приравниваемую в последние годы к обыкновенному уголовному убийству.
Танцевала Клавдия Матвеевна великолепно. Она посещала едва ли не все вечера танцев, устраиваемые по Москве, и часто брала призы, что тешило ее самолюбие. И вообще, танцам и прочим развлечениям она уделяла больше времени, нежели учебе, отчего провалила выпускной экзамен в училище, после чего и стал с ней заниматься Александр. Кара-младший любил удовольствия не меньше Клавы, очевидно, на этой почве они и сошлись. Были, как говорят в народе, два сапога – пара. Удобно и легко друг с другом – чего еще нужно для семейной жизни?
Клавочка, как звала ее маман, смертельно скучала. А Александр все не заявлялся. Обещал приехать к четырем пополудни, а стрелки уже приближались к шести часам вечера.
И где его черти носят?
А у Клавы для него была новость: она открывает школу танцев в Боровске, где у них дом и где проживает отец. Правда, с отцом у них отношения получались сложными. Впрочем, сложные – это у маман. А у нее, Клавдии, отношения вполне приличные.
Почему школа танцев? Потому что без танцев в Боровске ей будет уныло и скучно. А так – всё занятие и развлечение, которое ей более всего по душе. Надо только разучить мазурку как следует. Значит, снова предстояло идти к Володе Царману. Но поскольку теперь она невеста, то одной, без Александра, ей идти не комильфо. А его нет и нет.
В передней позвонили.
«Наконец-то…»
Клава сама отправилась открывать, сняла крючок и увидела представительного господина в демисезонном пальто, в мягкой шляпе и с плоским кожаным портфелем в руке, похожим на школьный. У него было чистое лицо с правильными чертами и очень выразительный проницательный взгляд, как бы заглядывающий внутрь и с интересом рассматривающий тамошнее содержимое. Будь ему лет на пятнадцать меньше, им вполне можно было бы увлечься. Впрочем, этим господином можно было увлечься и теперь, поскольку мужчины – как хорошее вино: чем больше выдержка, тем приятнее вкус и тоньше аромат. Выдержка до определенной поры, разумеется. Но таковая «определенная пора» для гостя еще не настала, ведь ему, похоже, нет еще и сорока…
– Позвольте представиться, – начал гость, галантно сняв шляпу, – Иван Федорович Воловцов, судебный следователь по наиважнейшим делам.
– Клавдия Матвеевна Смирнова, – во все глаза смотрела на гостя девушка и, чуть смутившись, спросила: – Вы к маман?
– Нет, я к вам, барышня, – ответил Воловцов. – Прошу прощения, что явился без приглашения, а паче без предупреждения, однако, увы, долг службы обязывает меня время от времени наносить визиты, подобные сегодняшнему. Вы разрешите войти?