«Он запер меня!» – решил Плешков. В панике он окинул взглядом парную. Мраморные полки, такие же стены. Разумеется, нет окон, да и дверь всего одна. Кричи не кричи – никто не услышит. А нестерпимый жар уже дурманил голову. Сердце зашлось в бешеном галопе. Скоро он потеряет сознание. Тепловой удар, а потом – смерть… Роман подскочил к двери. Он барабанил в нее что есть мочи.
– На помощь! Помогите! – орал он дурным голосом. От крика стало еще хуже. Сбилось дыхание. Закружилась голова. Он плюхнулся на полку, и горючие слезы полились у него из глаз. Он представил, как спустя некоторое время здесь, на мраморном полу, обнаружат его бездыханное тело. Как будет убиваться жена. А дочка останется круглой сиротой…
– Эй, соколик! Давай выметайся потихоньку. Мне убирать нужно, – раздался женский голос.
– Подите прочь!
У Романа еще хватило сил отмахнуться. Но гаснущее сознание все же зацепилось за какое-то несоответствие. Голос! Вот оно! Значит, он свободен. Плешков выскочил из парной. Зацепив ногой ведро, он плюхнулся в объятия рослой бабенки со шваброй в руках.
– Вы спасли меня!
Баба, видимо, не была настроена на патетический тон. Она как следует тряхнула Романа за плечи. Обессиленный не то от жары, не то от пережитого ужаса, он соображал не больше тряпичной куклы.
– Меня хотели убить… убить, – лепетал он.
– Эй, да что с тобой? Может, позвать врача? – Уборщица проявила наконец некоторое участие.
– Они убьют меня…
– Да что стряслось-то?
– Меня закрыли там… Они хотели, чтобы я умер.
Баба, отставив в сторону швабру, подошла поближе к Плешкову, заглянула в глаза, потянула носом воздух:
– Слышь-ка, соколик, а ты, часом, не пьян? Кому нужно тебя убивать? Дверь не была заперта…
– Клиент готов. Все в ажуре! – доложил Рябой, усаживаясь на заднее сиденье «Мерседеса».
– Что-то уж больно быстро, – подозрительно проговорила Ольга.
– Главное – доходчиво объяснить.
– Надеюсь, ты подробно изложил ему все, что мы от него ждем в суде?
– А как же… Вот ваша инструкция. – Рябой вытащил из кармана листок бумаги и помахал им в воздухе. – Я все разложил по полочкам. Как и на какой вопрос будет отвечать. Он парень понятливый. Усек все с полуслова.
– Хорошо. Поглядим.
– Ольга Ивановна, – обратился к Голицыной шофер. – Едем по адресу Громова?
– Навестить вдову, – хохотнул Рябой. – Жаль, старовата, а то бы я с ней пообщался.
– К Громовой не поедем, – пояснила Ольга. – Ее уже посетили наши люди. Дополнительного вмешательства не потребуется. Она все равно ничего не скажет. А вам неплохо уяснить следующее: не всегда нужно действовать силой, хитрость и смекалка иногда понадежней будут.
Рябой пожал плечами. Что до него, то он верил твердо: лучше пистолета может быть только автомат. Если, конечно, говорить об аргументах…
В судебное заседание явилась Клавдия Степановна Громова. Осунувшаяся, постаревшая после смерти супруга, она была безучастна ко всему происходящему. Воспоминания причиняли ей боль, и она хотела побыстрее, выполнив свой долг, уйти. Женщина скупо дала показания, никого не обвиняя и не оправдывая. Подобное мало устраивало государственного обвинителя.
– Клавдия Степановна, – начал Спиридонов. – Вот вы так все связно рассказываете, но, между прочим, ваш супруг погиб насильственной смертью.
– Спасибо, что напомнили. – Женщина горько усмехнулась.
– Значит, у него были неприязненные отношения с кем-нибудь. Ведь так?
– Георгий был очень принципиальным человеком, твердым и несгибаемым. Конечно, у него были недоброжелатели. Он последовательно выступал против приватизации «Сокола».
– Ага! – встрепенулся прокурор. – А Суворов выступал за то, чтобы прибрать предприятие к рукам. Значит, у них могли быть неприязненные отношения?
Председательствующий поднял брови «домиком» и постучал по столу карандашом.
– Прошу прокурора воздержаться от наводящих вопросов! – предупредил он.
– Хорошо, ваша честь! Я задам вопрос по-другому. Возникали ли у вашего супруга конфликты с Суворовым по поводу приватизации комбината?
– Возникали…
Прокурор удовлетворенно кивнул головой.
– Но с моим мужем работал не только Суворов, но и другие лица. Смею заверить, что с каждым из них были подобные неприятные разговоры.
– Ну а как же Суворов? Он давил на вашего супруга?
– Не больше других… А вообще надо отдать ему должное, когда все это произошло, он первый навестил Георгия в больнице. Волновался, советовал подстегнуть следствие. Он хотел, чтобы виновных нашли.
– Вот их и нашли, – угрюмо прогудел прокурор.
Судья вопросительно уставился на обвинителя и уже поднял вверх карандаш.
– Извините, ваша честь. Больше вопросов не имею.
– Защитник! Ваши вопросы?
– Всего только один. Клавдия Степановна, – вкрадчиво обратился к Громовой Грановский. – Я понимаю, каким испытанием для вас является этот процесс, но все же ответьте: вы связываете гибель вашего мужа с виновностью Суворова?
– Нет, – прозвучал твердый ответ.
– Что-то на следствии вы были менее категоричны, – вмешался прокурор.
– Следователь хотел слышать то, что хотел. А я, размышляя уже не один год, пришла к единственному выводу. Я не могу взять грех на душу и обвинить Суворова в том, что произошло.
Уходя со свидетельского места, Клавдия Степановна встретилась взглядом с Суворовым. Красивое живое лицо героя грандиозного судебного процесса не выражало сострадания. Помнится, она всегда говорила Георгию, что этот молодой человек плохо кончит. Жаль, конечно, что она не сможет убедить его в справедливости своих слов. Вот уже несколько лет как он лежит в сырой земле крупного городского кладбища.
Вдова в мельчайших подробностях помнила тот злосчастный поздний вечер февраля.
Снег возле трансформаторной будки обильно пропитан кровью. Муж лежит на спине, широко раскинув руки. Густые седые волосы супруга откинуты назад, алая липкая влага сочится из раны на голове. Рядом – помятый черный «дипломат», которым он пытался защититься от безжалостных ударов. Повсюду разбросаны спелые оранжевые апельсины – последний подарок любимой внучке.
Вот если бы он в тот вечер послушался Клавдию и не отлучался вечером по каким-то своим делам, возможно, беда прошла бы мимо. Хотя навряд ли… Еще за неделю до несчастья им кто-то прислал огромный хвойный венок с большими красно-белыми гвоздиками в центре. Траурная черная лента, гибкой змейкой стекая на пол, гласила: «Уважаемому Георгию Ивановичу от друзей. Покойся с миром».
Клавдия Степановна внимательнее взглянула в выразительные глаза Суворова. Какая-то смутная, едва уловимая мысль, дотошно сверля усталый мозг, никак не давала ей покоя. А именно: как странно, что за два дня до ее допроса в суде милый молодой человек с букетом цветов и объемистой коробкой конфет побывал у нее дома. Он представился журналистом одной из областных газет и даже показал вдове какие-то корочки. Они приятно провели время в воспоминаниях о трагически погибшем Георгии. Молодой представитель прессы был так участлив, что Клавдия Степановна, привыкшая в последнее время к людскому равнодушию и одиночеству, растаяла. Она опустошила перед журналистом все самые дальние тайники своей души. А потом, когда молодой человек ушел, она долго смотрела ему вслед из окна. Из-за трансформаторной будки выполз роскошный «Мерседес».
«Надо же! – удивилась Клавдия Степановна. – Когда я была помоложе, журналисты жили куда скромнее. Как все-таки меняются времена!»
Зять Громовой Роман держался неуверенно и, как и теща, только и мечтал о том, как поскорее смотаться отсюда. Зажатый в тиски страха, он отделывался односложными ответами, стараясь не встречаться взглядом с Суворовым.
– Скажите, вы часто видели Суворова на комбинате? – допрашивал Грановский.
– Да, приходилось…
– Значит, вы имели возможность рассмотреть его внешние приметы?
– Конечно.
– Если бы Суворов был среди нападавших тем февральским вечером, вы бы его узнали?
– Безусловно. Его там не было.
Грановский записывал ответы. Оторвавшись от бумаг, он встретился глазами с Елизаветой. Упреждая возможную глупость с ее стороны, он опять обратился к потерпевшему:
– Посмотрите, пожалуйста, вон на того человека в отдельной клетке. Зверев, будьте добры, приподнимитесь!
– Зверев! – окликнул судья. – Соизвольте подняться.
Зверев, высунув язык, что-то старательно рисовал в блокноте. На просьбу председательствующего он и ухом не повел. Конвоир ткнул его в бок. Только тогда он нехотя поднялся во весь свой громадный рост.
– Вы видели когда-нибудь на комбинате этого человека?
Кровь отхлынула у Романа с лица.
– Не помню.
– Он был среди нападавших?
Глаза потерпевшего заметались из стороны в сторону.
– Вы видели когда-нибудь на комбинате этого человека?
Кровь отхлынула у Романа с лица.
– Не помню.
– Он был среди нападавших?
Глаза потерпевшего заметались из стороны в сторону.
– Нет, не было. Я точно помню. Такого бы я разглядел. Не было его.
Грановский улыбался.
Роман дрожал всем телом. Разумеется, он узнал эту образину. Ошибиться было невозможно. Именно Зверев нанес ему удары металлическим прутом. А вот голос… голос из его воспоминаний принадлежал Суворову. Но, впрочем, какое это теперь имело значение?
Этот день складывался для Татьяны Степанченко очень даже неплохо. Торговля шла бойко, а покупатели попадались на редкость покладистые. Она без особого труда обсчитала раззяву в норковой шубе, сунула бабуле в довесок к говяжьей обрези немного свининки (авось собачка не отравится!); сосватала интеллигенту в очках лежалый кусок баранины по цене отборной свежатинки. Короче, оставалось только радоваться, что на свете еще остались наивные дураки. Татьяна даже замурлыкала себе что-то под нос, как вдруг словно из-под земли перед ней вырос страж порядка.
«Влипла!» – мелькнуло в голове. Собрав воедино остатки самообладания, Татьяна игриво улыбнулась. Лицо мужчины в погонах было ей незнакомо, а это уже настораживало. С местными служаками у нее был налажен контакт, разумеется, на взаимовыгодных условиях. С «крышей» она не конфликтовала (поди, не дура!). Так что оставались два варианта: либо этот товарищ в сером кителе решил на свою дохлую зарплату отовариться косточками для бульона, либо дело в чем-то другом.
– Желаете что-то?
– Переговорить с вами.
Лицо милиционера было непроницаемым. Он явно не купился на обольстительные улыбки пышногрудой продавщицы мяса. Хотя сама Татьяна не слишком-то надеялась на свое женское очарование. После смерти супруга она раздалась как пароход и обозлилась на весь белый свет. Так что ее улыбка теперь напоминала оскал голодного крокодила и вовсе не способствовала успешному флирту с противоположным полом.
Татьяна сняла фартук, вытерла руки.
– Поедем в отделение? – спросила она.
– Зачем же в отделение? – удивился мужчина в форме. – Давайте отойдем туда, где поспокойнее. Я вас не задержу.
Они прошли в небольшое кафе на территории рынка и присели за пластиковый столик.
– Татьяна Николаевна, – прокашлялся милиционер. – Вы меня скорее всего не знаете. Я – один из сослуживцев вашего покойного мужа. Пришел к вам еще раз выразить сочувствие и узнать, не нужна ли помощь. Слышал, вас вызывают в суд?
У Татьяны отлегло от сердца. Она была так рада, что даже не придала значения некоторым, мягко говоря, странностям в рассказе незнакомого ей мужчины. Конечно, ее убитый муж, Федор Степанченко, имел некогда отношение к доблестной российской милиции. В прошлом – работник правоохранительных органов далеко не мелкого уровня, он был вынужден попрощаться с многообещающей милицейской карьерой из-за весьма нелицеприятной истории. Дело, помнится, спустили на тормозах, но дальнейший путь к профессиональным вершинам для Степанченко был заказан. Однако природная предприимчивость не дала ему опуститься на дно. Владея целой сетью коммерческих киосков, прокручивая некоторые другие делишки, Федор быстро выбился в ряд самых крутых городских предпринимателей. Водочный бизнес Степанченко отдавал бандитским душком, и бывшие его коллеги об этом прекрасно знали. Так что преуспевающего нувориша они сторонились еще при жизни, а после его смерти и думать о нем перестали. Так что визит мужчины в милицейской форме да еще с таким странным предложением о помощи мог показаться подозрительным кому угодно, только не вдове, недалекой и скандальной женщине.
– Да, вызывают. Повестка на послезавтра, – сообщила она и вдруг тоненько, по-бабьи, запричитала: – Ой-ой, Феденька, почему ж ты меня оставил? Как же одной-то трудно век доживать! Милый ты мой! Слышишь ли ты сейчас меня? Я бы твоих душегубцев да собственными руками порвала…
– Кстати, об убийцах… – Бывший сослуживец прервал душевные излияния торговки. – Я что-то слышал о том, что настоящие виновники гибели Федора на свободе, а Суворову этот «висяк» просто добавили, в нагрузку.
– Подлая ложь! – заорала баба.
Милиционер не успел подивиться столь быстрым переменам настроения безутешной вдовы, как та, подняв устрашающей величины кулак, с грохотом обрушила его на пластиковый стол и выдала гневную тираду:
– Это Суворов, мать его! Больше некому. И любому, кто мне скажет обратное, я так засвечу в печень – желчью подавится!
У бедного мужчины, кажется, от ужаса зашевелились погоны на плечах, но он предпринял еще одну попытку:
– А все-таки у Федора был очень опасный бизнес. Не могли его другие конкуренты…
– Нет! – отрезала баба-мясник. – Ты ничего не слышал о том, как Федька этому засранцу чуть голову не отрубил?
История эта была малоизвестна в кругах «суворовцев». Уж больно непрезентабельно выглядел в ней их лидер…
Суворову глянулись несколько торговых точек, расположенных на оживленной городской улице, носящей имя основоположника диалектического материализма. То, что эти точки уже принадлежат Степанченко, молодого в ту пору, еще только начинающего бандита Суворова, кажется, совсем не смутило. Несмотря на категорический отказ Федора уступить ему места, приносящие стабильный доход, по-хорошему, Александр не успокоился. Его молодчики разнесли в пух и прах один из цветочных киосков Степанченко. Такую дерзкую выходку игнорировать было уже невозможно. Федор предъявил виновнику цветочного беспредела кругленький штраф за испорченный товар да еще кое-что добавил за моральный ущерб. Узнав о сумме штрафа, Суворов с подручными, конечно, явился. Но разговора не получилось. Вначале он всеми способами пытался выразить свое недоумение по поводу инцидента в киоске, но, припертый к стенке неоспоримыми фактами причастности его людей к безобразиям, Суворов понял, что увернуться от ответственности ему не удастся. Он резко изменил тон. В голосе появились жесткие нотки, в уголках губ затаилась наглая усмешка. Чем больше он говорил, тем суровее сдвигались брови Степанченко, наливались яростью глаза, жарче пульсировала кровь в висках.
– …все мы под богом ходим, – закончил очередную мысль Суворов.
Будучи физически более крепким, Степанченко не выдержал:
– Да ты что, щенок, угрожать мне будешь?!
Дело происходило во дворе частного дома, принадлежащего отцу Татьяны. Федор схватил Суворова за ворот куртки и, подтащив его к плахе для рубки мяса, бросил на нее. Удерживая голову Александра одной рукой, он другой взялся за топор.
– Ну, сукин сын, прощайся с жизнью. Отрублю я твою башку к чертовой матери, – тяжело дыша, убедительно пообещал он Суворову.
Взглянув в налитое яростью лицо, Александр струхнул. Запинаясь, он принес извинения за недоразумение и пообещал расплатиться.
Деньги в тот же день были переданы Степанченко. Тот облегченно вздохнул и понадеялся, что нахальный выскочка получил урок и впредь будет вести себя благоразумно. В одном он был прав: Суворов сделал для себя выводы, вот только ему, Степанченко, вряд ли станет от этого легче…
– Да-а, история, – протянул милиционер. – Но все-таки, Татьяна Николаевна, не кажется ли вам, что давать показания против этого мерзавца небезопасно? Вы наверняка слышали, что арестовали далеко не всех. Как бы чего не вышло. Может, лучше помолчать?
– Никогда! – категорично заявила Татьяна. – Я расскажу все, как было…
– Трудный клиент, – вздохнул мужчина в сером кителе, присаживаясь в «Мерседес». – И так, и этак пытался ее уговорить, не поддается. Тупая стерва!
– Не беда! – утешил его молодой мужчина за рулем. – Не хочет по-хорошему, можно ведь и по-другому поговорить.
– Конечно, – одобрил Рябой. – Она может перейти дорогу в неположенном месте или отравиться дешевой водкой из киоска. Может выпасть с балкона или утонуть в собственной ванне…
– Примитив! – прекратила дискуссию Ольга. – Здесь нужен другой подход…
Татьяна Степанченко стояла, решительно уперев руки в бока:
– А-а, вот он, голубчик, попался-таки. Подлюга! Мужа у меня отнял!
Спиридонов воспрянул духом:
– Татьяна Николаевна! Вы связываете смерть вашего супруга и виновность Суворова? – Прокурор почти слово в слово повторил вопрос Грановского, адресованный Громовой, но это его ничуть не смутило.
– А то как же, – удивленно протянула женщина. – Он и убил! Сволочь!
– Потерпевшая, будьте разборчивее в выражениях! – поморщился судья.
Внутри у Татьяны Степанченко все кипело. Большая грудь под аляповатой китайской кофточкой заходила ходуном. Это надо же! Признали ее потерпевшей, а теперь и слова не дают сказать. Выбирать выражения! Она бы сказала все, что на душе накипело за несколько лет одинокой жизни. Она отлично усвоила профессиональный лексикон Центрального рынка и могла отправить любого так далеко, как просила ее неуемная душа.