Они сидели в уютной кабинке чрезвычайно довольные друг другом и тем, как складывалась ситуация. Скоро каждый из них получит то, к чему стремится: Ольга – любимого человека, Грановский – виллу, славу и незабываемые воспоминания о женщине, которая должна принадлежать другому, и с этим он вынужден был смириться.
– Кстати, – вспомнила вдруг Ольга. – Это правда, что показания некоего Ивановского могут стать бомбой?
– Да, – отхлебнув вина, признался Грановский. – Скажу правду: сведения, содержащиеся в протоколах допроса этого анонима, могут свести на нет все наши старания.
– Почему вы называете его анонимом? Я думаю, вопрос о том, кто скрывается под этой маской, не вызывает сомнений.
– Пока маска не откроет себя, нельзя быть ни в чем уверенным. Но я согласен с тем, что Зверев – наиболее реальное лицо, кто мог заварить всю эту кашу. Кроме того, оперативная информация, которую я получаю, говорит в пользу нашей догадки.
– Но если Зверев подтвердит в процессе показания Ивановского? Нам конец! Не лучше ли принять меры заранее? – Ольга побледнела.
– Что вы имеете в виду? – напрягся Грановский.
– Вы прекрасно это знаете. Варианты могут быть различными. Зверев может не проснуться утром. Он может упасть с нар. В конце концов он может покончить с собой. На этот раз удачно.
Грановский взглянул на нее. Нет, она не была похожа на убийцу. В ее глазах читалось лишь волнение за судьбу любимого человека, волнение преданной, любящей женщины. Но адвокат явственно ощущал опасность, скрывающуюся в глубине этих ореховых глаз.
– На вашем месте я не делал бы этого, – предостерег он.
– Но почему, ради всего святого?
– Это создаст нездоровый ажиотаж вокруг его смерти. Боюсь, следы вашего… – он не мог подобрать слова, – …вашего вмешательства будут очевидны. Зверев – надежда обвинения, и его «случайная» смерть не останется без внимания. Тем более, если я не ошибаюсь, кое-кто из особенно красноречивых товарищей Суворова уже падал с нар. Неудачно.
Ольга нехотя кивнула головой. Но сдаваться она не собиралась.
– Что вы предлагаете?
– Я предлагаю воздержаться от каких бы то ни было действий. Процесс идет как нужно. Да и то, что обвинение использует показания Ивановского, еще не аксиома. Не будем торопить события. Скоро Новый год, а у меня есть замечательный тост!
Новый год было решено встречать на даче Дубровских. Муж Софьи Илларионовны вместе с сыном Алексеем должны были поехать заранее и подготовить все к празднику: расчистить от снега дорожки, позаботиться о дровах, затопить баньку. Няня занялась приготовлением блюд. С утра по дому носились упоительные запахи, оповещая всех о том, что на время можно забыть о режиме жесточайшей экономии денег, введенном пару недель назад. Вероника Алексеевна, уступив настойчивым требованиям домашних, даже сняла небольшую сумму с банковского счета, являющегося с некоторых пор неприкосновенным запасом семьи Дубровских. Новый год оставался любимым праздником и, конечно, требовал маленьких жертв.
Софья Илларионовна упаковывала в мисочки и пластиковые коробочки салаты, заливное, тушеное мясо. Традиционного гуся с яблоками предполагалось зажарить на месте. Однако праздничный пирог с миндалем, изготовляемый по какому-то особому рецепту, уже был готов и спрятан в серебро фольги. Елизавета, признавая свою полную никчемность в приготовлении кулинарных изысков, была на побегушках, выполняя несложные поручения. Наконец багажник автомобиля был забит снедью, и Дубровские отправились в путь.
Дача располагалась в тридцати километрах от города, на берегу небольшого озера. Заросшее со всех сторон камышом, оно было особенно живописно в недолгий период золотой осени, когда набеги дачников уже не нарушали тишины и умиротворения его стальной глади. Изредка раздавалось кряканье уток, а в воздухе пахло дымком. Елизавета любила эту пору, когда природа уютна и согрета красками умирающего лета. Они частенько выезжали с семьей на шашлыки, стараясь урвать последние теплые деньки. Тогда еще был жив папа…
Следя за дорогой, Елизавета вела машину, витая где-то в закоулках далекого прошлого. Внезапно возникшая мысль принесла ей боль: они впервые едут туда после смерти отца. Может, было бы разумнее остаться дома и не видеть всех тех мелочей, которые неизбежно остаются после человека, даже если его уже нет в живых. Она свернула с главной дороги на проселочную. Машину обступили ели. Упираясь темными верхушками в зимнее небо, они подавляли человека своим мрачным натиском. В хвойных лапах всегда чудится что-то траурное. Не случайно в маленьких уральских городках дорогу перед похоронной процессией покрывают еловыми ветками.
Но вот мелькнул клочок неба. Дорога резко повернула вправо. Через несколько минут Дубровские уже въезжали на знакомый двор. Участок был просторным, окруженным со всех сторон высоким деревянным забором. Серебристые сугробы затопили собой цветники, маленький искусственный пруд, скамейки. Ровные ряды кустарника едва угадывались по тоненьким стебелькам, робко выбивающимся из пушистой массы. Расчищенные дорожки устремлялись к беседке и деревенской баньке, самая широкая из них вела к большому деревянному дому. Дом был построен давно, но отличался добротностью и редким деревенским уютом. Здесь была и русская печка, и хороший сухой погреб, и просторная, оборудованная под отцовский кабинет мансарда. Тканые половички, цветастые занавески, старомодный пузатый комод были к месту и придавали избе особый колорит. Широкий деревянный стол уже был покрыт нарядной скатертью, а массивные стулья дожидались гостей.
Елизавета с удовольствием вдохнула аромат березовых поленьев, смешанный с запахом сушеной травы. В печке вовсю гудел огонь, а пушистая красавица-елочка ждала, когда ее колючие ветви украсят цветными шарами, гирляндами и серебристым дождиком. Денис помчался извлекать из кладовой коробки с новогодними игрушками. Няня принялась за приготовление гуся. Мама безуспешно пыталась ей помогать, а Елизавета, тихонько поднявшись по лестнице, заглянула в кабинет отца.
Там все оставалось по-прежнему. Стеллажи с книгами, письменный прибор на столе, чучело филина с круглыми, как блюдца, глазами – все дожидалось хозяина. Елизавета уселась за стол, выдвинула ящик. Ровной стопочкой лежали бумаги, в пластиковой коробочке – маркеры, карандаши, перья. Скрепки, кнопки и прочая канцелярская мелочь не валялись повсюду, а были рассортированы в ящичке с делениями. Папка был ужасный аккуратист, не в пример Елизавете, которая делала лишь героические попытки ему подражать. Ее шариковые ручки имели способность растекаться в самые неположенные места, оставляя после себя несмываемые фиолетовые пятна, на дне сумки перекатывалась мелочь, а иногда и хлебные крошки, записную книжку украшали замысловатые рожи, а носовой платок в самые ответственные моменты жизни оставался дома.
В оконца пробивался скупой свет близких сумерек, и Елизавета зажгла лампу. Стало уютней, но в углах комнаты сгустились тени. Девушка провела пальцем по корешкам книг: Бердяев, Платонов, Бунин, тут же Макиавелли, Плутарх, Спенсер. На соседней полке теснились сборники стихов Вяземского, Баратынского, Гумилева. Книжное многообразие не говорило о литературной всеядности Германа Андреевича, скорее наоборот – о его редкой взыскательности и необычайной разносторонности. Дубровский-старший любил в ненастную погоду, когда в окна стучится ветер вперемешку с дождем, лежа на потертом кожаном диванчике, почитать. Эту страсть он старался привить и своим детям. Елизавета неплохо ориентировалась в классической литературе, предпочитая Гоголя, Толстого, Достоевского. К поэзии она относилась с прохладцей, делая исключение, пожалуй, только для Блока. На его прекрасную Незнакомку, окутанную туманами и бесконечной таинственностью, Елизавете когда-то очень хотелось походить. Денис грезил фантастикой и приключениями. Одолев с поразительной быстротой пятнадцать томов Герберта Уэллса, он внезапно охладел к чтению и занялся традиционными для своего возраста занятиями: компьютерными играми, боевиками, справочниками по восточным единоборствам.
Внезапно палец девушки натолкнулся на небольшую общую тетрадь в синем клеенчатом переплете. Среди книг и тоненьких брошюр она была почти незаметна. Елизавета вынула ее. Пробежав глазами по первой странице, она нахмурилась. Что это?
«Как в море льются быстро воды,
Так в вечность льются дни и годы» – строчка из Державина.
Далее записи, сделанные знакомой отцовской рукой, какие-то даты:
« Может ли отец равнодушно относиться к неудачам своих детей? Сегодня Лизонька сдавала последний выпускной экзамен в школе. Что-то перепутала в датах, и вот результат – четыре балла». Лиза заулыбалась. Ну конечно! Она, помнится, перенесла время правления императрицы Екатерины II на один век позже. Молодой учитель истории, пытаясь спасти положение, решил мягко указать на неточность ее ответа, но она подобно барану уперлась. Цитировала Пикуля, а когда поняла, что не права, было уже поздно. Соглашаясь с тем, что выпускница блестяще знает учебный материал и владеет массой дополнительной исторической информации, комиссия не простила ей очевидного промаха. Сидя на подоконнике, Лиза вытирала подолом школьного фартука слезы, а отец утешал ее. « Мне хотелось вмешаться, объяснить этим школьным тугодумам, что у каждого бывают в речи оговорки, но передумал. Лиза уже вышла из того возраста, когда принято прятаться за спину родителей. В конце концов любая неудача есть прежде всего добрый урок». Ниже дата.
«Как в море льются быстро воды,
Так в вечность льются дни и годы» – строчка из Державина.
Далее записи, сделанные знакомой отцовской рукой, какие-то даты:
« Может ли отец равнодушно относиться к неудачам своих детей? Сегодня Лизонька сдавала последний выпускной экзамен в школе. Что-то перепутала в датах, и вот результат – четыре балла». Лиза заулыбалась. Ну конечно! Она, помнится, перенесла время правления императрицы Екатерины II на один век позже. Молодой учитель истории, пытаясь спасти положение, решил мягко указать на неточность ее ответа, но она подобно барану уперлась. Цитировала Пикуля, а когда поняла, что не права, было уже поздно. Соглашаясь с тем, что выпускница блестяще знает учебный материал и владеет массой дополнительной исторической информации, комиссия не простила ей очевидного промаха. Сидя на подоконнике, Лиза вытирала подолом школьного фартука слезы, а отец утешал ее. « Мне хотелось вмешаться, объяснить этим школьным тугодумам, что у каждого бывают в речи оговорки, но передумал. Лиза уже вышла из того возраста, когда принято прятаться за спину родителей. В конце концов любая неудача есть прежде всего добрый урок». Ниже дата.
Не было сомнений, Елизавета нашла отцовский дневник. Взобравшись с ногами на диван, она укрылась клетчатым пледом, как некогда делал отец, и погрузилась в волшебный мир давно ушедших дней. Мелькали даты, значительные и мелкие события их жизни, чьи-то фамилии, образы уже забытых людей, испарившихся из их жизни в один из промозглых сентябрьских дней, когда хоронили отца. Лиза перелистала тетрадь. Почти все 96 листов были заполнены аккуратным, до боли знакомым мелким почерком. Лиза вернулась к началу. Она вздрогнула, пробежала глазами строчки и замерла. Не может быть!
«Александра Суворова, бесспорно, можно считать человеком нового поколения современной России. Сколько молодой энергии, почти юношеского задора в нем! Не скрою, страдаю белой завистью. Как бы мне хотелось, сбросив с плеч мудрость и тяжесть прожитых лет, очертя голову броситься в водоворот жизни! Думается, надо познакомить его с Громовым. Старику он должен понравиться. Неистощимый кладезь идей!»
Она вспомнила вдруг бессмысленные, как ей тогда казалось, речи Зверева: « Дубровский был плохой человек! Он не любил Александра Петровича». Речь шла о ее отце! Значит, Герман Андреевич и Суворов были знакомы, и, судя по дневнику, это было не шапочное знакомство. Строчки знакомого почерка просто заряжали энергией. Похоже, отец попал под нешуточное обаяние этого молодого человека. Но ведь он неплохо разбирался в людях! Как такое могло произойти?
Уставившись на зеленый полотняный абажур настольной лампы, Елизавета старалась переварить только что сделанное открытие. Потом, повинуясь внутреннему порыву, начала листать дневник, пробегая глазами ровные строчки. Постепенно тон отца менялся. Восторженность перешла в недоумение, потом – в апатию и наконец – в сухой равнодушный тон.
«Из всей этой компании на человека похож, пожалуй, только Лесин. Не случайно он держится особняком. Марьин, несомненно, умен, образован, но чрезвычайно предан Суворову и теряет в его свете свою индивидуальность. Зверев – тупая безмозглая машина для исполнения поручений Суворова. Полностью отсутствует контроль за своими действиями и поступками, флегматичен и опасен. Суворов – двуликий Янус. Светлой, сверкающей внешним великолепием стороной обращен к людям. Темная сторона таит в себе неприятные открытия, грязные дела, порок и ложь».
Взаимоотношения Суворова с Громовым развивались, похоже, по такой же схеме: восхищение – удивление – восклицание – отвращение – ужас. Но если Дубровский узнавал о новых подвигах молодого бизнесмена от своих знакомых и по телефонным звонкам старшего друга, то Громов на собственной шкуре мог оценить грандиозность суворовской экспансии на комбинат.
«Я привык доверять Громову, но, похоже, он сгущает краски, описывая деятельность этого сопливого пройдохи. Нужно будет выбрать время и за рюмочкой коньяка поговорить с Георгием по душам. Если его претензии обоснованны, надо отделаться от Суворова, на том и закрыть вопрос. Не думаю, чтобы это представляло хоть какие-то сложности».
«Влияние Суворова оказалось сильнее, чем я ожидал. Попытки призвать его к ответу вызвали целый шквал телефонных звонков сверху. Обращались из администрации области, из Министерства сельского хозяйства. Набиев оборвал все провода, доказывая, что мы чиним препятствия зарождающемуся бизнесу и топчем юное дарование своими грубыми башмаками. Придется подождать!»
«Был у Георгия в больнице. Сердечко пошаливает. Клавдия, его жена, меня обрабатывала в течение часа. Требовала, чтобы я повлиял на Георгия. Надо, мол, о здоровье подумать, о пенсии. Ну, тут она хватила через край! Громова – на покой! Покой нам только снится! Про телефонные звонки что-то говорила, анонимные угрозы. Гонит пургу! – вот как бы выразился Денис».
– Елизавета! – за дверью раздались шаркающие шаги. – Новый год на пороге, а ты уткнулась в книжки. Спускайся вниз, – шумела няня.
Елизавета нехотя отложила тетрадь и, потушив лампу, спустилась в гостиную.
Стол уже был накрыт. Праздничный гусь, отливая золотистой корочкой, ждал своего часа. Запотевшая бутылка шампанского была готова к употреблению. Салаты с крабами, свежими овощами, селедочка под шубой, хрустящие маринованные огурчики и прочие новогодние разносолы уже томились в чашечках, салатницах, менажницах. Весело потрескивали в печке дрова. Елка, стараниями Дениса превращенная в роскошный символ всеми любимого праздника, сверкала своим великолепием.
Муж Софьи Илларионовны настраивал телевизор. Вскоре эксперименты с антенной ему надоели, и он в изнеможении уселся на стул, вытирая вспотевший лоб. Тут же как по заказу изображение чудесным образом восстановилось и стало почти идеальным.
– Ура! – закричал Денис.
Няня начала заполнять тарелки. Вскоре запенилось шампанское в бокалах, раздался бой курантов.
– С Новым годом! С новым счастьем!
Елизавета с горечью вспомнила, что обычно после двенадцати она уже убегала из родительского дома к друзьям. Сегодня она никуда не спешила. Ее никто не ждал. Общение с подругами ограничилось телефонными поздравлениями. У всех были свои планы, и она, Лиза Дубровская, в эти планы не вписывалась. Все знакомые девчонки были в обществе своих кавалеров, а приглашать одинокую и симпатичную подругу, понятное дело, никто не желал. «Так недолго заработать комплекс старой девы!» – подумала Елизавета. Пользуясь тем, что по телевизору началась трансляция новогоднего «Огонька», Елизавета, подхватив бокал с шампанским, выскользнула из-за стола.
«Сегодня состоялся крайне неприятный разговор с Суворовым, оставивший тяжелое впечатление. Признаться, я этого ждал. Последняя мера, предпринятая Громовым, – отказ давать продукцию на реализацию, была сделана с моей подачи. Решив таким образом подстегнуть молодого прохвоста и заставить отдавать долги, мы только его разозлили. Махнув рукой на несговорчивого Громова, он попробовал воздействовать на меня. Явившись с парой своих помощников, среди которых был Зверев, Александр пытался заручиться моей поддержкой. Поняв, что я не продам товарища и за энную сумму баксов, он резко изменил свой тон. Появились оскорбительные выражения, истерические нотки в голосе. Я пообещал вызвать охрану. Суворов успокоился. „Я пойду на все. Надеюсь, смысл вам понятен. Советую подумать и не предпринимать поспешных мер“, – сказал он на прощание. Не знаю, что следует понимать под словами „на все“, но не думаю, что он сможет предпринять что-то серьезное». Дата.
Елизавета спешно перелистала страницы. Ага! Вот он, февраль, месяц, когда убили Георгия Громова. Так и есть, записи полны воспоминаний, смешанных с горечью утраты. Было видно, что отец, избегая общения с Суворовым, все же не считал его причиной несчастья.
« Когда комья мерзлой земли застучали о крышку гроба Георгия, Суворов протиснулся ко мне поближе и будничным голосом завел разговор о каком-то благотворительном фонде. Меня передернуло так, как если бы я общался с убийцей».
Елизавета машинально скользила глазами по строчкам дальше, полагая, что общение этих двух людей после смерти Громова исчерпало себя. Отнюдь!
«Я боюсь, что у меня начались „глюки“ (одно из любимых выражений Дениса). Мне повсюду мерещится слежка. Телефонные звонки, когда тебя поднимают среди ночи и молчат в трубку, изрядно действуют на нервы. Похоже, они считают, что я могу сообщить в прокуратуру какие-то особые сведения. Они просят о встрече». Дата.
«Беды не закончились арестом Суворова. Они не оставляют меня в покое. Они требуют полного подчинения и строжайшего контроля за всем тем, что будет происходить со мной в прокуратуре. В конце концов это смешно! Германа Дубровского пытаются запугать». Дата.