– Но ваш пациент умер.
– Это не имеет значения.
– Для него – имеет. Он оказал мне доверие.
– После смерти больного соглашение о соблюдении тайны утрачивает юридическую силу.
– Юридическую – да, – согласился доктор Радж, – но существуют и моральные обязательства. На мне лежит ответственность. Я не имею права нанести урон репутации своего пациента.
– Весьма похвально, – холодно сказал Джошуа. – Но в данном случае ни одно ваше слово не причинит ему больше вреда, чем его собственные поступки.
– Это тоже не имеет значения.
– Доктор, создалась экстраординарная ситуация. На сегодняшний день я располагаю информацией, неопровержимо свидетельствующей, что на протяжении последних пяти лет Бруно Фрай убил значительное число женщин.
– Вы шутите?
– Не понимаю, доктор Радж, что вы нашли забавного в моих словах. Я не привык шутить, когда речь идет о массовых убийствах.
Радж промолчал.
– Далее, – продолжал Джошуа. – У меня есть основания полагать, что у Бруно Фрая был соучастник и он все еще на свободе.
– В это трудно поверить.
– И тем не менее это так.
– Вы поставили в известность полицию?
– Пока нет, – ответил Джошуа. – Во-первых, у меня недостаточно улик. Для меня-то их больше, чем нужно, но полиция может свести невероятные факты и события к совпадению. И потом, я не знаю, под чью юрисдикцию подпадут эти преступления. Похоже на то, что он убивал женщин в других графствах. Вот я и хочу спросить: не сообщил ли вам Фрай нечто такое, что расширило бы круг этих сведений? Возможно, это поможет мне принять решение относительно полиции.
– Но…
– Доктор Радж, если вы проявите упорство в защите данного пациента, это чревато новыми убийствами. Могут погибнуть еще женщины. Их смерть окажется на вашей совести.
– Хорошо, – сказал Радж. – Но это не телефонный разговор.
– Я завтра же вылетаю в Сан-Франциско.
– Утром я свободен.
– Вас устроит, если я и мои помощники приедем к десяти?
– Отлично, – согласился Радж. – Но предупреждаю: прежде чем обсуждать психическое расстройство мистера Фрая, вам придется дать мне исчерпывающую информацию.
– Разумеется.
– И если вы не убедите меня в существовании непосредственной угрозы, я не открою для вас историю болезни.
– Я абсолютно убежден, что смогу развеять ваши сомнения, – заверил адвокат. – У вас волосы встанут дыбом, обещаю. До завтра, доктор.
Он положил трубку на рычаг и повернулся к Тони и Хилари:
– Завтра у нас будет трудный день. Сначала Сан-Франциско и доктор Радж, а затем Холлистер и таинственная Рита Янси.
Хилари встала с дивана, где сидела во время телефонного разговора.
– Я готова облететь весь шар земной. По крайней мере, хоть что-то начинает проясняться. У меня впервые появилось такое чувство, что мы разгадаем эту загадку.
– У меня тоже, – подхватил Тони и улыбнулся Джошуа. – А знаете… Судя по тому, как вы обработали Раджа, у вас настоящий талант следователя. Вы мастерски провели допрос!
– Это тоже будет выгравировано на моей могильной плите, – заявил Джошуа. – «Здесь покоится Джошуа Райнхарт, симпатичный старый зануда, из которого вышел бы гениальный детектив». – Он поднялся на ноги. – Что-то я проголодался. У меня дома в холодильнике есть несколько бифштексов и пара бутылок «Каберне». Чего мы ждем?
* * *Фрай отвернулся от залитой кровью кровати и забрызганной стены. Положил окровавленный нож на тумбочку и пошел в ванную. В доме царила почти нереальная тишина, какой не бывает на земле. Его нечеловеческая энергия иссякла. Он чувствовал себя сытым и сонным; веки слипались; конечности налились свинцом.
Он отрегулировал воду, сделав ее такой горячей, какую только мог выносить, и встал под душ. Смыл кровь с волос, лица и всего тела. Ополоснулся, снова намылился и снова ополоснулся. Он ни о чем не думал; память его была девственно чистой, как белый лист бумаги. Вид крови, стекавшей в отверстие ванны, не пробуждал воспоминаний об убитой женщине в соседней комнате: это была обыкновенная грязь.
Все, чего ему хотелось, это привести себя в божеский вид и соснуть несколько часов в своем «Додже». Он был выжат, как лимон. Руки безвольно повисли по бокам; он едва волочил ноги.
Фрай вытерся большим банным полотенцем, от которого пахло женщиной, но это не вызвало ни приятных, ни тяжелых ассоциаций.
Сбоку от мыльницы он обнаружил щеточку для рук и долго выскребал кровь из-под ногтей и из складочек между фалангами пальцев.
Когда Бруно выходил из ванной, чтобы забрать свою одежду, в поле его зрения попало огромное, в полный рост, зеркало на двери ванной – раньше он его не заметил. Он остановился и посмотрел на свое отражение, выискивая пятнышки крови. Их не было.
Он вгляделся в свой вялый пенис и обвисшие тестикулы, тщетно пытаясь обнаружить знак дьявола. Он знал, что устроен не так, как другие мужчины. Мать всю жизнь тряслась от страха, что кто-нибудь узнает о его нечеловеческом происхождении. Бруно родился от земной женщины и клыкастого, покрытого чешуей, пахнущего серой зверя. Страх матери передался Бруно, еще когда он был несмышленышем, и с тех пор он испытывал смертельный ужас перед перспективой разоблачения и сожжения на костре. Поэтому он никогда не оголялся в присутствии других людей. В школе он избегал занятий спортом, объясняя это религиозными предписаниями, запрещавшими ему показываться голым перед товарищами. В кабинете врача никогда не обнажался ниже пояса. Мать уверяла, что всякий, кто увидит его половой орган, сразу поймет, что в его организме присутствуют дьявольские гены, и Бруно прожил сорок лет, разделяя это убеждение.
Однако теперь, глядя на себя в зеркало, он не замечал никаких отличий.
Вскоре после рокового сердечного приступа у Кэтрин он отправился в Сан-Франциско на порнографический фильм и с изумлением отметил, что у других мужчин почти такие же половые органы. Он посмотрел несколько лент, но не увидел ни одного человека, резко отличающегося в этом отношении от него самого. У одних пенис был немного больше, у других – чуточку меньше, у некоторых слегка искривленный и так далее – но все это были весьма незначительные вариации, а вовсе не та ужасная, ошеломляющая разница, которая сулила ему смерть у позорного столба.
Растерянный, сбитый с толку, он вернулся в Санта-Елену, чтобы хорошенько обдумать свое открытие. Первой его мыслью было: мать лгала. Но в это было трудно поверить. Кэтрин рассказывала историю его зачатия семь раз в неделю, подробно описывая ненавистного дьявола и акт зверского изнасилования; при этом она тряслась, рыдала и выла от ужаса. Для нее это было вполне реальное переживание, а не легенда, придуманная с целью ввести его в заблуждение. И все-таки… Тогда, пять лет назад, ему не приходило в голову иных объяснений, кроме того, что его мать была лгуньей.
На следующий день он опять поехал в Сан-Франциско – страшно возбужденный, исполненный решимости пойти на риск и впервые за тридцать пять лет жизни испытать секс с женщиной. Он отправился в салон массажа – слегка закамуфлированный бордель – и выбрал стройную, привлекательную блондинку. Она назвалась Тамми и, если бы не выступающие верхние зубы и слишком длинная шея, могла бы сойти за красотку. Во всяком случае, так показалось Бруно, и он с трудом удержался от извержения в брюки. В одной из кабинок, где пахло дезодорантом и засохшей спермой, он согласился с ее ценой и тотчас заплатил вперед. Тамми сняла кофточку и джинсы. У нее было такое соблазнительное тело, что на Фрая напал столбняк, и он чуть ли не с благоговением любовался девушкой. Перед его мысленным взором вставали сладострастные картины того, что он с ней сделает. Тамми села на край неширокой кушетки и, улыбаясь, предложила ему снять одежду. Бруно разделся до трусов, но никак не мог отважиться показать ей свой пенис. Глядя на прекрасные ноги девушки, пушистые волосы на лобке и полные груди, он страстно желал ее, но был не в силах освободиться от страха. Почувствовав его нерешительность, Тамми протянула руку и потрогала пенис через материю. Потом слегка потеребила его и сказала: «О, как я его хочу. Он такой огромный. Покажи его мне. Я ЕЩЕ НИКОГДА НЕ ВИДЕЛА НИЧЕГО ПОДОБНОГО».
Как только она произнесла эти слова, Бруно уверился, что различие, которого он сам так и не смог заметить, все-таки существовало. Тамми попыталась стащить с него трусы, и он изо всех сил ударил ее по лицу. Она повалилась на кушетку, откинула голову назад и завопила. Бруно заколебался: может быть, следует убить ее? Хотя она и не видела его необыкновенный пенис, возможно, она что-то почувствовала благодаря одному только осязанию? Не успел он принять решение, как распахнулась дверь и вошел человек такого же могучего телосложения, как и он сам, с полицейской дубинкой. Бруно понял, что сейчас его оглушат, собьют с ног, начнут пытать, а потом сожгут заживо. Но, к его огромному удивлению, ему только помогли одеться и выпроводили вон. Тамми и не заикнулась о его неимоверно большом пенисе. Видимо, до нее все-таки не дошла та истина, что этот пенис – знак дьявола, его отца, неопровержимое доказательство его нечеловеческого происхождения. Он быстро оделся и пулей вылетел из салона – страшно смущенный и благодарный судьбе за то, что его секрет остался неразгаданным. Вернувшись домой, он еще раз обдумал происшедшее и тот страшный риск, которому подвергал себя, и раз и навсегда решил, что Кэтрин была права и ему придется обходиться без женщины.
А потом Кэтрин начала являться к нему из гроба, и Бруно приспособился удовлетворять свои сексуальные потребности за ее счет, извергая потоки спермы во все прекрасные тела, в которые она вселялась. Он по-прежнему прибегал в этих целях к своей второй сущности, но все же время от времени было приятно и волнующе врываться в теплые, тугие, влажные глубины женского тела.
По-прежнему стоя перед зеркалом, Бруно перевел взгляд с гениталий на поджарый, твердый, мускулистый живот, скользнул по мощному торсу и наконец встретился взглядом со своим отражением. Все остальное вдруг перестало существовать: им – без алкоголя, без наркотиков – овладели галлюцинации. Он, точно во сне, приблизился к зеркалу, прижался носом к носу второго Бруно, заглянул ему в глаза – нет, в самую душу – и на короткое время забыл, что перед ним – всего лишь отражение. Бруно слегка отодвинулся – тот, другой, последовал его примеру. Они облизнули губы и снова поцеловались – страстным, жгучим поцелуем.
Несмотря на три испытанных с Салли-Кэтрин оргазма, вновь свершилось восстание плоти. Бруно прижал отвердевший член к гладкой зеркальной поверхности и стал медленно вращать бедрами. При этом он не переставал целовать и гладить второго Бруно. Через пару минут он почувствовал себя таким счастливым, как ни разу за все последние дни.
Но галлюцинации отступили, и на него снова обрушилась жестокая действительность. Он понял, что ласкает вовсе не свою вторую плоть, а занимается любовью с плоским зеркальным отражением. Его как будто прошило током. Силы вновь покинули его.
Он вспомнил о том, что умер. Половина его сущности умерла. Эта мразь на прошлой неделе всадила в него нож. Теперь он наполовину жив и наполовину мертв. Отныне его удел – безутешное горе. К глазам подступили слезы. Никогда больше он не сможет держать в объятиях свою вторую половину. Ласкать и принимать ласки. Отныне у него только две, а не четыре руки, всего один рот. Никогда ему не целовать себя; два языка не встретятся в жгучем поцелуе. Бруно заплакал.
Никогда не заниматься с самим собой сексом, как бывало тысячи раз в прошлом. У него не будет иного любовника, кроме собственной руки. Ему не суждено испытать ничего другого, кроме жалких радостей мастурбации. Как же он одинок!
Несколько минут Бруно молча проливал слезы перед зеркалом; его могучая спина сгорбилась под невыносимым бременем горя и отчаяния. Однако постепенно жалость к себе сменилась гневом. Это ее рук дело! Это все Кэтрин – поганая сука! Она убила часть его сущности, ополовинила, оставила его глубоко, непоправимо несчастным. Насквозь эгоистичная, порочная, ненавистная гадина! Им овладел инстинкт разрушения. Все еще голый, он как смерч пронесся по всей квартире, круша мебель, разбивая посуду, проклиная свою мать и отца-дьявола, проклиная весь мир, такой чужой и непостижимый.
* * *На кухне у Джошуа Райнхарта Хилари очистила три крупные картофелины и поставила тарелку с ними на столик, где они должны были дожидаться своей очереди быть помещенными в микроволновую печь. Огромные бифштексы были уже почти готовы. Легкий ручной труд успокаивающе действовал на нервы. Тревоги отступили, хотя и не покинули ее.
Тони занялся приготовлением салата. Засучив рукава рубашки, он стоял рядом с ней возле раковины и чистил овощи.
Джошуа находился здесь же, на кухне, и звонил шерифу. Он рассказал Лоренски об изъятии крупных сумм со счетов Бруно Фрая в Сан-Франциско и о двойнике, который рыщет по Лос-Анджелесу в поисках Хилари Томас, а также изложил их гипотезу о многих совершенных Фраем убийствах. В настоящее время Лоренски вряд ли мог что-либо предпринять, потому что скорее всего все эти преступления совершались не на его территории. Но, поскольку его репутация пострадала из-за того, что случилось на прошлой неделе, Джошуа предположил (и Хилари согласилась с ним), что он должен быть в курсе дела.
Закончив разговор с шерифом Лоренски, Джошуа попробовал приготовленный Тони салат, поворчал по поводу жестковатой, по его мнению, редиски, сделал замечание Хилари насчет того, когда нужно закладывать в микроволновую печь картофель, а затем открыл две бутылки «Каберне», очень сухого вина от Роберта Мандави. На кухне с ним одна морока, подумала Хилари; впрочем, его суетливость и придирчивость больше забавляли, чем сердили ее.
Она сама поражалась, как быстро сошлась с Джошуа Райнхартом – всего за пару часов знакомства. Его отеческая манера, ворчливая честность, ум, интеллект и несколько небрежная галантность привели к тому, что она в его обществе чувствовала себя необычайно легко и в полной безопасности.
Они поужинали в столовой. Перед тем как сесть за стол, Джошуа сказал:
– Одно условие. Пока мы не доедим последний кусочек бифштекса и не выпьем последний глоток этого прекрасного вина, а также кофе и бренди, ни слова о Бруно Фрае.
– Согласна, – ответила Хилари.
– На все сто, – поддержал ее Тони. – Мой бедный мозг отказывается продолжать работу в этом направлении. Кажется, в мире есть и другие темы для разговоров.
– Бесспорно, – ответил Джошуа. – Но, к сожалению, многие из них так же безрадостны. Войны и терроризм, инфляция и новое пришествие луддитов, некомпетентные политики и…
– …искусство, музыка, вино, последние достижения в медицине и новые технологии, которые значительно облегчат наш быт – вопреки луддитам, – на одном дыхании проговорила Хилари.
Джошуа подмигнул ей через стол.
– Вы Хилари или Полианна?
– А вы Джошуа или Кассандра? – парировала она.
– Кассандра была права, когда предсказывала смерть и разрушения, – возразил Джошуа. – Но люди неизменно отказывались слушать ее.
– Что толку быть правым, если никто не верит?
– О, я давно уже оставил попытки убедить людей в том, что наш главный враг – правительство и что Большой Брат всех нас погубит. А также в тысяче других вещей. Мне доставляет удовольствие сознавать свою правоту, доказательства которой я нахожу в газетах.
– Ага, – поддразнила Хилари. – Вам все равно, даже если мир будет рушиться у вас под ногами. Главное – это иметь право гордо заявить: «Ну вот, я же говорил!»
– Ух! – вырвалось у Джошуа.
Тони засмеялся.
– Берегитесь ее, Джошуа. Не забывайте: она зарабатывает на жизнь, умело жонглируя словами.
Они еще три четверти часа беседовали о разных вещах, а потом незаметно для себя съехали на Бруно Фрая – задолго до того, как разделались с вином, не говоря уже о кофе и бренди.
– Что все-таки могла сделать Кэтрин, – начала Хилари, – если он до такой степени боялся и ненавидел ее?
– Это тот самый вопрос, который я задал Лэтэму Готорну, – ответил Джошуа.
– Что он сказал?
– Не имеет понятия. Мне и самому до сих пор трудно поверить, что между ними были такие отношения. Ведь я много лет общался с ними обоими. Казалось, Кэтрин обожала его. А Бруно – так просто боготворил мать. Весь город считал ее святой за то, что она взяла ребенка, а вот теперь в этом поступке мне чудится что-то дьявольское.
– Минуточку, – попросила Хилари. – Что значит «взяла»?
– То, что я сказал. Она не допустила, чтобы мальчик попал в сиротский приют, а открыла ему свой дом и свое сердце.
– А мы-то считали, что он ее сын, – протянула Хилари.
– Приемный, – уточнил адвокат.
– Этого не было в газетах, – сказал Тони.
– Это было слишком давно. Бруно почти всю свою жизнь прожил как Фрай. Иногда у меня возникала иллюзия, будто он похож на Фрая гораздо больше, чем ее собственный ребенок, если бы он у нее был. У него были точно такие же, как у Кэтрин, серо-голубые глаза. И, уж во всяком случае, такой же суровый, замкнутый характер. Говорят, Лео так же сторонился людей.
– Если он был приемышем, – оживилась Хилари, – значит, у него все-таки мог быть брат-близнец.
– Нет. У Бруно не было брата.
– Как вы можете быть уверены? Может, она усыновила одного близнеца из пары?
– Это объяснило бы факт появления двойника, – поддержал ее Тони.
Джошуа нахмурился.
– И где же этот близнец пропадал все это время?
– Он мог вырасти в другой семье. – Хилари с жаром отстаивала свою гипотезу. – Возможно, даже в другом городе, другой части штата.
Джошуа покачал головой:
– Мог, но не вырос. Бруно был единственным ребенком.
– Вы уверены?
– Это абсолютно точно. Здесь все знают обстоятельства его появления в семье Фрай.
– Жаль, – вздохнула Хилари. – Если допустить существование близнецов, многое встанет на свои места.
Джошуа кивнул:
– Я и сам предпочел бы простой ответ. Поверьте, мне ненавистна мысль о том, чтобы пробивать бреши в вашей теории.
– А вы можете?
– К сожалению, да.
– Тогда попробуйте, – вмешался Тони. – Расскажите, откуда взялся Бруно, кто его настоящая мать. Возможно, все будет как раз наоборот – мы сами пробьем бреши в вашей истории. Возможно, она не так бесспорна, как вам кажется.