– Так знает или нет?
– А если знает, то что? – в тон ему спросила Троянда, немного придя в себя от неожиданности.
– Ничего. Просто спрашиваю. За спрос, как известно, денег не берут! – усмехнулся Прокопий.
– Знать-то знает… – туманно ответила Троянда. – Но, может, и нет…
– Как это? – не понял Васятка, а Григорий отвернулся, скрывая смешок.
– Ты, молодка, голову нам не морочь! – рассудительно проговорил Прокопий с видом почтенного старца, разговаривающего с девчонкой. – Суть вот в чем. У нас до этого синьора Аретино дело первейшей важности, однако никак не можем мы найти к нему подхода. Вдобавок дело секретное. И вот ежели, к примеру, твой муж взялся бы за нас похлопотать перед тем Аретино, мы б его спасать пошли с охотою. Ну а ежели нет… чего тогда попусту головой рисковать?
– Он знает Аретино! – севшим от волнения голосом быстро сказала Троянда. – Обещаю, что сведу вас, если вы спасете Гвидо.
– Гвидо? – озадачился Васятка. – А это кто ж таков?
– Кто-кто! Дед Пихто! – рявкнул Григорий, вдруг впав в такую ярость, что даже руки у него затряслись. – Мужа ее так зовут, неужто не понятно тебе, дубина стоеросовая?!
И вышел из каюты, шарахнув дверью о косяк.
19. Промысел небесный
Издавна на колокольне Сан-Марко несла вахту стража, наблюдавшая за появлением близ берега вражеских судов – или возникновением пожаров в городе. Еще колокольня служила маяком для кораблей, возвратившихся из дальнего плавания. Она значилась во всех лоциях как самый приметный ориентир для судов, приближающихся к Венеции. Днем в лучах солнца ярко сверкал золоченый ангел, а ночью наверху башни зажигали сигнальный огонь. Горел он и сейчас. И колокол звонил – тихо и печально.
– Кого-то казнили в тюремных подвалах Дворца дожей, – шепнула Троянда, ни к кому не обращаясь, но Григорий услышал и покосился на нее:
– Откуда ты знаешь?
– Слышишь? Это звонит Малефичио – самый маленький колокол Сан-Марко. Maleficio означает «преступление»: его звон оповещает народ о свершившейся казни.
– Царство небесное! – перекрестились Григорий с Васяткою, и Троянда, эхом отозвавшись: «Царство небесное!» – тоже осенила себя крестным знамением. Спутники поглядели на нее косо, и только тут Троянда сообразила, что крестилась не справа налево, по-православному, а слева направо, как привыкла в монастыре. Никто ей ничего не сказал, но, спеша загладить свою оплошность, она затараторила:
– У Сан-Марко несколько колоколов, и всякий имеет свое название, всякий в свое время звонит. Самый большой из них Марангона (Marangoni – ремесленники, столяры, – пояснила она) – будит Венецию по утрам, призывает людей на работу и возвещает о предстоящем заседании Большого совета. Сразу вслед звонит Троттьера. Trotto означает – в спешке, и назван он так потому, что при его звуке члены Большого совета должны уже спешить во Дворец дожей. Нона отмечает полдень, Мецца-терца сообщает о заседании сената, ну и Малефичио… это я уже говорила.
Ей никто не ответил: Григорий и Васятка ловко подняли лодку на гребень волны, правя к берегу.
Они приближались к городу, и на горизонте, мрачная, темная, едва различимая в бледном свете луны, выступала Венеция со своими зданиями и тусклыми огнями, подобная похоронной процессии с ее гробами и факелами, застывшей на безграничном пространстве.
Слева, в необычайном безмолвии, углубился в берег канал Орфано, неподвижный и пустынный; это спокойствие черной и сияющей воды пронзило Троянду страхом. Взор ее утонул в холодной глуби. Какое страшное бытие немой ночной воды!
Лодка скользила дальше. Церкви и дворцы вырастали по обе стороны канала, и отражения их плавали на воде, как призраки. Меж двух домов открылся Сан-Марко, и его очертания вспороли мрак бесчисленными своими остриями и закруглениями. Мелькнула площадь с ее колоннами и колокольней меж двух рядов фонарей, подобная фантастическому видению, вызванному волшебником, – и лодка углубилась в боковые каналы, окольными путями пробираясь к Мизерикордии.
Венеция спала; лишь изредка фонари отражали в воде свой трепещущий сноп; ни одной фигуры не было видно, не слышалось никакого шума, только иногда покрикивал полусонный баркайоло, медленно влача по волнам одинокую гондолу. То и дело лодка пронизывала темное пространство под мостом, потом медленно скользила вдоль основания какого-нибудь дворца, невидимого в непроницаемой, будто в погребе, тени. Изредка тьма рассеивалась: был виден одинокий фонарь, уныло дрожащий в ночи и бросающий свое белое мерцание на черную лоснящуюся поверхность воды. Когда канал особенно сужался, слышно было, как волны плещут о разбитую лестницу, об изъеденный фундамент. Случайный лунный луч высвечивал окна с железной решеткой или покрытую плесенью стену, а вокруг путаницу переплетающихся каналов – извилистых вод, уходящих вглубь между неведомых очертаний.
Иной раз Троянде казалось, что они сбились с пути и давно заблудились в лабиринтах каналов. Но немеркнущий свет Сан-Марко по-прежнему оставался точно справа – значит, они держат курс более или менее правильно. Гребцы терпеливо и послушно следовали ее указаниям, не задавая вопросов, не ворча, что путь столь долог. Окажись здесь Прокопий, он бы, конечно, всю душу вынул у Троянды своим нытьем, однако Прокопий остался на корабле. Дело было не в том, что он струсил или старший брат так уж за него боялся. Троянде показалось, будто Григорий бережет Прокопия потому, что тот знает нечто, чего не знает больше никто. Какая-то тайна, открыть которую мог только Прокопий… и эта тайна была неведомым образом связана с Аретино. Любопытство, впрочем, не тревожило Троянду: рано или поздно она узнает эту тайну, ведь именно ей предстоит свести русских с Аретино.
Ох, но что будет, когда они узнают, что Гвидо – не муж ей? Этого нельзя допустить! Почему-то ей становилось тошно при мысли, что Григорий поймет: он спасал всего лишь случайного любовника своей случайной любовницы. Не его дело, конечно… но жизнью-то он рискует своей, а не чужой!
Запах затхлой воды, окружавшей их, стал сильнее, и Троянда взволнованно выпрямилась: впереди был тупик, дальше предстояло идти пешком. Все-таки они не сбились с пути! Вот если бы и дальше удача сопутствовала им… Но теперь только всевышний мог помочь! И Троянда молилась – про себя – все время, пока они торопливо поднимались по крутой лестнице к стене Нижнего монастыря. Здесь Троянде пришлось порядком пошарить в зарослях дикого винограда, обвившего стену, прежде чем руки ее наткнулись на железо. Щеколда заржавела, и Васятка долго раскачивал ее и расшатывал, шумно переводя дыхание и чуть слышно матерясь, пока та наконец не поднялась и они не протолкались в узенькую щель калиточки, в которую, Троянда не сомневалась, не проходил никто со дня смерти старой Гликерии. О ней просто никто не знал!
Неслышно, таясь в тени лимонных деревьев, они добрались до ограды, разделявшей сады двух монастырей: Верхнего и Нижнего. Ограда состояла из грубого камня, и ловкая нога Васятки без труда нашла в ней удобные выступы. Забравшись наверх, он подал знак – и Троянда тоже начала взбираться. Григорий снизу поддерживал ее, и прикосновения его она ощущала так остро, что ноги ее то и дело соскальзывали с каменных выступов. Васятка поймал ее за руку. Через миг рядом оказался и Григорий, который, чудилось, даже не взобрался, а взлетел на ограду. Не дав себе времени отдышаться, они на четвереньках поползли по мягкому земляному склону, за которым начинался Верхний сад.
Стояла глубокая ночь, и время все дальше уходило от полуночи, приближаясь к рассвету. Это был час, когда утомляются и погружаются в дрему самый зоркий глаз, самое чуткое ухо, и Троянда не особенно удивилась тому, что им удалось без помех пройти темным садом и добраться до подвального окна, забранного решеткой. Завидев ее, Васятка крякнул, отстранил Троянду и двинулся вперед, засучивая рукава и явно намереваясь выламывать прутья из стены. Троянда едва успела его удержать и без всяких усилий убрала решетку, которая была лишь слегка вкопана в землю и прислонена к окну.
– Вот уж… – начал было Васятка громким шепотом, но Григорий успел вовремя пихнуть его в бок. Великан болезненно выдохнул – но больше не издал ни звука.
А Григорий вообще слова не сказал с тех пор, как она рассказывала о колоколах. Может быть, он вообще молчун? И не будет потом задавать Гвидо ненужных вопросов…
Троянда юркнула в подвал, за ней ловко проскользнул худощавый Григорий. Лишь могучие плечи Васятки едва не застряли в окне, но все обошлось, разве что рубаха треснула, зацепившись за какой-то крюк. Тоннель тоже оказался узковат для огромного русского – ему пришлось идти боком. Вообще двигались медленно – и из осторожности, и потому, что впотьмах Григорий попытался было пойти впереди, но Троянда обошла его, прошептав:
– Ты не знаешь дороги.
Не только в дороге было дело! Если все-таки ход стерегут, в любую минуту идущий первым мог напороться на меч или копье, и уж от этого Троянда должна была уберечь Григория. Она старалась не думать, рисковала бы так ради Васятки или нет. Но Васятка безнадежно отстал, так что о чем вообще тут думать?
И все-таки в главном она, Троянда, оказалась права – Цецилия, при всей своей изощренной хитрости, была на редкость беспечной хозяйкой. Она так уверила себя, что с гибелью Троянды не осталось ни одного человека, знающего ее тайну, что оставила ход без охраны. Теперь Троянда могла сказать себе, что их безумное предприятие на поверку оказалось не таким уж безумным, и что… но в этот момент впереди блеснула острая, как лезвие кинжала, полоска света!
Все трое вжались в стены и перестали дышать. Григорий заслонил собой Троянду: не только чтобы уберечь ее от опасности, но и прикрывая ее белую рубаху, которая предательски светилась в темноте. Как глупо, что они не подумали об этом раньше! Чудо, если их не заметят!
Прошло несколько томительных мгновений, однако никакого движения в коридоре не ощутилось. Свет неподвижно мерцал, и постепенно испуг Троянды схлынул, и до нее начало доходить, что они остановились в двух шагах от потайной двери. И дверь… эта дверь почему-то открыта, а свет льется из кельи искушений.
Что все это значило? Кто-то пришел проведать узника? Но почему через тайный ход? Хотел сохранить в секрете свой визит? А может быть… Мысль, мелькнувшая средь сонма других, была столь нелепа, что Троянда даже рукой махнула, словно отгоняя ее. Может быть, в выжженной душе Цецилии вдруг проклюнулся крошечный росточек жалости и она явилась к человеку, которого хладнокровно, обдуманно обрекла на бесчестье, мучения, смерть, чтобы если и не спасти его, то хоть отсрочить неумолимую гибель? Может быть, Цецилия тайком принесла Гвидо съестные припасы и воду?..
Раскаявшаяся Цецилия? Милосердная Цецилия? Да такого и представить себе нельзя! Но тем более на это стоит посмотреть.
Стиснув руку Григория в знак того, что он должен оставаться на месте, Троянда крадучись приблизилась к двери, надеясь, что, если Гвидо или Цецилия все же заметят ее, она как-нибудь сойдет за призрак.
Увы… не удалось! Призраки ведь молчат, а Троянда не смогла сдержать испуганного вопля, когда увидела… увидела Цецилию, лежащую посреди кельи, разбросав руки и выгнувшись дугой. Грудь ее окаменела в последнем вздохе, под сердцем торчал нож, вогнанный по самую рукоять, а над Цецилией… над Цецилией, почти касаясь ее пальцами босых ног, висел человек, уронивший голову на грудь.
Это был Гвидо. Он висел на потолочной балке, которая была хорошо знакома Троянде, вернее, Дарии… Но теперь веревка не оборвалась.
* * *В тот же миг рядом оказался Григорий: прижал Троянду к себе, а Васятка кинулся вперед, обхватил висящее тело, дернул с силой – и сорвал с крюка. Положил на пол, провел ладонью по лицу, пытаясь закрыть незрячие глаза, но печально отстранился:
– Уже окоченел. Поздно.
Троянда зашлась сухим, коротким рыданием и замерла, уткнувшись в грудь Григория, – без мыслей, без чувств, сознавая и ощущая лишь одно: поздно!
Они пришли слишком поздно: Гвидо умер, и с Цецилией уже не поквитаться, а главное, тот порыв раскаяния, который заставил Троянду рисковать жизнью своей и других людей и приведший ее сюда, тоже запоздал, ибо смерть Гвидо была начертана в Книге судеб.
Она почувствовала, что рубаха Григория стала мокрой, и поняла, что плачет, давно уже плачет, а он прижимает ее к себе все крепче, гладя другой рукой по голове и тихо шепча:
– Не кручинься, голубка. Судьба… что ж! Бог дал, бог и взял, ты еще молодая – найдешь свое счастье.
«Нашла уже, – подумала Троянда, вздыхая и касаясь губами его рубахи, теплой и сырой от ее слез. – Это ты…»
Но сейчас такие мысли отдавали кощунством, поэтому она отогнала их и, отстранившись, сказала, стараясь не глядеть в лицо Григория:
– Храни тебя бог за твою доброту. Но… пора идти.
Васятка вздохнул с явным облегчением и шагнул к потайной двери. Григорий же не двинулся с места:
– Мы пришли за живым, но, если хочешь, унесем с собою мертвого. Будет у тебя хоть могилка, куда поплакать придешь.
Троянда задумалась. Обратный путь по узкой темной лестнице с этим тяжелым, громоздким телом будет тяжел, возможно, и опасен. Риск быть схваченными увеличивается в десятки раз. Да, это так, но… Гвидо заслуживает лучшего, чем попасть вместе с трупами бродяг неприкаянных, преступников, жалких самоубийц в какую-нибудь общую могилу, о которой не будет знать ни одна родная, добрая душа, или просто в море! И если эти люди сами предлагают ей помощь, она примет ее.
Троянда кивнула:
– Мы похороним его здесь, на монастырском кладбище.
– Ночью, на кладбище?! – в ужасе выдохнул Васятка – и тут же осекся под острым взглядом Григория.
Троянда приподняла голову Гвидо, но Григорий отстранил:
– Нет, мы сами. Только скажи, Христа ради – это кто? Почему она тут? Кто убил ее?
Он с жалостью смотрел на Цецилию, и Троянду это нисколько не удивило. Это для нее Цецилия – враг, предательница, уничтоженная опасность; и все, что она испытывает при виде ее трупа, – это облегчение. Ну а Григорий видит просто убитую женщину – еще молодую, очень красивую, смерть которой необъяснима – тем более здесь, в этой келье.
– Наверное, он убил ее, а потом себя, – со вздохом сказала Троянда. – Но… не знаю, откуда мне знать! И никто не знает, что здесь случилось, кроме них двоих! – Она кивком указала на мертвых – и окаменела, услышав тихий, безжизненный голос:
– Нет. Я знаю… я тоже знаю, что здесь произошло. Гвидо не убивал Цецилию Феррари. Это я убил ее.
* * *В глазах у Троянды все померкло, она повалилась вниз лицом на тело Гвидо, но тут же горячие руки Григория подхватили ее, встряхнули – и жизненная сила перелилась через них в ее тело, заставила очнуться и понять, что этот голос исходит из темного, надежно скрытого тенью угла и принадлежит не мертвому, а вполне живому человеку, который наконец вышел на свет, и Троянда увидела лицо, которое много лет преследовало ее в кошмарах.
Лицо Марко Орландини!
Он приблизился, склонился, заглянул в глаза Троянды. Григорий резко вытянул руку, пытаясь его остановить. Орландини слабо отмахнулся:
– Не бойся. Я ей ничего не сделаю. Это она сделала все, что могла… поквиталась со мной. – Он хрипло усмехнулся. – Думал, не было в моей жизни дня страшнее, чем тот, когда призрак Анисьи явился передо мной. Но нет… увидеть любимого брата в петле – это, оказывается, и есть самое страшное.
– Брата? – прошелестела Троянда сухими губами. – Он твой брат? Монах?..
– Он мой брат, монах. Потому я и продал тебя в монастырь, что не знал для человека участи хуже. Хотел, чтобы Анисья страдала на небесах, глядя на твои земные страдания.
– Страдала?! Но ведь ты убил ее – за что же ей страдать еще? Это ты заслуживал бесконечных мучений! – вскрикнула Троянда.
– Успокойся, Дария, – примирительно махнул рукой Марко. – Господь и так покарал меня… Куда уж больше! Как это там говорится? «Замышляй и поступай как знаешь, но помни о последствиях». Да, все правда… а тебе тоже надо бы запомнить эти слова, хорошенько запомнить!
– Почему мне?
– Да потому, что это ты его погубила, разве нет?
– Это Цецилия, – прошептала Троянда, но Марко покачал головой:
– Придумала все Цецилия, но ты стала орудием. Ты – монахиня, которая совратила Гвидо! Цецилия призналась перед смертью в ваших кознях, ничего не утаила. Мы ведь знакомы с ней давно, еще с того дня, когда я продал тебя в Мизерикордию. И потом, когда понял, что не призрак Анисьи донимал меня в тот страшный день, а живой человек, и что только одна душа могла знать обо мне и Анисье, я снова пришел в эту проклятую богом обитель. Но Цецилия сказала, что тебя не достать, что ты сбежала к богатому любовнику. Я и не пытался…
Но ты… ты не успокоилась до тех пор, пока не отняла единственного человека на свете, которого я любил… после того, как умерла твоя мать.
– После того, как ты убил мою мать, – пробормотала Троянда, и Марко обреченно опустил голову:
– Убил, да… Но и ты должна была убить меня, а не моего брата. Почему ты погубила Гвидо?!
– Я не знала, что он твой брат, клянусь! – горячо сказала Троянда. – Я пыталась спасти монастырь, действовала по наущению Цецилии… да сгноит господь ее дьявольскую душу.
– Гнев господа ее настиг, – успокаивающе кивнул Марко. – И она это знала… она так и извивалась вся, будто ее уже поджаривало адское пламя, когда она ползала у меня в ногах и молила о пощаде. Но разве я мог пощадить ее, когда увидел, что Гвидо мертв?
Троянда взглянула на него, и слезы навернулись на ее глаза. Марко слабо улыбнулся:
– Тебе жаль меня? О да… спасибо тебе за это. Я ведь и за тебя отомстил, когда прикончил Цецилию, верно? Хотя сначала у меня и в мыслях не было ее убивать. Я угрожал кинжалом, да, но лишь пытаясь заставить ее помочь мне спасти брата. Я пробрался к ней ночью и так напугал, что она согласилась провести меня сюда через потайной ход. Я хотел увести его, а ее запереть здесь. Но он умер… умер задолго до моего появления!