Троянда взглянула на него, и слезы навернулись на ее глаза. Марко слабо улыбнулся:
– Тебе жаль меня? О да… спасибо тебе за это. Я ведь и за тебя отомстил, когда прикончил Цецилию, верно? Хотя сначала у меня и в мыслях не было ее убивать. Я угрожал кинжалом, да, но лишь пытаясь заставить ее помочь мне спасти брата. Я пробрался к ней ночью и так напугал, что она согласилась провести меня сюда через потайной ход. Я хотел увести его, а ее запереть здесь. Но он умер… умер задолго до моего появления!
– Он убил себя сам? – спросила Троянда, осторожно касаясь влажных мертвых волос.
– Да, сам. Он не стал ждать, пока закончатся его хлеб и вода и смерть придет за ним во мраке. Он шагнул к ней навстречу при свете, без страха. Как воин. Как мужчина! Он был настоящим мужчиной, а не просто телом в сутане!
– Да, – отозвалась Троянда, – он был мужчиной…
Что-то шевельнулось рядом. Она подняла голову и почти удивилась, увидев Григория. Она и забыла о своих спутниках. А ведь они все время были здесь и слышали каждое слово этого странного разговора. И теперь Григорий понял – что он понял? А может быть, он толком не знает итальянского и все, о чем здесь говорилось, прошло мимо его ушей?
Ладно, сейчас это не важно. Надо уходить…
Вдруг Васятка, немо замерший в углу, резко шагнул к двери, ведущей в коридор, и сделал всем знак молчать. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь дыханием и потрескиванием фитилька в светильнике, и в этой тишине Троянда отчетливо расслышала торопливые шаги.
По коридору кто-то шел, и не один человек – несколько!
– Ключи! Принесите ключи! – послышался мужской голос.
– Они у аббатисы, – отозвался другой.
– Ну так сходите за ней. Пусть она покажет вам другой ход, перекройте его. Я сам слышал крик и голоса из этой кельи и должен удостовериться, что заключенный не сбежал.
– Ну, аббатису им долго придется искать, – пробормотал Марко, снимая с пояса Цецилии связку ключей. – Да и это – тоже.
– Надо уходить, – прошептала Троянда, – иначе они взломают дверь.
– Уходите, – кивнул Марко. – А я останусь с Гвидо.
– Останешься здесь? – ахнула Троянда. – Но ведь тебя схватят, осудят…
– Я уже сам себя приговорил, – слабо вздохнул Марко. – Уходи, спасайся! Только… напоследок скажи, что прощаешь меня!
Тяжело вздохнув, убийца Анисьи опустился на колени перед ее дочерью. Опустил голову, и тусклый свет позолотил обильную седину, покрывающую волосы, которые Троянда помнила жгуче-черными, зловеще-черными.
Слезы подступили к глазам.
Вся жизнь ее, вся ее загубленная, исковерканная жизнь пронеслась перед мысленным взором… И она заломила руки, замотала головой, чтобы не слышать тихого, отчаянного рыдания. Ей было жаль его, мучительно жаль, и все же она не могла переломить себя и даровать ему то прощение, о котором он просил.
И, верно, Марко понял, что молит о несбыточном. Тяжело поднялся; не глядя на Троянду, кивнул на темное зияние тайного хода:
– Ну, бог тебе судья. А теперь идите… нет, бегите! – вскричал он в следующую секунду, ибо в дверь вдруг заколотили чем-то тяжелым: верно, не найдя ключей, стража принялась сбивать замок.
Григорий шагнул к двери, выхватил кинжал, но Марко преградил ему дорогу. Глаза его были прикованы к Троянде:
– Нет, умоляю! Уведи их. Уходи сама, спасайся. Ты не можешь меня простить… что же, пусть так, но позволь мне хотя бы умереть за тебя!
Помедлив, Троянда кивнула. В этом она не могла ему отказать! И, перекрестив Марко на прощание, она взяла Григория за руку и потянула к потайному ходу, возле которого уже приплясывал от нетерпения Васятка. Он ринулся по лестнице, но Троянда задержалась: предстояло еще запереть дверь. Григорий тоже остановился. И пока Троянда искала секретную педаль, пока часть стены медленно и тяжело возвращалась на свое место, они могли видеть, как распахнулась дверь и несколько вооруженных людей ворвались в келью. Лишь на миг приостановились они при виде двух мертвых тел, простертых на полу, а потом всем скопом бросились на человека, в руке которого тускло поблескивало лезвие такого короткого по сравнению с их клинками ножа.
20. Возвращение Розы
Троянда не помнила, как они скатились по лестнице, как выбрались из монастырских садов. Наверное, она лишилась сознания еще в подземном переходе, потому что ощущение жизни вернулось к ней вместе с дыханием прохладного ночного ветра, и затхлым запахом воды в канале, и торопливым плеском весел. Темные фигуры сгибались и разгибались, сильно посылая лодку вперед: Григорий с Васяткою гребли что было мочи, а Троянда полулежала, свернувшись, на корме, и холодные брызги, срывавшиеся с весел, иногда окропляли ее ледяной лоб.
Подобно стреле, знающей конечную цель, лодка пролетела сквозь путаницу каналов и скоро врезалась в сумятицу прибоя. И только тут до Троянды дошло, что опасности они счастливо избежали и возвращаются на корабль.
Она села, пытаясь разглядеть лицо Григория в блеклом свете занимающегося утра. Сердце вдруг так забилось, что Троянда зажала его рукой.
– Зачем ты меня опять туда везешь? – спросила она, не зная, какого ответа ждет… но уж не того, которого дождалась:
– А что, прикажешь снова выбросить тебя в море?
– Выбросить? Но за что? – пролепетала Троянда – и еще больше обмерла, когда Григорий произнес по-итальянски:
– Значит, ты, монашка, католичка, была замужем за монахом?
О господи… Господи, он все слышал! И, конечно же, все понял! Нет, ведь не все. Он понял только то, что слышал. Он ведь ничего не знает о Троянде. Совсем ничего и потому не должен смотреть на нее так сурово. Сейчас она соберется с мыслями и объяснит ему все-все…
– Не надо, – вскинул руку Григорий. – Не трать попусту слов. Лживая русалка… Но чего иного ожидать от православной, которая перекрестилась в католичество?
– У меня не было выбора, – упавшим голосом прошептала Троянда.
Но он только усмехнулся:
– А разве бога выбирают? Мои отец и брат попали в плен к туркам. Брат предпочел смерть магометанству, спасся чудом. Отец до сих пор в оковах, но верен, я знаю, что он верен нашему богу! Какая сила могла заставить тебя? Ради чего? – Он резко кивнул в сторону берега. – Ради этого монаха? Я мог бы понять, если бы ты ради спасения мужа рисковала, но ты спала со мной ради своего любовника! Ты мне заплатила собой!
– Нет! – закричала Троянда. – Вспомни – я проснулась уже в твоих объятиях!
Он взрыкнул так, что она отпрянула, едва не вывалившись за борт. Васятка съежился, всем своим видом выражая горькое отчаяние оттого, что не уродился размером в мышку и не может сейчас, шмыгнув под банку, затаиться там от разгневанного Григория.
Боже, кто бы мог подумать, что в лице этого страстного и храброго человека она встретит религиозного фанатика? Да в чем же ее грех? Кто спрашивал ее, хочет ли она изменить вере отцов? Может быть, если рассказать Григорию все с самого начала… Нет, ни за что. Чего ради она должна перед ним оправдываться?!
– Ты врала, ты все врала… – твердил он, словно обезумев. – Ты нас купила на сказку об Аретино. Ты поняла, что он нам нужен, – и купила нас!
Так вот в чем причина… А она-то, глупая, что возомнила? Всего лишь обманутые надежды бесят Григория – отнюдь не обманутые чувства. За кого же он ее принимает? А за кого бы ни принимал – ему предстоит еще раз обмануться.
– Ну чего заладил – Аретино, Аретино! – грубо крикнула она. – Не плачь – будет тебе Аретино!
Григорий выразительно хмыкнул. Судя по выражению его лица, он не верил ни одному слову Троянды. И она тоже взъярилась:
– Не веришь?
– Не верю, – отмахнулся Григорий. – Полюбовник-то твой помер. Кто нас теперь представит Аретино?
– Кто? – сверкнула глазами Троянда. – Я, вот кто!
– Ты-ы? – изумленно взвыл ободрившийся Васятка. – А ты кто такова?
Григорий же ничего не спросил, но короткий взгляд его, чудилось, пронзил Троянде сердце, таким презрительным и острым был он. А потом нехорошая усмешка тронула его твердые губы, он снова налег на весла, и Троянда сама не знала, радоваться ей или печалиться тому, что лодка начала разворачиваться к берегу. Значит, он все-таки поверил ее словам… и всему тому, что угадывалось за ними.
* * *Троянда помнила, как поздно встают во дворце Аретино, и была готова к тому, что ждать придется долго. Разумеется, она не собиралась топтаться в приемной, надеялась пройти к Аретино сразу же, как только он проснется. Надо думать, Луиджи не откажет ей в протекции у бывшего любовника! И она была просто ошарашена, когда привратник сообщил, что синьора Веньера он позвать не может, ибо его со вчерашнего дня нет и никто не знает, где он.
Троянда с досадой прикусила губу. Наверняка Аретино послал Луиджи куда-то с одним из тех приватных поручений, выполнять которые молчаливый секретарь умел столь мастерски. А может быть, у Луиджи новый любовник, от которого тот не в силах оторваться? Как бы то ни было, его нет. Что же делать? Не у Пьерины же протекции просить, в самом деле!.. В самом деле… а почему бы и нет?! Главное, поскорее отделаться от этих молчаливых русских, чьи недоверчивые взоры так и сверлят ей спину. Того и гляди Григорий снова примется обвинять ее во лжи! И, не дав себе времени подумать и заколебаться, Троянда снова подступила к привратнику:
– Можешь ты, по крайней мере, сообщить обо мне донне Пьерине?
Почудилось или привратник и впрямь на глазах сделался меньше ростом?
– Пье-ри-не? – проблеял он чуть слышно.
– Ну да, Пьерине Риччья! – нетерпеливо воскликнула Троянда. – Ну, Джилье, Джилье, глупец!
– Джи-и-ль-е-е… – почти неслышно простонал привратник и попятился от Троянды, отмахиваясь, будто она порола несусветную чушь, и в то же время не сводя с нее перепуганных выкаченных глаз. И вдруг он насторожился, замер на миг – а потом юркнул в какую-то боковую дверцу столь проворно, что Троянде почудилось, будто его унесло ветром. Но это был не ветер, а раскаты мощного баса:
– Кто здесь говорит о Джилье?!
У Троянды невольно поджилки задрожали, такой ярости был исполнен этот голос. Да что они сегодня – сговорились, что ли, орать на нее?! Сперва этот русский, теперь Аретино! Что это с ним? Он же сейчас лопнет от злости! Лицо в один цвет с пурпурным плащом!
– Кто здесь осмелился произнести ее имя?! – взревел Аретино, и вдруг ярость вышла из него с этим ревом, как воздух выходит из надутого пузыря: – Троянда? Это ты, Троянда?! Ты вернулась? Ты узнала, как мне плохо, и пожалела своего любимого Пьетро? Значит, ты простила меня?!
Аретино сгреб ее в объятия и залепил рот таким поцелуем, что Троянда едва не лишилась чувств. Туманом заволокло ее голову… но это не был туман страсти, который овладевал ею прежде, лишь только стоило Аретино ее поцеловать. Нет! Это был туман дурманящего, почти невыносимого отвращения, и ей показалось, будто она вот-вот задохнется от брезгливости к мясистым, влажным губам Аретино, однако тот резко прервал поцелуй – для того, чтобы простонать:
– Tы вернулась! Tы одна понимала меня – всегда, всегда! Tы одна любила меня, а я… я всегда любил тебя одну, поверь!
– Меня-а? – вытаращила глаза Троянда. – Позволь, но ведь ты любил Джилью? Ты бросил меня ради нее, разве нет?!
Аретино повесил голову, а потом сунул пальцы в свои круто вьющиеся, красиво поседевшие на висках кудри и с силой рванул их:
– Любил ее, да! Бросил тебя – да, да! А знаешь, что сделала она? Знаешь, как она вознаградила меня за мое великодушие, за любовь, за преданность? Она сбежала от меня! И с кем? С кем, ты думаешь?
Троянда от изумления едва могла покачать головой.
– Tы не догадываешься? – вскричал Аретино. – Еще бы! Да ведь нормальному человеку такое и в голову не может взбрести! Она совратила Луиджи Веньера! Этого мужеложца! И сбежала с ним, прихватив пятьдесят тысяч дукатов!
Кажется, подумала Троянда, эта сумма уже фигурировала в первом побеге Джильи…
* * *Она не знала, смеяться злорадно или плакать вместе с Аретино, который рыдал, уткнувшись в ее плечо, причем слезы перемежались угрозами, стоны – клятвами и обещаниями вырвать с корнем из сердца любовь к этой неблагодарной.
Слезы Аретино были столь обильны, что вымочили Троянде и шею, и плечо. Она бы оттолкнула его, да не хотела еще пуще позорить в глазах русских, которые так и стояли на нижних ступеньках террасы, любуясь устроенным перед ними бесплатным представлением. Троянда ухитрилась одним глазком, поверх дрожащего плеча Аретино, взглянуть на русских.
Васятка застыл с разинутым ртом, имея самый ошеломленный вид. Похоже, все пережитое и увиденное им нынче ночью и утром уже не укладывалось у него в голове, и он превратился в олицетворение полнейшего обалдения. Григорий же… Губы поджаты, глаза прищурены, и сквозь эти щели так и режут Троянду кинжалы взглядов. Похоже, он теперь в очередной раз убедился в том, что брат его редкостный умница, коли ни на грош не поверил Троянде. Удивительно, однако, что мечущий столь презрительные взгляды Григорий еще не кинулся прочь, бросив на прощание какое-нибудь самое грязное ругательство. Ах да… ему ведь до зарезу нужен Аретино!
И тут, точно почувствовав что-то, Пьетро отстранился и уставился в ее лицо стеклянными от слез глазами:
– Но ты-то не покинешь меня, верно? Oстанешься со мной?
Она смотрела не на него – на Григория, который, конечно же, слышал эти слова… И тот вдруг махнул рукой, резко повернулся – и одним прыжком оказался в лодке. Лодка покачнулась… С трудом удержавшись на ногах, Григорий гаркнул:
– Васятка! Ты что, примерз к ступеням?!
Аретино оглянулся, только сейчас заметив незнакомцев, и затрубил в нос, заложенный слезами:
– Кто вы, синьоры? Сожалею, но не смогу вас принять сегодня.
– Нет, ты примешь их, – перебила Троянда, вырываясь из его дрожащих рук. – Потому что я останусь с тобой, только если ты их примешь и сделаешь то, что они хотят.
Лицо Аретино побагровело, и в глубине души Троянда мгновенно струхнула: она никогда прежде не осмеливалась говорить с Пьетро в таком тоне! А что, если он сейчас поймет, что вполне может обойтись без нее, и выгонит и ее, и русских? О нет, тогда ей лучше сразу утопиться в Большом канале!
– Ты… останешься? – пробормотал Аретино, и Троянда с изумлением распознала не ярость, а радость в его взоре. – Правда? Клянешься?
– Клянусь. Если ты…
– Да-да. Конечно. Я сделаю все, что ты хочешь! – Аретино схватил ее руки, покрыл их поцелуями.
Она опять отдает себя в его власть… Вернее, продает! Только теперь плата вперед.
Бегло улыбнувшись Аретино, она отняла у него руку и приглашающе махнула русским. Григорий глянул исподлобья. Васятка, одной ногой стоящий в лодке, другой – еще на ступеньках, так и замер враскоряку, перебегая непонимающим взглядом с Троянды на своего злющего приятеля.
Наконец Григорий кивнул ему, и Васятка неловко взгромоздился на террасу. Григорий выбрался медленно, как бы нехотя; так же неспешно поднялся по ступеням и встал не ниже Аретино, как подобало бы просителю, а даже на одну ступеньку выше, так что Аретино теперь глядел на него снизу вверх. Впрочем, Аретино даже и не заметил этой непочтительности, с явным интересом ожидая этого незнакомца, в глазах которого светилось такое пренебрежение, как будто он пришел не просить, а отказывать в просьбе. И Троянда смотрела на него, и сердце ее ныло оттого, что держала она в объятиях это тело, целовала эти губы, заглядывала в эти глаза, когда они пылали страстью, ан нет – не удержала самосветную птицу-счастье, и никогда больше… никогда…
Она сморгнула слезы и настороженно покосилась на Аретино. О чем он думает? Пытается определить, кто такой Григорий? Чужак, путешественник – сразу видно. Венеция – город путешественников, моряков, но очень нелегко отличить моряка от пирата, а морского путешественника от морского разбойника! И, похоже, Григорий подтвердил самые худшие подозрения Аретино, когда на вопрос: «Чем же я могу быть вам полезен, синьор?» – услышал ответ:
– Помогите мне встретиться с Барбаруссой!
* * *Конечно, Троянда слышала имя знаменитого турецкого пирата. Но удивительнее всего, что Хайреддин Барбарусса не был турком. Как и его старший брат, легендарный пират Арудж, он происходил из семьи гончара-христианина, который перебрался в Митилену после ее захвата турками. В шестнадцать лет Арудж принял мусульманство, нанялся на пиратский корабль, вскоре стал капитаном и самым добычливым тунисским пиратом из тех, которые грабили испанское побережье и торговые суда. В конце концов против него ополчился Фердинанд Католик, сам король Испании, – и с этого времени пиратство перестало быть только промыслом: оно стало новым витком борьбы между христианским и мусульманским миром за обладание Средиземным морем.
После смерти Аруджа на морскую арену вышел его младший брат, прежде державшийся в тени. Хайреддин унаследовал и могущество, и богатства, и дурную славу Аруджа одновременно. Рассказывают, что в память о старшем брате черноволосый Хайреддин красил бороду хной и очень любил, когда его называли Рыжим Хайреддином.
Насилия, грабежи, поджоги – так выглядел след, который вот уже много лет тянулся за Барбаруссой вдоль обоих побережий «итальянского сапога». Европейские дворы кипели от возмущения, а османский султан Сулейман I называл кровожадного морского разбойника своим любимым сыном. Постепенно все североафриканские пираты присоединялись к Барбаруссе, что многократно увеличило силы его флота. Барбарусса был провозглашен адмиралом мусульман, беглей-беем, эмиром эмиров! Не существовало христианского флота, который не разгромил бы непобедимый Барбарусса. В иные годы на алжирские невольничьи рынки его пираты привозили столько христиан, что цена на этот товар падала: за раба давали буквально луковицу! А пятнадцать лет тому назад очередь дошла и до Венеции: пиратский флот вторгся в пределы республики… Тысяча девушек и полторы тысячи юношей попали в рабство, и венецианское золото рекой потекло в бездонные трюмы кораблей Рыжего Хайреддина.
Впрочем, в последние годы завоевательный пыл Барбаруссы несколько поиссяк, что весьма огорчало французского короля Франциска I. Галльский петух так горячо возжелал заключить союз с турецким (дабы противостоять Карлу V Испанскому!), что позволил ему разместить армию в Тулоне в надежде, что тот крепко прижмет испанцев. Однако семидесятилетний Барбарусса, недавно женившийся на восемнадцатилетней красавице и вдруг полюбивший все человечество, не оправдал надежд французов. Вместо того чтобы в очередной раз пройтись огненным смерчем по Средиземному морю, Барбарусса занялся строительством в Константинополе великолепной мечети, а заодно и монументального мавзолея самому себе. К морскому же разбою он прибегал теперь все реже – частично для того, чтобы пополнить свою и без того сказочно богатую казну, частично – чтобы разогнать холодеющую кровь. С великим Аретино великого Барбаруссу связывала, по слухам, давнишняя дружба. Говорили, что Барбарусса считает Аретино таким же ярым противником католицизма, каким он был сам всю свою жизнь.