Впрочем, в последние годы завоевательный пыл Барбаруссы несколько поиссяк, что весьма огорчало французского короля Франциска I. Галльский петух так горячо возжелал заключить союз с турецким (дабы противостоять Карлу V Испанскому!), что позволил ему разместить армию в Тулоне в надежде, что тот крепко прижмет испанцев. Однако семидесятилетний Барбарусса, недавно женившийся на восемнадцатилетней красавице и вдруг полюбивший все человечество, не оправдал надежд французов. Вместо того чтобы в очередной раз пройтись огненным смерчем по Средиземному морю, Барбарусса занялся строительством в Константинополе великолепной мечети, а заодно и монументального мавзолея самому себе. К морскому же разбою он прибегал теперь все реже – частично для того, чтобы пополнить свою и без того сказочно богатую казну, частично – чтобы разогнать холодеющую кровь. С великим Аретино великого Барбаруссу связывала, по слухам, давнишняя дружба. Говорили, что Барбарусса считает Аретино таким же ярым противником католицизма, каким он был сам всю свою жизнь.
…Троянда с тревогой вглядывалась в лица мужчин, которые вот уже несколько мгновений мерились взглядами исподлобья. Наконец Аретино спросил:
– Зачем тебе Барбарусса?
Григорий прикусил губу. Либо Аретино очень заинтересовался и забыл пригласить его в дом, либо считает дело нестоящим и хочет унизить, а потому и ведет разговор здесь, на ступенях крыльца. Неужели хитрый венецианец не понимает, что речь идет о больших, очень больших деньгах? А ведь Аретино, насколько понял Григорий, только что потерял изрядную сумму! И вот случай поправить свои дела плывет ему буквально в руки… Решив стерпеть, но добиться своего, Григорий продолжал просительным тоном:
– Я давно хочу выкупить из Туретчины своего отца. Готов уплатить хорошие деньги тому, кто станет посредником в этом деле.
– Твой отец в плену у Барбаруссы? – пробормотал Аретино, как бы в задумчивости переводя взор на море, но ни от Троянды, ни от Григория не укрылся жадный блеск его глаз. – Ох, ему не повезло… А велик ли выкуп?
– Велик.
– Сколько же за посредничество?
– Двадцать тысяч дукатов.
– Двадцать пять… нет, тридцать тысяч! – быстро сказал Аретино. – И деньги вперед.
– Двадцать пять, – кивнул Григорий. – И деньги получите при встрече. И ты, и Барбарусса.
– Коли так, зачем тебе нужен посредник? Корабль есть? Ну вот выходи в море и…
– За выкупом Барбарусса отпустил моего брата, – пояснил Григорий. – Отец и брат – купцы. И если мы с Прокопием снова попадем в плен, а наши деньги отнимут, больше некому будет нас выкупать. Поэтому я хочу встретиться с Барбаруссой в безопасном месте. И вот еще что: я забыл упомянуть, что человек, который предоставит для этой встречи свой дом, получит еще двадцать тысяч за беспокойство.
– Двадцать пять! – словно выстрелил Аретино, и Григорий кивнул:
– Сговорились.
– Всего, стало быть, это выйдет пятьдесят… пятьдесят тысяч дукатов? – задыхаясь, спросил Аретино.
Григорий кивнул, и Троянде показалось, что на сей раз он поджал губы не от злости, а чтобы не рассмеяться.
– Хорошо, – выдохнул Аретино. – Через неделю… через две недели ты встретишься с Барбаруссой – в моем доме. Понял? Нет, ты понял?
Григорий кивнул. Как он и предполагал, цифра в пятьдесят тысяч дукатов сделала свое дело.
21. Рыжий пират
– А вот интересно: если он столько платит посреднику, то какова же сумма выкупа? – задумчиво спросил Аретино.
– Очевидно, Барбарусса это знает. Почему бы не спросить у него? – со вздохом ответила Троянда, едва сдерживая раздражение: эти слова она произнесла за минувшие две недели раз сто, потому что столько же раз Аретино задал свой вопрос. И она не сомневалась, что задаст в сто первый, в сто десятый, ибо в эти дни не существовало ничего, что занимало бы его сильнее, разве что бегство Пьерины… Однако у Аретино хватило деликатности не беседовать о неверной любовнице, лежа в постели Троянды. Да и зачем? Она все равно была здесь – той незримой третьей, которая не дает двоим вкусить счастья. Ну, верно, не очень-то им его и хотелось, этого счастья! Во всяком случае, Троянде, ибо, когда Аретино в первый же вечер после ее возвращения заявился в отведенные ей покои, она вдруг почувствовала, что совсем охладела к нему, и едва сдержалась, чтобы не вытолкать беднягу Пьетро за дверь! Слава богу, вовремя опомнилась, сообразив: а вдруг, разобидевшись, Аретино не станет помогать русским? И ей удалось смирить себя, затаить дыхание и молча ждать, пока Аретино разденется и начнет ее ласкать. Тошнота приступами подкатывала к горлу, стоило только вспомнить, какое у него волосатое, полное тело, как он шумно, взахлеб дышит, как причмокивает, целуясь взасос, как забивает рот его борода и колются усы, как богохульствует он в мгновения последнего наслаждения… Спроси у нее сейчас господь: согласится ли она умереть наутро, если проведет эту ночь не с Аретино, а с тем яростным русским, – она выкрикнула бы свое согласие, обливаясь слезами восторга. Ведь тот человек – чужой, ненавидящий, отважный, презрительный, страстный, дерзкий, нежный, грубый, восхитительный, угрюмый – каким-то неведомым образом умудрился прибрать к рукам ее смятенное сердце, а в теле оставил такие воспоминания, что самая мысль о другом мужчине, который будет обладать ею, показалась Троянде непереносимой… просто смертоубийственной!
Аретино сбросил на пол халат и тяжело возлег рядом с Трояндою. Она затаила дыхание… и вдруг странный, почти экстатический восторг овладел ею. Захотелось, чтобы Аретино навалился на нее и начал пробиваться в сухие глубины ее лона своим жадным естеством, причиняя боль. Захотелось, чтобы Аретино понял, как он отвратителен, как мерзок Троянде, и возмутился этим. Она почти с вожделением представляла, как, изнасиловав ее равнодушное тело, Пьетро придет в ярость, изобьет ее, вымещая на ней и разочарование, и горечь своей потери, а потом за волосы – непременно за волосы, так, что Троянда будет кричать от боли! – потащит ее по длинным коридорам и извилистым лестницам в самый темный, самый сырой подвал, где бросит умирать от голода и холода, а то и вовсе столкнет в черные воды канала. И она умрет, утонет, она будет страдать – страдать с наслаждением, зная, что своими мучениями покупает счастье Григория. Последним вздохом, последним биением сердца она будет умолять Аретино не нарушать данного слова, спасти отца Григория, помочь им покинуть Венецию без помех, ну а потом… потом она с наслаждением умрет с этим русским именем на устах и будет вечно глядеть на него с небес. А он не узнает… он никогда не узнает, что Троянда своей жизнью выкупила жизнь его отца, счастье их семьи. Он всегда будет вспоминать о ней с отвращением, и Прокопий, конечно, постарается подогреть это отвращение. И только сны – только загробные сны останутся Троянде, чтобы хоть иногда, хоть изредка встречаться с любимым, как они были лишь однажды: глаза в глаза, сердце к сердцу, слившись всеми помыслами, всем существом, всем естеством…
Она столь глубоко погрузилась в предвкушение своих искупительных, очистительных, сладостных страданий во имя Григория, что ощутила себя весьма грубо сброшенной с небес на землю, когда Аретино, даже не сделав попытки коснуться ее, покряхтел и с неловкостью признался:
– Черт бы подрал эту Джилью! Не иначе, напустила на меня какие-то чары. Сколько ни тужусь… даже волосы на голове дыбом встали! А больше ничего…
Троянда еще не успела понять, испытала она облегчение или разочарование при этом признании, как Аретино взбил подушки повыше, устроился поудобнее и спросил деловито, заговорщицки, как если бы она была не отставной любовницей, перед которой он вдобавок только что потерпел полное фиаско, а одним из его секретарей, доверенным лицом, а то и торговым партнером:
– А вот интересно: если он столько платит посреднику, то какова же сумма выкупа?
* * *С тех пор минуло две недели. Срок, назначенный Аретино, чтобы разыскать Барбаруссу, истекал завтра, и Аретино просто-таки извелся от нетерпения. Троянда иногда изумлялась его заинтересованности в этом деле: конечно, сумма в пятьдесят тысяч дукатов – очень немалая, однако получение таких деньжищ было для Аретино делом если и не весьма обычным, то все равно не чем-то из ряда вон выходящим. Скажем, именно столько ему, как правило, присылал дож Венеции; на такие же суммы не скупился Карл V… Очевидно, Аретино, привыкший, что золото валится на него с потолка, имел особый интерес честно, самому заработать его. Притом предприятие, на которое он согласился, выглядело достаточно опасным. Пусть Хайреддин Барбарусса и заключил союз с французским королем, однако Венеция еще не оправилась от ужаса после его последнего набега. И знакомство с Барбаруссой было не из тех, которыми гордятся порядочные люди, так что Аретино изрядно рисковал, ввязавшись в эту историю. Стоило недоброжелателям Аретино узнать, что по его приглашению Барбарусса побывал в Венеции, а потом преспокойно скрылся… да Аретино враз растерял бы добрую половину своих покровителей, а то и угодил бы в тюрьму! Троянда не могла не отдать должное спокойствию и отваге, с которыми он держался. И если в первые дни, пока готовили быстроходную фелюгу для спешной отправки в Константинополь, пока сочиняли Барбаруссе убедительное письмо, гарантирующее его безопасность, Аретино выглядел встревоженным, то чем ближе подходил день встречи, тем спокойнее и увереннее в себе становился Пьетро.
Чего никак нельзя было сказать о Троянде…
Бог знает, может быть, чертовка Джилья и заколдовала Аретино, но Григорий наверняка заколдовал Троянду. Заколдовал, приворожил, свел с ума! Теперь она часами просиживала у окна, вглядываясь в синие дали лагуны, пытаясь где-то там высмотреть корабль, названия которого она даже не успела узнать… зато успела оставить там свое сердце. Она не замечала ревнивых взглядов и колкостей Аретинок, которые в штыки восприняли ее возвращение. Не отличала одно от другого среди двух или трех десятков платьев, которых тотчас же накупил ей щедрый Пьетро; не видела, что ест, что пьет, где спит. Она жила словно во сне, чувствуя, как на губах ее все еще горят следы от его нетерпеливых зубов, и ноги, которые он так торопливо, почти грубо разбрасывал, до сих пор ломит от сладостной боли. Нет, это сердце ее ломило сладостно-мучительными воспоминаниями, а тело… тело просто горело от неутоленной страсти, которую разбудил в нем Григорий, и никому другому не погасить этого костра! Не раз она была готова сбежать из дворца и на первой попавшейся гондоле отыскать его корабль. Но стоило ей представить, как нахмурится, встретившись с нею, Григорий… увы, для него она – лишь средство подобраться поближе к Аретино, ее, как он думает, возлюбленному… Да он же собственноручно отвезет ее в палаццо на Большом канале, мало того – уложит в постель, а Аретино пристроит сверху! Откуда ему знать, что она так же нужна Пьетро, как и он ей!
Думая о Григории, Троянда все время пыталась на него разозлиться, но почему-то злилась только на себя. И все заканчивалось тем, что она завороженным взором вперялась в темно-зеленую бездонную могилу канала, к которой она уже однажды была так близко. Но умереть, не увидев Григория… Нет, это было выше ее сил!
И вот наконец день встречи настал.
* * *Битых два часа стояла она перед зеркалом, не в силах выбрать лучшее из лучших своих платьев, когда в комнату заглянул Аретино…
– Пожалуйста, не мешай, – раздраженно выпалила Троянда. – Ты же не хочешь, чтобы я выглядела перед знаменитым Барбаруссой как девчонка-оборванка! Что поделаешь, я успела забыть свой гардероб.
– Если ты хочешь произвести неотразимое впечатление на Хайреддина, тебе лучше раздеться, – хмыкнул Аретино. – Этот мусульманин в отношении к женскому полу истинный ренегат – он просто без ума от белокожих женщин. Ну а если серьезно: можешь надеть что угодно, потому что у Барбаруссы не будет возможности оценить твои старания.
– То есть как? Он что, не едет? Встреча не состоится?! – в ужасе возопила Троянда, у которой обморочно подкосились ноги.
– Тише, молчи! – замахал руками Аретино. – Он уже приехал, он уже здесь. И встреча, конечно, состоится. Но даже и думать забудь появиться там!
– Это еще почему? – грозно свела брови Троянда. – Когда мне еще представится случай повидать великого Барбаруссу?!
– Надеюсь, никогда, – сказал как отрезал Аретино. – Большое дело, подумаешь – рыжий турок! И не закатывай истерик! – категорично выставил он ладонь, увидев, что глаза Троянды налились слезами. – Я же о тебе беспокоюсь. Ты слишком уж красива! Я совсем не хочу, чтобы Хайреддин пленился тобой, а потом Венеция снова подверглась разграблению.
– Венеция?! Из-за меня?! – фыркнула Троянда. – Целый город из-за одной женщины?!
– Представь себе, – очень серьезно произнес Аретино. – Ты никогда не слышала, что он учинил ради Юлии Гонзаго? Юлия – молодая вдова, графиня Фонди, слава о красоте которой гремела по всей Италии. Ходили слухи, что стихи в ее честь слагали двести восемьдесят поэтов! Не скрою, – самодовольно огладил бороду Аретино, – что в их числе был и я, хотя… хотя я знавал женщин гораздо привлекательнее Юлии, более напоминавшей мраморную статую, чем ту пылкую красавицу, которую воспевали стихи…
Аретино опустил голову, и Троянда поняла, что он вспомнил Джилью. Даже подумала, не воспользоваться ли этим припадком задумчивости и не кинуться ли прочь, чтобы успеть хоть одним глазком взглянуть на Григория, но тут Аретино вздохнул и очнулся:
– О чем это я? Ах да! Юлия Гонзаго!.. Конечно, от слухов об этой красавице сердце Барбаруссы разгорелось, однако он сохранил присутствие духа, потому что был хорошим политиком. Эту жемчужину он решил добыть не для себя, а для своего государя: ведь Сулейман I гордился своим гаремом. Итак, вперед, на Фонди, где живет графиня! Суда пристали к берегу ночью, и янычары Барбаруссы бросились к замку. Слишком поздно! Успели дать тревогу, и графиня в одной ночной рубашке ускакала верхом в сопровождении слуги. Барбарусса, разъяренный вестью об исчезновении красавицы, решил наказать Фонди и отдал город воинам на разграбление. По истечении четырех часов в городе остались только трупы, а корабли Барбаруссы осели под тяжестью награбленного… Поняла теперь, почему я не хочу показывать тебя Хайреддину?
– Ты мне льстишь! – криво улыбнулась Троянда.
– Вовсе нет, моя несравненная северная роза! – С этими словами Аретино поцеловал руку своей пленнице и вышел, еще раз строго-настрого приказав носа не высовывать из своих комнат и подальше спрятать все эти роскошные платья.
…Яростно отерев слезы, Троянда так и сделала. Собрав платья в тяжелую, жестяно гремящую охапку, она с ненавистью швырнула их в угол и достала из сундука совсем другую одежду: ее она не надевала уже две недели, после того, как, выстирав и почистив, сложила в этот сундук. Та самая голубая юбка с алыми цветами, и высокий бархатный корсаж, и белая рубашонка с широкими кружевными рукавами, и тонкий платок, кокетливо стянувший бедра. Все, что осталось ей на память… Конечно, она постарается не попадаться на глаза мерзкому Барбаруссе, однако поглядеть на Григория ей не помешает никакая сила! А если повезет и они невзначай столкнутся в каком-нибудь узком переходе, он увидит на Троянде этот наряд и, может быть, поймет… О том, что должен понять Григорий, лучше было не думать, не терзать себя. Не для нее он! Не для нее! Но хоть увидеть в последний раз… хоть взглянуть разочек!
Торопливо одевшись и заплетя волосы в косу, Троянда выскользнула из комнаты и со всех ног понеслась к кабинету Аретино, надеясь затаиться где-нибудь за пологом.
Ей не повезло: русские уже прибыли, и подходы к кабинету охраняли несколько bravi. Троянда отошла под прикрытие портьер, размышляя, дал ли им Аретино какие-нибудь указания на ее счет. Скорее всего он строго-настрого велел вообще никого не подпускать к кабинету, и ее бесцеремонно отправят восвояси. Конечно, попробовать можно: за спрос, как говорил Прокопий, денег не берут!
Она только-только надела на лицо самую обольстительную из своих улыбок и с беспечным видом приготовилась подойти к bravi, как вдруг из кабинета вышел оживленный Аретино.
– Все тихо? – спросил он, понизив голос.
– Да, синьор, – поклонился начальник охраны.
– Отлично. Последите за русскими, чтобы не сунули нос куда не надо. Я сейчас приведу Барбаруссу! – При последних словах Аретино многозначительно воздел палец – и вдруг двинулся прямо к тому месту, где пряталась Троянда.
Она едва успела отпрянуть, изготовившись шмыгнуть в сторону, но запуталась в портьере и застыла ни жива ни мертва, даже дышать перестала. По счастью, Аретино был слишком возбужден и, пролетев мимо нее, как пушечное ядро, ворвался в комнату, где, по его словам, уже находился Барбарусса. Однако комната выглядела совершенно пустой…
«Что ж, под столом он прячется или в шкафу?» – усмехнулась Троянда – и тут же ей стало не до смеха: Аретино и в самом деле открыл тяжелый поставец с серебряными кубками, стукнул в заднюю стенку и сказал устрашающим шепотом:
– Вылезай, слышишь? Эй!
С того места, где замерла стянутая портьерою Троянда, было прекрасно видно, как задняя стенка вместе с полками бесшумно отъехала в сторону, и в темном проеме появилась какая-то сверкающая фигура. Однако она оказалась слишком громоздкой, и Аретино пришлось буквально вытаскивать человека из поставца. После этой процедуры долгополый кафтан его съехал на одно плечо, да и пышный тюрбан перекосился, однако все равно – облик его производил ошеломляющее впечатление. Сказать, что одет он был роскошно, значило не сказать ничего.
«Сам Соломон во всей славе своей!» – восхищенно подумала Троянда, невольно щурясь от блеска золотой и серебряной парчи, а также многочисленных драгоценностей, которыми был украшен, увешан, увенчан и унизан незнакомец. На нем просто живого места не было, разве что борода – окладистая рыжая, вернее, красная борода, закрывавшая пол-лица, – не увита бриллиантовыми или жемчужными нитями. Это была настоящая восточная, вызывающая, сказочная, баснословная роскошь, и оставалось только бессильно воображать, как же наряжается Барбарусса, когда отправляется, например, к своему султану, если он так одет для деловых переговоров по выкупу одного из многих тысяч своих пленников! Впрочем, кажется, эта встреча немало значила для Барбаруссы, ибо, едва поправив сбившийся тюрбан, он взволнованно спросил: