– Ну, Император разведает, – ответил Паштет и достал из кармана тетрадь Птаха. Уловив его движение краем глаза, Треска ухмыльнулся и приготовился к продолжению спора. – А в Англии должны были люди остаться. Выживальщики в катакомбах, горцы. В горах-то всяко, кто-то должен был спастись.
– И как они там живут, по-твоему, двадцать лет, а, умник? – парировал Треска. – Если спускаться некуда и кругом фон. Камни, что ли, жрут?
– Мы этого не знаем наверняка, – упрямился Паштет. – Ну что ты заладил. Вот смотри, что тут сказано.
Послюнив палец, он перевернул несколько страниц.
– «Пей там, где конь пьет. Конь плохой воды не будет пить никогда. Стели постель там, где кошка укладывается. Ешь фрукт, которого червяк коснулся. Смело бери грибы, на которые мошкара садится, – всматриваясь в буквы, медленно читал Паштет. – Сади дерево там, где крот землю роет. Дом строй на том месте, где змея греется. Колодец копай там, где птицы гнездятся в жару. Ложись и вставай с курями – будешь иметь золотое зерно дня. Ешь больше зеленого – будешь иметь сильные ноги и выносливое сердце, как у зверя. Плавай чаще – будешь себя чувствовать на земле, как рыба в воде. Чаще смотри на небо, а не под ноги – и будут твои мысли ясные и легкие. Больше молчи, чем говори – и в душе твоей поселится тишина, а дух будет мирным и спокойным».
Закончив, он немного помолчал, вдумываясь в прочитанное.
– Видишь? Человек в любой ситуации приспособиться может. Было бы желание.
– Неплохо, – неохотно согласился Треска и, открыв крышку, помешал содержимое одной из кастрюль. – Это Птах твой отмочил?
– Нет, – прищурился Паштет и вчитался в подпись под изречением. – Это какой-то преподобный Серафим Саровский.
– Не знаю такого, – цыкнул зубом Треска.
– И я, – согласился напарник.
– А я уверена, что в мире еще много выживших, – подала от корзин голос Лера. – Мы же с вами сами столько увидели. Взять ту же Антарктику и Фареры. Их вообще не бомбили. Так почему не быть выжившим и в других местах? Их только нужно найти, выйти с ними на связь.
– Ну да, выйти на связь, – усмехнулся Треска. – Тебя послушать, так это получается плевое дело.
– А то ты не слышал, – возразила Лера. – Мы же приняли сигнал из Севастополя. Что ты об этом скажешь?
– Случайность, – пожал плечами толстяк. – Ничего, может, и не было, не нажимай ты на кнопки.
– Но ведь получилось, же, – не сдавалась девушка. – И теперь мы знаем, что там кто-то есть.
– Не знаем. Передача на повторе, – упирался толстяк. – Мыкается сама по себе, впустую все двадцать лет, а там только трупы, небось, одни уже давно. Проклято тут все давно, ребята, как пить дать проклято. И мы вместе со всем…
– Все равно. Надо только научиться слушать, – Лера вспомнила слова Милен, сказанные в лесу. – И верить.
– Ты закончила там?
– Да, закончила. Переложено ваше мясо.
– Ну, так давайте хавать, – Треска с помощью Паштета переставил кастрюли с плиты на стол. – Жрака уже поспела.
В кают-компании Мигель подчеркнуто сел подальше от Леры. Послушался. Не стал бередить раны. Говорили мало. Да что было обсуждать. Корабль шел своим ходом. Путешественники возвращались домой. Еда приятно согревала желудки, а за бортом уже воцарилась ночь.
После ужина все члены команды разбрелись по недрам «Грозного» кто куда. Взяв метеостанцию, Савельев вышел на палубу. Неторопливо разложился, сверился с показаниями чашечного измерителя скорости ветра. Постоял, вдохнул налетевший соленый морской бриз.
Ночь была почти безоблачная. На горизонте черным массивом на фоне бледного неба ясно виднелась чья-то земля. А над головой – звезды. Звезды без конца.
– Не спится? – позади Савельева на воздух вышел Тарас.
– Не-а, – отозвался метеоролог. – Смотри, земля.
Старпом шмыгнул носом, порылся в офицерском бушлате, неторопливо, с деловитостью скатал самокрутку, решив не засорять кассеты с палладиевой шихтой на борту. Пыхнул. С удовольствием вдохнул колючий дым, «куря в атмосферу».
– Это Шетландские острова, – наконец ответил он и поднял бинокль.
В наведенных окулярах темная масса, возвышающаяся над водой, стала намного ближе. В сумраке была различима изогнутая линия берега с глубокими ущельями и плато.
– Интересно, там есть кто-нибудь?
– Останавливаться не станем.
– Да я не об этом, – Савельев повертел в руке выключенный измеритель. – Просто так. Спросил.
– Может, и есть. После всего нами увиденного, почему бы и нет.
– Все-таки планета не до конца вымерла. А мы-то думали…
– Разбросаны только все. Кто наверху остался, кто под землей…
– А ты не жалеешь, что возвращаемся?
– В смысле? – отняв от лица бинокль, нахмурился Тарас.
– Ну как… Мы же побывали в стольких краях, где люди на поверхности живут. Дышат нормальным воздухом. А мы ведь опять под землю плывем. В противогазах опять ходить. Рентгены. Зараза-то никуда не делась.
– Там наши близкие и наш дом. В конце концов, не мы выбирали такую участь. Но нам этот крест нести.
– Да. Конечно, ты прав. И все же как-то несправедливо, – вздохнул Савельев.
Досмаливая самокрутку, старпом снова принялся разглядывать горизонт.
– Стоп, а это что такое…
– Где?
– Вон там, – не отнимая от глаз бинокля, Тарас вытянул руку. – Огни. Видишь?
– Вижу.
Действительно, на берегу, видные с многокилометрового расстояния – воздух был чистым, – показалось несколько мерцающих огоньков.
– Костры? – осторожно предположил Савельев. – Или пожар?
– Хрен его знает. Может, и костры, а может, фонари мощные, отсюда не разобрать.
Непонятных огоньков было не больше дюжины. Они располагались, вытянувшись в одну линию. Тусклые. Холодные. И далекие.
– Они сигналят? – почему-то вдруг предположил Савельев.
– Вряд ли. С такого расстояния нас, скорее всего, не видно.
В этот момент источники света пришли в движение и плавно стали подниматься вверх, как стайка спугнутых светлячков.
– Что за черт, – Тарас недоуменно смотрел, как огоньки кружат друг вокруг друга, а иногда замыкаясь в кольцо, прихотливо вращаются, словно в хороводе.
– Шаровые молнии?
– Это мне ты говоришь? Какая, к лешему, гроза, если на небе ни облачка?
– Тогда что это такое? – понизив голос, проговорил Савельев.
– Не знаю… Но чем бы оно ни было, это точно не люди.
Моряки некоторое время стояли и смотрели на танец неведомых светлячков. Неожиданно, еще немного покружившись, они один за другим плавно погасли. Далекий берег снова окутала тьма.
– Ну не галлюцинации же это, – растерянно пробормотал Савельев. – Не обман зрения…
– Нет. Но что это на самом деле, мы никогда не узнаем, – опустил бинокль на грудь Тарас. – Да и проверять, если честно, не хочется. Ладно. Ты закончил? Пора укладываться. Нам еще плыть и плыть.
– Да, пошли, – согласился Савельев, бросив последний взгляд на кутавшийся в ночь Шетландский архипелаг.
«Грозный» входил в Северное море. На вахту заступила ночная смена.
* * *Когда в дверь церквушки постучали, отец Амвросий и двадцатилетний Мигель только закончили утренние молитвы и собирались чаевничать.
В небольшое полутемное помещение дохнуло холодом.
– Эй, ну вы где! – с порога прокричал раскрасневшийся на морозе Макмиллан, на капюшон куртки которого была нахлобучена неизменная ковбойская шляпа. – Вас только ждем.
– Идем-идем, – поднимаясь со стула, проворчал Амвросий и потянулся за висевшей в приделе курткой. – Чаю попить не дадут.
– Да никуда не денется ваш чай. Давайте! Все уже собрались! – выпалив все на одном дыхании, американец скрылся за дверью.
– Мальчишка, детство в одном месте заиграло, – усмехнулся в бороду батюшка.
На Южном полюсе царило лето, и полярники, решившие встряхнуться от круглосуточного просиживания штанов в своих блоках, как в консервных банках, решили устроить себе излюбленную в этих краях забаву. А именно – футбольный матч между командами соседних станций.
Ближе всех, буквально под боком, сидели бельгийцы, – и именно с ними-то в результате жеребьевки следовало провести дружеский матч.
Сначала участники матча хотели сделать футбольным арбитром отца Амвросия, как человека духовного и, соответственно, не падкого к соблазну судить только в одни ворота. Бельгийцы, вроде бы, против такого расклада ничего не имели. Но вот только сам отец Амвросий наотрез отказался, как его ни уговаривали.
После долгих препирательств и споров, в которых каждая сторона пыталась пропихнуть своего судью, методом простого жребия арбитром матча пришлось стать Льву Николаевичу Дубкову, начальнику станции «Новолазаревская». Это вызвало бурю возмущения с бельгийской стороны. Ведь всем был известен азарт Дубкова, если дело касалось футбола. Все прекрасно помнили лето две тысячи двенадцатого, когда он, небритый и злой, притащил на бельгийскую станцию ящик «контрабандного» виски, чем нанес существенный удар запасам «Новолазаревской». Новолазаревцы, конечно, высказали недовольство, но отнеслись даже с неким пониманием – спор есть спор. Ведь накануне Лев Николаевич поспорил с бельгийским начальником станции, что сборная России выйдет из группы. Однако итоговый результат игры с Грецией, 1–0 не в пользу россиян, явственно говорил о том, что с дядей Джеком по фамилии Дэниэлс придется расстаться.
Ближе всех, буквально под боком, сидели бельгийцы, – и именно с ними-то в результате жеребьевки следовало провести дружеский матч.
Сначала участники матча хотели сделать футбольным арбитром отца Амвросия, как человека духовного и, соответственно, не падкого к соблазну судить только в одни ворота. Бельгийцы, вроде бы, против такого расклада ничего не имели. Но вот только сам отец Амвросий наотрез отказался, как его ни уговаривали.
После долгих препирательств и споров, в которых каждая сторона пыталась пропихнуть своего судью, методом простого жребия арбитром матча пришлось стать Льву Николаевичу Дубкову, начальнику станции «Новолазаревская». Это вызвало бурю возмущения с бельгийской стороны. Ведь всем был известен азарт Дубкова, если дело касалось футбола. Все прекрасно помнили лето две тысячи двенадцатого, когда он, небритый и злой, притащил на бельгийскую станцию ящик «контрабандного» виски, чем нанес существенный удар запасам «Новолазаревской». Новолазаревцы, конечно, высказали недовольство, но отнеслись даже с неким пониманием – спор есть спор. Ведь накануне Лев Николаевич поспорил с бельгийским начальником станции, что сборная России выйдет из группы. Однако итоговый результат игры с Грецией, 1–0 не в пользу россиян, явственно говорил о том, что с дядей Джеком по фамилии Дэниэлс придется расстаться.
После этого Дубков еще пару месяцев ходил хмурый и постоянно рифмовал слово «валлоны» со всем известными резиновыми изделиями.
Сейчас же злорадная ухмылка Дубкова не сулила бельгийцам ничего хорошего. Вероятно, в этот момент он им напоминал повара, который с огромным ножом склонился над беззащитной брюссельской капустой.
Однако к чести Льва Николаевича, как показали дальнейшие события, опасения бельгийцев были напрасны.
Мячи имелись на каждой базе. Очистили грейдером площадку, утрамбовали снег, построили импровизированные ворота из пустых топливных бочек и по свистку судьи ринулись в бой.
Вратарем русских был чернокожий здоровяк Зэф Мичиган, механик. У противников – длинный как жердь метеоролог Эркюль Брессон. В том, что его поставили на ворота, бельгийцы пожалели практически сразу, как только Макмиллан, а потом и немец-биолог Ганс Крюгер засадили ему по два гола каждый почти в упор.
Но бельгийцы тут же ответили дублем вертолетчика Алекса Фрая, который, как поговаривали, даже подавал в юности определенные футбольные надежды.
Русские вышли на поле в свитерах и ушанках под звуки еще советского гимна. Бельгийцы же в патриотическом порыве нашили на свои свитера национальные флаги.
Колоритный вратарь Ложкин, суровый сибирский мужик, в свою очередь, активно занимался подрывной деятельностью, угощая каждого из соперников, кто оказывался поблизости от его ворот, пластиковым стаканчиком с самогонкой. Впрочем, бельгийским нападающим дважды предлагать не приходилось.
Импровизированные трибуны ревели и хлопали от восторга, наблюдая, как Макмиллан после каждого удачного паса ловко изображает танцы девушек из группы поддержки.
Это был даже не футбольный матч, а какое-то шоу с изначально известным финалом. Это была разрядка, и уставшие от работы полярники веселились, как могли.
Страсти кипели нешуточные. Соперники толкались, валили друг друга в снег, беззастенчиво хватали друг друга за руки и за ноги.
На поле творились настоящие футбольные «качели». Вперед выходила то одна команда, то другая.
Больше же всех отличился тот, от кого этого меньше всего ждали.
Отец Амвросий, сунув пальцы в рот, издал такой свист, что сам Соловей-Разбойник от осознания собственной некомпетентности пришел бы к былинным богатырям с повинной. Тут же ловко слепив снежок, он несильно, но метко запустил его в голову зазевавшегося де Йонга – плеймейкера соперников. Бельгиец с недоумением посмотрел на неожиданного снежкометателя, но тот лишь сделал максимально благообразный вид, скрестил руки на груди и уставился на небо, словно происходящее на поле его нисколечко не интересовало. Впрочем, и этого неугомонному в этот день батюшке показалось мало. Вновь оглушив соседей свистом, он во все горло заорал:
– Бельгия – параша!
Русская трибуна в едином порыве вспомнила универсальную спортивную кричалку:
– Победа будет наша!
Дальше русским болельщикам указания не требовались. Кричалка еще многократно пронеслась над окрестностями. Отец Амвросий даже некоторое время поизображал из себя дирижера. И делал это он с таким важным видом, словно управлял хором Пятницкого. В ответ бельгийцы обидно свистели и вразнобой на своем языке что-то кричали. Вероятно, тоже обидное.
Подбежавший к кромке поля Дубков, задыхаясь от смеха, спросил:
– Батюшка, вы что ж творите?
Отец Амвросий лукаво улыбнулся и, пригладив бороду, ответил:
– Я, сын мой, в молодости своей неразумной в фан-движении «Зенита» состоял.
Серьезный и правильный священник так себя вел специально. Он понимал, что такое поведение повеселит всех, и именно эта правильность, из-за человеколюбия, и подтолкнула его к легкому шутовству.
Ну а впрочем, закончилось все, как обычно, дружеской ничьей 10:10 с последующим братанием, кучей-малой и совместной фотографией. Вратарь Ложкин при этом решил изобразить тушу поверженного медведя, завалившись на снег на переднем плане. Сразу несколько человек с удовольствием поставили ноги на «медведя», вживаясь в роли доблестных охотников.
По поводу окончания важнейшего спортивного мероприятия и вечной российско-бельгийской дружбы Дубков предложил тут же основать Футбольную Федерацию Антарктиды, чем вызвал бурю смеха. По умозаключению Льва Николаевича, эта Футбольная Федерация не подпадала ни под одну континентальную ассоциацию. А следовательно, сборной Антарктиды было гарантировано без всякого отборочного турнира место на любом чемпионате мира.
Окончанием же вечера стал импровизированный банкет и салют.
Достали несколько ракетниц и – айда в небо стрелять: красные, зеленые, синие вспышки. Лица людей освещались яркими сполохами, и на сердце у каждого было весело и тепло.
Но вдруг небо изменилось. На фоне разноцветных бисеринок начали появляться желто-красные всполохи… Люди сначала подумали, что это тоже фейерверк, но очень быстро радость сменилась удивлением, а удивление страхом.
– Война! – спотыкаясь, бежал к полю радиоинженер русских Юрка Нахапетов. – Война!
То, что они поначалу приняли за праздничные залпы, оказалось ядерными космическими взрывами…
Это было их последнее лето. Июль рокового две тысячи тринадцатого года.
Мигель вздрогнул и проснулся. На сердце было тяжело. Ему давно уже не снились никакие воспоминания.
Но в последнее время их почему-то становилось все больше.
* * *Из русской части команды бодрствовал лишь один Батон. Сидя в своей палатке, он что-то негромким хриплым голосом напевал себе под нос и скоблил заросшую щеку армейским ножом. У ног Батона копошилась Чучундра.
– Что, хвостатая? Променяла нас с тобой Лерка, а? Променя-яла. Богу и ладану отдалась. Попу заморскому, хех. Экзотика, м-мать. Ну, ничего. Мы с тобой и так как-нибудь проживем, верно?
Устроившись рядом с его ботинком, мышка деловито чистила мордочку. Прервав бритье, Батон коротко приложился к початой пластиковой бутыли сивухи, которую нацедил из аппарата на камбузе втайне от поваров. Сотканный из водорослей и грибов, мутный приторно-кислый алкоголь привычным теплом растекался по телу. Успокаивал. Баюкал голову, укутывая мысли в теплую вату. Батон снова бухал, и Батону становилось нестерпимо хорошо. Отчаянно хотелось горланить. Душу рвать.
Охотник потихоньку в одиночестве добивал бутылку, не заботясь о том, где будет потом похмеляться. Если помногу цедить, поварята быстро просекут. Плевать. Да и растягивать не хотелось, пока вливалось хорошо.
Хотел ли он сам домой? Если бы Батона спросили, он не смог бы дать ответа. Где теперь у каждого из них была их мифическая Родина? Нет больше той великой страны. Пусть и разворованной. Пусть в чем-то неправильной. Лисица хитра, да шкуру ее купцам продают. Но страна все равно была своя…
А теперь и ее не стало. Теперь кругом была только пустота. Пустыня. Ничего больше.
Остались всего-навсего воспоминания. И призраки, являвшиеся во снах.
– Все мы просрали, бля, – посмотрев на Чучундру и ссутулившись, заключил охотник. – Сколько там лет Моисей шатался по пустыне – сорок? Видел бы он нашу старушку сейчас. Двадцать годков минуло, а сколько говна кругом. Проклятые мы с тобой, мышара, а? И чего нам не сиделось на жопах в нашей дыре? Ну, мир посмотрели. Себя показали. А толку…