Зверек молчал.
– Вот и я о том же.
Батон отпил еще.
Обожгло.
Посмотрел на бутылку. Дряни оставалось на пару глотков, с вязким осадком на донышке. Точечки какие-то плавали. Перемешивались. Ну, значит, и харэ.
Он кое-как доскреб щеку и убрал нож.
– Ладно, хвостатая, на боковую пора. Утро вечера мудренее. А ты иди, вынюхивай. К хозяйке давай. Ищет тебя небось… или дрыхнет уже давно.
Мышь еще немного посидела, пока охотник возился, укладываясь в палатке, а потом выбежала из тусклого и рассеянного света фонаря, коротко махнув хвостом.
«Грозный» продолжал свой путь, неуклонно следуя к юго-восточному побережью Балтийского моря.
Следующий день прошел без видимых изменений. Так миновали еще одни сутки. Потом еще одни.
Плыли.
* * *Мигель прервал молитву, намотал четки на запястье и достал из сумки старый замусоленный блокнот, в который давно привык записывать свои мысли и наблюдения, – что-то вроде дневника. За последние годы воспоминаний было не так уж и много, равно как и знаменательных событий, разве что нападение пингвинов в двадцать втором и прибытие в Антарктику «Грозного» с последовавшей за этим трагической развязкой крестового похода балтийских моряков.
Но были и другие воспоминания, уносившие его в далекие годы юности, годы первых неопытных робких переживаний и чаяний. В те дни, когда он еще не был священником, а солдатом-миротворцем. И на его жизни темными пятнами лежали грехи.
Листая страницы, Мигель снова погружался в прошлое…
– …Власти Чили не исключают возможность вывода своих военных из Гаити, находящихся в этой стране в составе миротворческой миссии ООН, – бубнил телевизор в углу тесной комнатки с низким потолком, к которому крепился старенький вентилятор, лениво перемалывавший стоячий удушливый воздух.
– Выключи ты это дерьмо, – Хуан легонько пнул по-турецки рассевшегося на полу перед ящиком Пабло.
– Дай посмотреть, – буркнул тот.
– А то мы не насмотрелись, – хмыкнул Хуан. – Землетрясения, холера, полный букет, господа. Теперь еще сексуальный бартер в обмен на продовольствие хотят повесить. И все про наши задницы. Вытащат они нас, как же. Держи карман шире. Гребаное Гаити.
– Успокойся, – миролюбиво проговорил сидевший на диване Мигель.
– Успокойся, как же, – посмотрел на него напарник. – Тебя, можно подумать, тут все устраивает.
– Нет. Но у нас есть приказ, и мы должны его выполнять, – Мигель встал и закинул на плечо винтовку. – Идемте, нам еще улицу проверять.
Вечерело. На улицах Белладера, граничащего с Доминиканской республикой, куда их забросили в последние дни, было не слишком людно. Несколько запоздалых прохожих, пара успевших примелькаться пьянчуг из соседнего кабака, дети, пинавшие мяч в пыльном дворе за углом. Тоненький ручеек туристов за последние месяцы совсем иссяк. Да и те, что попадались, были знатными любителями пощекотать себе нервы: никто в здравом уме и твердой памяти не согласился бы по доброй воле посетить эту страну. Впрочем, на самом деле это только упрощало работу миротворцев. Каждодневную опасную работу.
Основная задача миротворцев заключалась в охране продовольственных конвоев и патрулировании улиц, ведь местная полиция и армия с этими функциями уже давно не справлялись. Да и отличить местных полицейских с военными от обычных бандитов порой было очень проблематично.
А здесь, на границе с Доминиканской республикой, обстановка была самая напряженная. Тысячи гаитянцев смотрели в сторону соседей с надеждой и нескрываемой завистью. Подумать только – один и тот же остров, одни и те же пальмы, одно и то же Карибское море, но какая разница между двумя странами! Одна – это райский уголок, который привлекает туристов со всего мира. А вторая – страна, одно название которой может отпугнуть кого угодно. И нет ничего удивительного в том, что многие гаитяне спали и видели себя в качестве работников на сахарных плантациях Доминиканской республики. Для многих это был предел мечтаний. А уж получить работу где-нибудь при отеле – это уже настоящая фантастика, счастливый лотерейный билетик. А сейчас, после того чудовищного землетрясения, произошедшего недалеко от Порт-о-Пренс, ситуация только усугубилась.
Тогда Мигелю казалось, что вот он – настоящий ад и самое дно человеческого падения.
Бизнес по переправке людей из Гаити в Доминиканскую республику расцветал буйным цветом. Многочисленные группировки постоянно устраивали между собой стычки за право владения этим неиссякаемым источником обогащения. Но все они были готовы объединиться на некоторое время, когда какая-то третья сила появлялась на горизонте. И этой третьей силой оказались миротворцы. Они должны были поддерживать хоть видимость какого-то порядка, который устраивал далеко не всех. Сейчас Гаити больше всего напоминало Тортугу в момент своего пиратского расцвета. Беззаконие и право сильного – вот что стояло на вершине. Да и не просто так, видимо, Тортуга входила в состав Гаити. Был в этом какой-то высший смысл.
Чили откликнулись одной из первых на призыв мирового сообщества о помощи гаитянскому народу. По составу миротворцев можно было изучать географию обеих Америк. Но вот только среди равных были те, кто считал себя равней остальных. В то время как американцы и канадцы окапывались на своих базах и давали бравурные интервью по поводу собственных успехов, всю грязную работу приходилось делать чилийцам, бразильцам, аргентинцам.
С каждым днем нападения на миротворцев учащались. Но если сначала все происходило как-то спонтанно, то теперь это все больше напоминало охоту. Охоту, главными трофеями в которой были голубые каски. Пару раз миротворцев даже брали в заложники в надежде на хороший выкуп. Но эти конфликты быстро разрешались. Или по доброй воле, или в ходе жестких и решительных действий со стороны миротворцев. И на то они имели полное право. Это, конечно, не афишировалось, ведь солдаты с шевронами ООН всегда и всюду должны были представляться рыцарями без страха и упрека, всегда готовыми прийти на помощь тем, кому она действительно была нужна.
Мигелю и его товарищам обещали, что в скором времени их должны были заменить, но конкретной даты никто не назвал. И эта неопределенность выматывала еще сильней, чем постоянные патрули и гнетущая обстановка. А капитан Вакасо на все резонные вопросы старался только отмалчиваться, не комментируя действия и обещания начальства. Но по нему было видно, что его сложившаяся ситуация беспокоит не меньше остальных.
Пабло запихнули за руль рычащего «хамви», Хуан встал за пулемет, и все неторопливо выдвинулись в патруль. Всего восемь человек. Ежевечерний осмотр квартала стал уже привычным делом. Знали каждый уголок, каждую хибару до кирпичика. В таких ситуациях внимание притупляется, а на его место приходит преступное безразличие.
Лица по дороге попадались одни и те же. Удивительное дело, но раньше Мигель не особо различал представителей негроидной расы, теперь же для него проблем в этом не было.
Все выглядели как обычно. Местные хозяйки вывешивали белье, торговец фруктами сворачивал свою лавочку, перепачканные дети, одежда на которых свисала разноцветными лохмотьями, играли на запыленной дороге.
Все выглядели как обычно… Кроме одного мальчика в длинном балахоне, который что-то призывно прокричав на креольском и помахав рукой, устремился прочь от армейского внедорожника за угол ближайшего дома. Было что-то такое в этом подростке, что заставило патрульных насторожиться. И как-то сама собой опустела улица, словно все по команде попрятались по своим хибаркам.
– Что за черт? – удивился Хуан, опасливо оглядываясь по сторонам.
– Там тупик, шеф, – откликнулся за рулем Пабло. – Может, дурачится, и делов-то.
– Знаю, но надо проверить. Мигель, вперед.
В этот момент Мигель мог поклясться, что почувствовал еле уловимый запах гари. Нет, не тот запах гари, которым было пропитано все вокруг, а совсем другой, в который были вплетены еще и ароматы опасности и страха.
Отряд неторопливо, как учили, свернул за угол вслед за Пастором, который в силу своих физических возможностей и опыта выполнял роль «танка прорыва».
Там действительно был тупик. Несколько покосившихся хибар, образовывавших собой неправильную букву «П» с низкими навесами, между которыми были растянуты веревки с мокрым бельем. Мальчишка дожидался их в конце тупика и, призывно маша рукой, что-то кричал на гаитянском креольском, этой смеси африканских наречий и неправильного французского. Мигель хоть и знал французский, но гаитянский креольский понимал лишь урывками, на самом примитивном уровне. Из того, что кричал подросток, он понял только «сюда» и «помощь».
– Что он несет, ни черта не разобрать, – выругался Хуан, опасливо оглядываясь по сторонам.
– Что он несет, ни черта не разобрать, – выругался Хуан, опасливо оглядываясь по сторонам.
– Что у тебя тут? – вскидывая и беря на изготовку винтовку, поинтересовался Мигель.
Вместо ответа мальчишка громко крикнул, и по «хамви» тут же хлестнул гранатометный выстрел. По крышам хибар заметались тени. Хуана накрыло сразу, окровавленный Пабло мешком повалился на руль, а Мигель едва успел отскочить от многотонной машины, с размаху протаранившей стену тупика. Под ноги Мигелю посыпался битый кирпич, в поднявшейся пыли ничего нельзя было разобрать, но он все-таки увидел, как мальчишка достает из-под своей хламиды калашников.
– Оружие на землю! – заорал Мигель подростку, смело смотрящему ему в глаза.
Подросток и не думал опускать оружие. Мигель инстинктивно нажал на курок, но в самое последнее мгновение задрал дуло своего автомата так, что очередь прошла над головой юного бандита, выбивая из стены пыль и кирпичную крошку. Подросток, вжав голову, снова что-то закричал по-креольски, направляя автомат в сторону Мигеля. Но всегда считавшийся безотказным АК дал сбой. Последовал приглушенный щелчок. Даже с такого расстояния было видно, что автомат находится в плачевном состоянии, и грязь и ржавчина все-таки сделали свое дело.
С крыш зданий на отряд со всех сторон шквалом обрушились выстрелы. Лишенные укрытия солдаты рассредоточились кто куда, спасаясь от огня засевших в укрытиях боевиков. Вечный задира Пастор, прижавшись спиной к стене, ловко отстреливался короткими очередями. Счет был явно в его пользу – уже два подстреленных туземца валялись на земле с противоположной стороны улицы.
Они угодили в засаду. Такие случались здесь частенько. Но эта была первая за последний вроде бы спокойный месяц.
Мальчишка смотрел на Мигеля и дергал заклинивший затвор.
– Брось оружие, – снова повторил миротворец, четко понимая, что не сможет выстрелить в ребенка, пусть и вооруженного.
– Убирайтесь, – прохрипел паренек. Послышался еще один щелчок – затвор встал на место. Подросток нажал на спуск.
Удивительно, но из всего каскада перестрелки и взрывов Мигель четко расслышал именно тот выстрел, который предназначался ему. Время словно замерло. Ему казалось, что если чуть-чуть напрячь зрение, он сможет детально рассмотреть, как пороховые газы облачком обволакивают дуло автомата, проследить весь полет пули.
Но это была лишь секундная иллюзия. Время снова ускорилось.
В последний момент Мигель успел дернуться в сторону, и пуля, которая должна была прошить ему живот, угодила в бедро. Мигель упал. Помнил потом только, как его кто-то тащил, выволакивая из зоны обстрела. Неужели кто-то остался в живых? Сквозь пелену он слышал чьи-то отборные ругательства на испанском и звук приближающегося вертолета.
В полевом госпитале недалеко от столицы Мигель узнал, что потом было еще одно нападение на патрульных. На этот раз не повезло бразильцам, но те достаточно легко расправились с нападающими, так как были готовы к подобному развитию событий. Кроме того, как ходили потом слухи, бразильцы весьма жестко обошлись с теми нападавшими, которым удалось выжить. Либеральные СМИ по всему миру пытались раздуть из этого скандал, подкрепленный показаниями очевидцев, но дело достаточно быстро спустили на тормозах. После этого на какое-то время на границе с Доминиканской республикой стало тише. Местные бандюки резонно решили, что лучше лишний раз не связываться с теми, кто рос и жил в примерно таких же условиях, кто привык отвечать на пощечину хорошо поставленным боксерским хуком.
Мигеля пару раз посещал Пастор, отделавшийся всего лишь парой царапин.
«Везучий ты, сукин сын», – неоднократно повторял Мигель в адрес сослуживца, на что тот лишь самодовольно скалился. Но вот если Мигель спрашивал про других ребят из патруля, Пастор сразу же переводил разговор на другие темы и отворачивался, будто пытался разглядеть что-то вдалеке.
– Вот так все и было, отец, – говорил он позже доброму батюшке настоятелю арктической церкви Святой богородицы отцу Амвросию, куда попросил перевод сразу после эвакуации с Гаити.
Что он искал на этой земле? К чему стремился? Мигель и сам не знал. Тот эпизод с подростком навсегда застрял в его памяти. Мальчишка ведь мог убить его, но попал в бедро, да и сам Мигель мог выстрелом уложить его. Но что-то случилось.
– Бог не попустил, – качал головой батюшка. – Путь он тебе указывал.
– А иду ли я этим путем? – прошептал Мигель, закрывая потрепанный блокнот.
Он хорошо помнил свое детство, проведенное в одном из небогатых районов Сантьяго. Помнил запахи, цвета, впечатления, все то, что со временем увядает и отступает в темноту времен, хотя мы так тщательно стараемся это сохранить, уже становясь взрослее. И тем больнее эти воспоминания были сейчас, когда прошлый мир оказался безвозвратно утрачен.
Отец Мигеля был электриком, мать – учителем музыки, зарабатывающей частными уроками. Будущий миротворец учился, как все прочие дети, не слишком успешно, но и не слишком плохо. Любил играть на компьютере и гонять мяч с остальными по воскресеньям на соседнем дворе, но только после того, как вместе с матерью обязательно посещал собор. Мать Мигеля была ярая католичка и с пеленок старалась привить сыну правильное понимание веры.
Так что, едва достигнув сознательного возраста, Мигель уже знал все основные молитвы и официальные праздники – Страстную пятницу, день Петра и Павла, праздник Успения Богородицы, День непорочного зачатия Девы Марии, День всех святых, Рождество и Национальный день евангельских церквей.
В те времена Чили были лояльны к проявлениям различных конфессий среди населения, и на улице, параллельной той, где обитала семья Мигеля, была устроена православная церковь. Из-за своего возраста и тем более воспитания он не особо интересовался чужой религией, с куда большим азартом таская яблоки из небольшого садика, разбитого рядом с церквушкой. Настоящий интерес пришел только спустя несколько лет, когда подросший Мигель наконец решился войти внутрь.
Убранство русского храма разительно отличалось от привычных интерьеров костелов, к которым привык Мигель. Здесь не было скамей (за исключением нескольких, расставленных возле стен в самой глубине), отсутствовала лепка, да и потолки были не такими высокими, а небольшие квадратные окна оказались без красочных витражей.
В православной церкви царил таинственный полумрак, освещаемый лишь тусклым светом свечей, расставленных в длинных подсвечниках. С писаных икон, развешанных по стенам, на него смотрели знакомые и незнакомые лики святых, в терпком стоячем воздухе пряно пахло ладаном и подтаявшим воском. Здесь была своя, особая атмосфера. Поначалу Мигель заглядывал сюда, когда в храме почти никого не бывало, но потом пару раз заходил на службы и стоял среди прочих прихожан, вслушиваясь в слова молитв, читаемых на незнакомом языке. В то время он сам бы не смог объяснить неожиданно появившийся интерес к иностранной религии.
Неудивительно, что через какое-то время у него в руках оказалась книга на испанском, в которой описывались жизнь и деяния православных святых. Мигель ее довольно быстро прочитал, но в большей степени не как религиозную литературу, а как образовательное и развлекательное чтиво.
Время шло, и Мигель все чаще заходил в церковь и со временем даже стал общаться с местным батюшкой на различные интересовавшие его религиозные темы. Православие нравилось ему все больше, тем более что оно на первый взгляд не сильно отличалось от католического. Мнение об этом Мигель изменил только много лет спустя.
После школы Мигель некоторое время помогал отцу, а потом ушел по призыву в армию. После срочной службы Мигель остался служить по контракту, так как считал, что армия поможет ему сделать карьеру. Именно благодаря контрактной службе он и попал в миротворцы, был отправлен на Гаити, где и произошла памятная встреча с вооруженным ребенком, так сильно повлиявшая на его жизнь.
Вернулся Мигель совсем другим человеком. Он получил длительный отпуск из-за ранения и неплохую денежную компенсацию, так что на какое-то время будущее было определено.
Как-то раз, гуляя по району, он решил зайти по старой памяти в православную церковь.
К удивлению Мигеля, батюшка узнал в нем того самого паренька, который когда-то давно наведывался в храм, как в музей. Они разговорились. Возобновив регулярные посещения, Мигель с новой силой начал интересоваться русской культурой. А еще через некоторое время созрело и решение.
К чести матери, она перенесла новость, что сын принимает православие и хочет стать священником, стоически. В конце концов, он был уже достаточно взрослым, чтобы самостоятельно принимать такие важные и личные решения насчет своей жизни.