— Примерно понятно, — сказал Меррен. — Но почему я об этом ничего не знал? Что стоило рассказать мне это еще три года назад?
— А зачем тебе было забивать голову всякой ерундой? — недоуменно спросил учитель. — Подобные слухи — дело тех, кто занимался твоим прикрытием, а вовсе не твое. У тебя своих забот хватало.
— А если бы меня засекли в монастыре? — негодующе сказал Меррен.
— Во-первых, ничего страшного не было бы, даже если б к тебе в гости пришли в монастырь. Во-вторых, тебя неоднократно засекали по ментальным характеристикам.
— И что?
— И ничего. Получалось, что магистр де Марни все это время находился в горах на океанском берегу, на храмовых землях, как раз в тех местах, где, по слухам, расположено одно из тайных убежищ Ордена. Все нормально, все, как и предполагалось. Все довольны и спокойны.
— Пусть так, — недоверчиво сказал Меррен. — Будем считать, что ты меня убедил. Хотя…
Нетопырь снова выставил мордочку наружу и вопросительно пискнул.
— Посади его в безопасное место, Анси, — попросил учитель, — и дай поиграться чем-нибудь поучительным. Тут ему тесновато, а выпустить его я боюсь из-за твоих ловушек.
— Поиграться… — озадаченно протянул Меррен. — Поиграться? Да нечем у меня, в общем-то, играться. Вот разве что…
Он протянул руку к учителю, и мышонок проворно перебрался на запястье магистра. На запястье он выглядел, как миниатюрная изящная издевка над охотничьими кречетами. Меррен прошел к дальнему стеллажу и пересадил зверька на полку.
— Пошарь здесь, — сказал он с нескрываемой симпатией. — Может, и найдешь что-нибудь поучительное. Опасности, по крайней мере, здесь нет.
Мышонок воодушевленно пропищал благодарность и отправился на исследования в недра полки. Меррен вернулся к столу и остановился, барабаня пальцами по корешку верхней книги.
— Пойдем дальше, — сказал он. — Кто такой этот Глиста?
— Хайнге Димаш, сорок три года, родился на Островах, мерв.
— Мерв? — удивился Меррен. — Он совсем не похож на мерва.
— Тем не менее. Маг школы Ло. Хороший специалист, особенно силен в проникании, слиянии и управлении. В Вечном Отряде около десяти лет. Занимается преимущественно разведкой и атаками на разум, но способен и на прямое силовое воздействие достаточно высокого уровня. А второй, светловолосый…
— Второго я знаю, — прервал Меррен. — Тосонори Томориранга, мечник. Очень хороший мечник. Возможно, даже лучше меня.
— Возможно, даже лучше Уртханга, — добавил учитель. — А откуда ты его знаешь? Вы встречались?
— Да, еще в те времена, когда я звался Даш, — Меррен пожевал губу. Томори уже тогда был младшим офицером. Вольнонаемный лейтенант Тори Томори. Мы даже подружились, хотя я дослужился только до сержанта, к тому же в другом отряде. Он немало потрудился над тем, чтоб сделать мое отношение к морали еще более гибким, хотя мне самому это казалось уже невозможным. — Меррен невесело оскалился. — Ты, возможно, кое-что помнишь, учитель. Это о Томори я говорил, когда рассказывал тебе про взятие Эркетрисса.
— Напомни, — попросил учитель. — То, что ты, негодяй, осквернил один из самых древних городов империи, я знаю прекрасно. А вот каким пакостям тебя при этом учил достославный Томориранга?..
— Ну, — Меррен помялся, словно ему было неохота говорить, потом махнул рукой и начал. — Когда мы ворвались в стены Эркетрисса, то убивали, конечно. Все убивали, и особенно себя в этом не стесняли, потому что осада была долгой, все устали, обозлились до последней крайности и даже больше, да и с нашей стороны убитых было уже немало. Но поведение Тори казалось поразительным даже посреди этого безумия. Он уничтожал все, что видел. Он убивал направо и налево — и тех воинов, что до сих пор пытались сопротивляться, и безоружных беглецов, не успевших спрятаться, и простых жителей, и детей, и собак, которые на него лаяли… Когда он отрубил голову какой-то злополучной козе, попавшейся ему на пути, я подумал, что он сошел с ума. Мне даже стало интересно. К этому времени и наш строй, и строй противника окончательно распался, бои перешли на улицы, рассыпались на десятки отдельных мелких стычек, так что я без труда оторвался от своих и пошел за Тори. Мне очень хотелось посмотреть, как он себя ведет и что будет делать дальше.
— Это я понимаю, — улыбнулся учитель.
— Он скоро заметил меня, подозвал, и дальше мы побежали вдвоем. Я смотрел на него и поражался, как, наверное… Не знаю. Не могу даже сравнение подобрать. Больше всего на свете в этот миг я боялся, что Тори обернется ко мне и обратит внимание на мои вытаращенные глаза. Видишь ли, учитель, все, что он делал, было явно подчинено какой-то высшей цели, он делал все обдуманно, последовательно, логично — и, с моей точки зрения, совершенно бессмысленно, даже ненормально. Он забежал в какой-то тихий переулок, осмотрелся, выбил дверь в одном из домов, разыскал внутри двух молодых женщин и обеих изнасиловал. Учитель, я видел людей, которые подогревают себя перед штурмом вином, а потом еще пьянеют от крови, и тогда их начинает разбирать похоть. Тори вел себя совсем не так, скорее это напоминало… прости за сравнение, собаку, которая твердо знает, что на этот столбик надлежит пописать, дабы пометить свою территорию. Но ведь у наемного солдата нет и не может быть своей территории, тем более, в городе, захваченном для другого! Я перестал понимать его действия. Я понимал тем меньше, чем более — со своей точки зрения — осмысленно он действовал.
— Так часто бывает, — с мягкой улыбкой сказал учитель.
— Теперь я уже не очень удивляюсь, когда вижу подобное, — сказал Меррен. — Часто мне даже удается разгадать мысли другого по его поступкам. Но тогда… о, тогда я сильно удивлялся! Потом он вернулся в центр города, где на центральной площади как раз завершалось сражение. Последние защитники пытались защитить баррикады, наспех сваленные у входа в радиальные улочки, а в храме Эртайса собрались женщины и дети, и молились, прося помощи у неба. Тори собрал нескольких человек из своего отряда и пробил брешь в самой хлипкой баррикаде. Туда стали врываться другие атакующие, а он подбежал к самым дверям храма, закрыл их — одной рукой, ведь в другой у него был меч, и его атаковали со всех сторон! Потом схватил факел, укрепленный у входа, зажег его у ближайшего костра и забросил на галерею второго яруса. По его приказу несколько солдат подожгли храм со всех сторон. Обезумевшие от ужаса и ярости защитники оставили свои никчемные укрепления и бросились к дверям, пытаясь открыть их, чтобы выпустить своих родных, но Тори не подпускал их к двери и продержался на паперти в одиночку несколько минут, а затем хлынувшие на площадь солдаты империи перебили почти всех. И тут же начался маленький скандал, потому что другие офицеры наемников — да и регулярных отрядов — требовали немедленно погасить пожар. В нем-де сгорит то, что надлежит разграбить и поделить. Но Томори был непреклонен. «Имейте уважение к богам», — сказал он. — «Золото не горит, а разделить вы успеете и остывшие слитки.» Его не поняли. Но послушались. Послушались потому, что он говорил так убежденно, будто точно знал, как надлежит действовать. Увидев, что пламя уже разбушевалось и погасить пожар никому не удастся, Тори решительно ушел с площади. За пару минут до того, как обрушился главный купол. И снова я последовал за ним.
Меррен перевел дух и отхлебнул вина.
— Не увлекайся, — напомнил учитель.
— Теперь он вошел в Пантеон. Пантеон уже пережил первую волну грабежей, теперь внутри храма было пусто и мусорно. Тори остановился в середине алтарного круга, огляделся, нашел статую Аркентайна-защитника и опрокинул ее, точнее, столкнул с пьедестала. Потом прошелся по кругу, дошел до алтаря Эдели, поклонился статуе, и точно так же сосредоточенно и деловито, как и во всем остальном, испражнился на алтарь. И я сбежал, учитель. Сам не знаю, почему. Наверное, испугался того, что сейчас разверзнутся небеса и боги сойдут судить и карать безумца… не знаю! До самого вечера я Томори больше не видел, он занимался чем-то насущным с другими офицерами, а мне пришлось вернуться к своему отряду. Уже на закате я неожиданно столкнулся с ним у городских ворот. Он гнал перед собой двоих — хорошо одетого юношу с воспаленными пустыми глазницами и чудовищно изувеченного воина. У воина были отсечены руки до плеч и обе ступни, так что ему приходилось ползти на коленях. Тори вывел обоих за ворота и отпустил. На прощанье он сказал: «Ты, мальчик, возвращайся. Я буду тебя ждать — если не здесь, то в другом месте мы непременно встретимся. А ты, потерявший имя, не возвращайся никогда, даже если выживешь. И ты, мальчик, не помогай ему. Пусть его изгрызут гиены нынче же ночью.» Тут я не выдержал и спросил его, зачем он делал все это — все, начиная с самого утра. Тори засмеялся, сел на каменную скамеечку у ворот, усадил меня рядом и сказал:
«Ничто не должно стоять на дороге победителя. Это дурная примета, Даш. Только воин с мечом в руках может стоять на пути воина. И уж тем более нельзя позволять никому и ничему тявкать на тебя из-за угла. Если позволить такому происходить безнаказанно, однажды тебя ждет кинжал в спину — и ты сам будешь в этом виноват. Вот почему я убивал даже собак и коз; ты должен запомнить это, Даш, и поступать точно так же, если, конечно, хочешь выжить и побеждать.
Я утешил женщин, оставшихся без мужей. Я дал им новых детей взамен погибших, чтобы их род не угас. Нехорошо лишать землю жизни и ничего не давать взамен, Даш. Только тот может убивать с чистым сердцем, кто вслед за смертью сеет жизнь. Я щедро отдал им свое семя, семя победителя, чтобы город восстал из руин прекрасней и мощнее, чем прежде. И еще я сделал так, что много лет спустя — когда мой сын придет грабить этот город — ему навстречу сможет выйти воин и сказать: я брат твой, решим же дело миром. Вот почему я был в доме женщин.
Там, на площади, те из наших, кто помоложе, были готовы поднять меч на слабых. Нехорошо убивать священников, особенно в храме. Их кровь отягчает мечи и может даже стать проклятием для убийцы. Не годится воину вытаскивать женщин из святилища за волосы или отрывать от матери ребенка. Они искали защиты и спасения у неба — я отпустил их в небо. Если их молитвам внимали там, наверху, то великую честь им окажут ныне на Эртайсовых небесах. И никто не осквернит теперь плоти невинных, никто не украдет освященный сосуд из притвора. А слитки золота — только слитки золота, и пусть руки мастеров снова вдохнут в них жизнь. Лучше с чистым огнем и легким дымом уйти к богам, чем быть втоптанным в грязь на земле. Вот почему я поджег храм.»
«А эти двое — кто они?» — спросил я.
«Начальник храмовой стражи и придворный певец», — ответил Тори. «Один из певцов, точнее, потому что певцов во дворце было много. Но петь умел только этот один, остальные лизали задницу герцогу Эркетрисса и сочиняли мерзкие славословия. Чего стоили эти славословия, ты видишь сам. Высокородный воин не должен позволять именовать себя лучшим бойцом мира. Такое не доказывается чужим языком — только своим мечом. А герцог отнюдь не встретил нас на пороге дворца с мечом в руках.»
«Что ты сделал с остальными певцами?» — спросил я, хотя уже и сам догадывался.
«Убил», — безразлично сказал Тори, — «А зачем им жить? На земле и так развелось слишком много людей, делающих свое дело плохо. Покойный герцог соглашался слушать их вой? Добро ему! Но теперь герцога нет, и слушать вой некому. Я люблю стихи, Даш, и музыку очень люблю. Только лишь во имя моей любви к стихам этих негодяев уже следовало бы прирезать. Я ведь их расспросил, Даш, ты уж поверь мне, расспросил как следует, и что же? Представляешь себе, главный певец герцога не знал ни одной строчки из божественного Рараитео Тонготупанги! Даже «Цепи шетту о снеге» не читал! И этот человек полагал себя певцом?.. тьфу ты, даже думать противно. А мальчишка много читал, и Рара Танги, и Довилля, и Таатамяйте. Жалко, что читать ему уже не придется, но пусть не оставят его добрые люди в беде, помоги, Эртайс! Глядишь, кто из грамотных вслух почитает — а память у него цепкая, просто-таки завидная память.»
«Зачем же ты выколол ему глаза?» — спросил я. Я чувствовал, что скоро пойму эту странную логику, но пока еще не мог найти нужный ответ самостоятельно.
«Чтобы не отвлекался», — грустно сказал Тори. — «Он еще так молод, ему ничего не стоит влюбиться и бросить стихи. Он может жениться и никогда больше не петь. Он видел падение Эркетрисса, пожар храма и позорную гибель герцога, он видел настоящее мужество немногих гвардейцев охраны, он пережил голод осады и следил за интригами, клубящимися вокруг дворца, но теперь он мог выйти за ворота — и забыть все это, восхитившись цветущим персиком. Я навсегда впечатал в него увиденное и поставил неодолимый заслон мимолетным ярким соблазнам. Я верю, что он воздаст за это — и мне, и всему миру.»
— Мальчишку звали Омар? — вдруг спросил учитель.
Меррен вздрогнул, словно старый учитель рассеял колдовское видение, сотканное из воспоминаний, переживаемых вновь.
— Как ты догадался? — внезапно осипнув, удивился он.
— Я только предполагаю, — учитель пододвинул к нему поднос. — Выпей сока, освежи горло. Вина больше пить не стоит.
— Я лучше воды выпью, — сказал Меррен, но тут же передумал и налил себе сока. — Да, это был молодой Омар, Омар Бездомный, слепой певец, автор «Эркетриссеи». Безумный убийца, палач-маньяк Тори Томори оказался прав. Он сказал: «Слава этой битвы должна остаться в веках, иначе что о нас будут знать потомки? Ведь летописи горят, Даш, и только легенды вечны.» Да, если бы не Рассвет, уже через сто лет от всего того, что мы пережили в походе, остались бы только сверкающие строчки «Эркетриссеи».
— И это была бы ложь, — с улыбкой сказал учитель. — Потому что в «Эркетриссее» ничего не сказано о лейтенанте Томори или сержанте Даше, да и о самом Омаре нет ни слова. А благородный и отважный герцог все-таки гибнет на пороге дворца с мечом в руке.
— Зато как красиво, — вздохнул Меррен.
— Очень похоже на твои романы, — учитель показал на книги. — Есть даже дракон, посланный богами, как знамение. Разве был над Эркетриссом дракон, Анси?
— Не было, — уныло сказал Меррен. — Во всяком случае, я не видел.
— Но продолжай, — спохватился учитель. — Я перебил тебя на самом интересном месте.
— «Кто такой второй?» — спросил я. — «По виду он воин, отчего же ты его не убил, если он осмелился встать на твоем пути?»
«Да, он был воином,»- ответил Томори, и его лицо стало таким злым, что я немного оторопел. — «Он сражался до последнего мига. Это начальник храмовой стражи Эркетрисса, Даш, и он продолжал драться уже после того, как рухнули стены храма Эртайса, и Пантеон был давно захвачен, и даже дворец герцога прекратил сопротивление. Он никак не хотел ни отступать, ни сдаваться в плен, ни хотя бы погибнуть. Наши ребята с большим трудом обезоружили его и скрутили. А когда его начали пытать, чтобы узнать, на что он надеялся — быть может, к городу спешит какая-то помощь? — он молчал. Он молчал так упорно, что я поверил в его мужество. Когда я пришел к пленным и узнал о его поведении, я решил даровать ему высшие почести, известные моему народу. Я решил убить его своей рукой, убить быстро и с почетом, а потом прославлять его отвагу везде, где мне доведется побывать. И что же? Едва я успел отрубить ему вторую ступню, как эта крыса заговорила, да еще так быстро и жалобно, что меня чуть не вытошнило. Оказывается, он сражался всего лишь за храмовую казну! И молчал по той же причине. Он надеялся, что его отпустят живым, и тогда он останется единственным, кто знает, где сокрыты сокровища жрецов Эркетрисса. А когда понял, что его убивают — тут же заговорил. Эта падаль была недостойна держать оружие, да и смерти от честного клинка не заслуживала. Я отрубил его грязные руки и вышвырнул негодяя из города, который он предал.»
— «Предал?» — переспросил я. — «Ведь ты сам говорил, что он сражался достойнее многих и чуть ли не дольше всех?»
— «Да, но не для города, а для себя,»- сурово ответил Тори. — «Пусть только в помыслах, но все-таки он предал. Не его вина, а наша заслуга, что святотатственные помыслы ему не удалось осуществить. Надеюсь, что ночью его загрызут шакалы, а если нет — пусть подохнет пару дней спустя от гангрены. Сначала я хотел бросить его в ров, чтоб валялся среди трупов, но решил не осквернять честно павших воинов таким соседством. Вот и все, Даш. Не убивать же его было, в самом деле?»
После этих слов Томори хотел встать и уйти, но я удержал его, учитель. Я признался, что видел его в Пантеоне, и попросил объяснить, что он там делал.
«Аркентайн-защитник особо славился в Эркетриссе,»- охотно ответил Томори. — «Его почитали как бога-покровителя города. Но он не соизволил придти на помощь тем, кто его любил. Если бы так поступил я, меня сочли бы навеки опозоренным, хотя я всего лишь человек, а не безгрешный и могущественный бог! Я низверг того, кто не дал своим детям храбрости и силы в трудный час — такие отцы недостойны возглавлять семью. Я покарал труса и предателя, я воздал ему то, чего он заслуживал. Тот, кто не воспрепятствовал поражению, будет попран ногами победителя, Даш. Так всегда было, и так всегда будет.
И то, что Аркентайн — великий бог, восседающий на небесах рядом с Эртайсом, еще не освобождает его от позора, не позволяет пренебрегать законами, общими для неба и земли. Я знаю, что я был прав, Даш, и я свято верю в свою правоту. Поэтому я оставил все, что нужно для погибельного заклятия, богу справедливости, всевидящему Эдели. Самый распоследний чародеишка способен наслать проклятие на вора или убийцу, получив в лапы его свежее дерьмо. Так вот, сержант, чтобы не подумали боги, что я трус, норовящий сбежать от возмездия, я и сделал приношение на алтаре Эдели.