– К несчастью? – взвизгнула Лидия. – А оно уже случилось, несчастье! Для тебя! Мигом собирайся, и чтоб духу твоего в доме не было!
Катерина побледнела, опустила руки, лицо стало злым:
– А, понятно. Нашли, значит?
Лидия закричала что-то безудержно-оскорбительное, Катерина сначала люто насупилась, а потом разрыдалась:
– Меня? Это вы меня так честите? Я-то тут при чем? Меня они застращали, что, коли не буду молчать, подсунут что-нибудь из барских вещей, переполох поднимут, а на меня укажут, как на воровку. А кому ж охота с хорошего места уходить? Только я знала, что добром дело не кончится, диво, что никто раньше не наткнулся. Сколько веревочке ни виться… Лаврентий этот ваш не в меру осмелел, как с Татьяной Никитичной связался.
Лидии словно кипятком в лицо плеснули: перестала видеть, слышать, понимать, дышать.
– Как это – связался?!
– Да вот так. Все по ее воле, по ее охоте… – плаксиво бормотала Катерина, и Лидия почувствовала, что сейчас тоже заплачет.
Это было страшно – ощутить такой прилив ненависти к дочери, какой она вдруг испытала. К дочери – и к этому ее…
Оттолкнула Катерину и сломя голову понеслась в мезонин, твердо зная, что сейчас убьет Лаврентия, если он окажется там.
Оказался. Лежал на кровати. При виде хозяйки вскочил. Лидия не убила его, конечно, не ударила, не накинулась, даже не накричала. Пока бежала, в ее бедную голову вернулось подобие соображения: если между Татьяной и этим поганцем случилось непоправимое , совершенно необязательно, чтобы о том знал весь дом, довольно, что Катерина знает… Одну ее можно заставить молчать – подкупить, запугать, она девка добродушная, – а остальные ничего не должны даже подозревать!
Поэтому Лидия говорила с Лаврентием тихо – но так яростно, что в горле что-то хрипло клекотало, будто у хищной птицы.
Он стоял бледный, отмалчивался, только ноздри раздувал да бровями, чернющими своими хищными бровями изредка поводил. На Лидию глаз не поднимал, пока она не спросила впрямую, было у него что-то с Танькой или нет.
Ох, как тут глаза у него сверкнули:
– Как вы смеете?! С Татьяной?! Вы с ума сошли!
– Она в вас влюблена, это видно! – прохрипела Лидия.
– Ну и что? Она еще девочка.
Но по выражению лица было видно: горд он любовью девочки беспредельно, и то, что не случилось, случится непременно – это лишь вопрос времени.
– Немедленно! Немедленно! Немедленно! – зачастила Лидия. – Немедленно покиньте наш дом! Иначе я заявлю в полицию! Стоит постороннему человеку увидеть то, что вы устроили под Таниной кроватью…
– Я там ничего не устраивал, – пожал плечами Лаврентий. – Она сама предложила, сама захотела мне помочь. И не думаю, что мое удаление из дома вам чем-то поможет.
– Это еще почему?! – запальчиво прищурилась Лидия.
– Потому что запретный плод сладок. В данном случае запретным плодом для Тани стану я и мои книги, мои разговоры… Если я уеду, я же не провалюсь сквозь землю. Я сохраню над ней свою власть, мы станем тайно встречаться, и со временем всякое может случиться…
Беспредельно наглую последнюю фразу он произнес, впрочем, не развязно, а без всякой улыбки, нахмурясь, даже озабоченно.
Как Лидия на этом самом месте не умерла, она и не знает. Ужас, какой ужас… Не сказать что она была такой уж самоотверженной, сверхзаботливой матерью, но сейчас сердце ее в самом деле чуть не разорвалось. Представить дочь женщиной – и с кем… с этим испанцем с его жгучими глазами и смуглыми руками…
И снова накатил приступ страшной ненависти к Татьяне и к Лаврентию.
– Да вы не соображаете, что говорите, – прохрипела она. – Я… мой муж… у моего мужа связи… мы сгноим вас в застенках, вы… вас просто прикончат, если вы не оставите в покое… вы, вы…
– Успокойтесь, Лидия Николаевна, – примирительно перебил Лаврентий. – Вы сейчас в обморок упадете, и тогда я… – Он вдруг осекся. Подумал, помолчал. Потом сказал: – Ладно. Я сделаю, как вы просите. Я уеду, оставлю в покое Татьяну, никогда не буду с ней встречаться. Придумаем какую-нибудь причину для моего отъезда: престарелая тетушка в Коломне, то да се… Но я сделаю это только при одном условии.
Лидия снова взвилась было: ах, он еще условия диктует?! Но вмиг поняла, что нельзя отказываться даже от самой жалкой подачки судьбы.
– При каком условии?
Наверное, попросит мужу не говорить. Или хорошую рекомендацию при увольнении. Или какое-то время подержать у Таньки под кроватью эту гадость Ильина-Ульянова-Ленина. Ладно, она еще немного потерпит. На все согласится. Но как только Лаврентий покинет их дом, она… она…
Лаврентий, который до сей минуты стоял навытяжку, мягко сел на кровать. Смотрел на Лидию снизу вверх. Глотнул несколько раз – кадык перекатился по худому юношескому горлу:
– Попросите меня.
– Но я же прошу, – пробормотала Лидия.
– Нет, не так. Я хочу, чтобы вы меня умоляли, – сказал Лаврентий сдавленно.
У Лидии ноги сами собой подкосились – рухнула перед ним на колени. Нет, она не была готова к смиренной мольбе – обезножела от изумления, от потрясения. Но выглядело это именно так, будто она готова исполнить его просьбу.
Лаврентий чуть подался вперед, их глаза оказались на одном уровне.
– Ну? – выдохнул чуть слышно.
Безумие какое-то. Что происходит? Негодяй! И она перед ним на коленях?!
– Оставьте в покое мою дочь, – неуклюже пробормотала Лидия, не слыша себя, не помня себя. – Я вас умоляю…
– Не то, – качнул он головой. – Не так!
У нее дрожали губы от унижения, от растерянности – слова не шли с языка, совершенно не шли! Кровь стучала в висках от ненависти.
И вдруг на Лидию снизошло некое озарение. В настойчивом взгляде Лаврентия не было желания ее унизить. Не было! В нем была… мольба! Мольба и… жадное желание.
«Бо-же… – медленно подумала Лидия. – Бо-же мой… Вот он чего хочет! Он меня хочет! Да он с ума сошел?!»
Беззвучно шевеля губами, она смотрела в эти непроглядные испанские глаза. И понимала постепенно… Так много она вдруг начала понимать о себе! Поняла, почему так разъярилась, почему ощутила ненависть к родной, любимой, такой маленькой и глупенькой дочери. Это была ревность, вот что это было такое! Она приревновала Таньку к Лаврентию, к молодости его, красоте, загадочности, к тому, что сама Лидия никак, нипочем не могла бы себе позволить такого… Да и разве захотел бы ее мальчик, который ей в сыновья годится? Намного ли он старше Олега?
Но вот – захотел же! Мигом вспомнились его странные взгляды, его напряжение в ее присутствии, натянутость самых обыденных разговоров… Лидия думала, он не захочет, а он захотел, значит, он всегда ее хотел, а Татьяна… Татьяна девочка, просто дитя, вот и все! Танька ему не нужна! Нужна другая Шатилова – Лидия Николаевна, мать семейства, почтенная матрона, как шутливо называл ее муж. Она обскакала свою молоденькую дочку, обошла на вороных, она отобьет у нее любовника, вот сейчас, прямо сейчас, здесь, прямо здесь, в этой тесной комнатушке, на этой узкой кровати…
Однако не все вышло так, как мечталось.
Когда Лидия рванула с плеч платье – пуговки так и посыпались! – Лаврентий набросился на нее и опрокинул на пол. Так что любовника у своей дочери Лидия отбивала не на кровати, а прямо на полу.
Лаврентий выполнил обещание и уехал от Шатиловых, приведя приличную причину: «престарелая тетушка» настоятельно требовала ухода. Правда, «поселили» ее не в Коломне, до Коломны все же далековато ездить, а на Бармалеевой улице на Петербургской стороне [27] , и теперь Лидия пользовалась всякой возможностью, чтобы побывать в снятом у купеческой вдовы домике-крошечке, в котором поселился Лаврик (теперь ей было разрешено называть его так) и который выглядел совершенно как в старой песенке:
Одинок стоит
Домик-крошечка
И на свет глядит
В три окошечка.
Она была счастлива. Она никогда не смотрелась такой красавицей – помолодевшей, расцветшей, и глаза ее сияли и сверкали, сводя мужчин с ума. Даже у насмешливого, не склонного к романтике Никиты Шатилова пробудились среди зимы совершенно весенние чувства, и Лидия наслаждалась поклонением мужа, пылкостью любовника, домашним миром (Таня утешилась после отъезда своего кумира на диво быстро, влюбившись в приятеля Олега, по счастью, безответно), собственной воскресшей молодостью…
Длилось это счастье ровно год, а потом Лаврик заболел.
Сначала думали, простуда, осложнившаяся тяжелым бронхитом, потом оказалось – чахотка. Лидия приезжала ухаживать за ним, хоть у постели посидеть, если уж нельзя было в этой постели полежать: приходилось осторожничать, чахоткой заболеть она не хотела.
Между делом завязались у нее в ту пору интересные знакомства: ходили к Лаврику разные товарищи , вроде не друзья его, а соратники по распространению тех же растленных, смутьянских книжек. А может, храни Бог, и по более серьезным делам, Лидия предпочитала лишнего не знать. Удивительно – парни все, как на подбор, были просто красавцы, особенно один меж ними выделялся статью и офицерской выправкой, хотя приходил всегда в штатском. Лидия на него все поглядывала исподтишка, ну а он-то как поглядывал… Называли его Митей, но было ли это настоящее имя или кличка партийная, Лидия не знала.
Нет, конечно, ничего у них с Митей не было, но эти постоянные, стремительные переглядки украдкой радовали ее чрезвычайно и помогали пережить мысль о неизбежности смерти Лаврентия.
Потом и это маленькое утешение было у Лидии отнято: прослышав о болезни сына, приехали из Саратова родители Лаврика и собрались увезти его домой, на солнечную Волгу, прочь из сырого Петербурга. Да поздно, поздно уже было…
Хоронили его родители да товарищи-студенты. Лидия побывала на бедной могилке, поплакала… поставила крест на вернувшейся и вновь улетевшей молодости. Митю разыскать? Да где ж его разыщешь! С тех пор еще крепче привязалась она к мужу. Думала, никогда больше не разволнуется, не расшалится сердце так, как шалило оно в присутствии милого Лаврика (ну и немножечко – Мити). Но когда увидела Бориску…
Да-да, он с самого первого взгляда заинтересовал ее.
Она сейчас сама не понимала хорошенько, отчего дрожкой дрожит в его присутствии: только ли от страха, или еще и от… любопытства. А может быть, от… желания? Даже себе невозможно было в таком признаться, а пришлось: так, как Бориска, давно никто ее не волновал!
И Лидия почти не сомневалась в том, чем кончится это ее стояние на коленях перед наглым убийцей. Ну да, она ему отдалась – торопливо, не раздеваясь, всего лишь юбки подняв (опять же на полу!). Отдалась отнюдь не только ради спасения жизни – хотя, обладая ею, Бориска поклялся, что не убьет ее, – отдалась ради того, чтобы накормить зверя собственной похоти, проснувшегося от давней спячки, голодного и свирепого… отдалась, глуша ладонью стоны животного наслаждения, который исторгал из нее этот грубый, насмешливый, чужой, опасный… неутомимый… так похожий на Лаврика и так непохожий на него человек. Содрогаясь под придавившим ее мужским телом, блуждая затуманенными глазами по стенам своей комнаты, казавшейся отсюда, снизу, с полу, незнакомой, почти чужой и какой-то странно распутной, Лидия какими-то обрывками мыслей думала, что ей, оказывается, всю жизнь нужен был сильный, непокорный, грубый и даже жестокий мужчина. Никита – он совсем другой, поэтому и обречен носить рога. Может быть, если бы он бил ее, если бы так больно мял ее тело, как это делал Бориска…
При мысли о побоях мужа Лидия вдруг зашлась протяжными, хриплыми стонами последнего наслаждения, даже не подозревая, насколько была близка в действительности к этому удовольствию – к его побоям.
Ведь в то время, как она валялась с Бориской по полу, Шатилов, обеспокоенный долгим отсутствием жены, пошел ее искать, да на лестнице, ведущей к ее будуару, столкнулся с Андреем Туманским.
* * *
...
«Париж. В своем кабинете застрелен редактор газеты «Фигаро» Кальметт. Убийство осуществлено Генриеттой Кайо. Над кровавой драмой висит завеса тайны».
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
...
«Федор Иванович Шаляпин избран почетным членом Русского театрального общества.
«Известия»
...
«Передают, что в Петербурге образовалась недавно новая, чрезвычайно оригинальная и быстро растущая секта, выдающаяся из среды баптистов и носящая название пятидесятников».
«Голос Москвы»
...
«Киевская полиция напала на след организации по продаже живого товара, соблазнению девушек, устроившихся в приюте «Общества защиты женщин». Одна из жертв была продана помещику, прославившемуся несколько лет назад устройством в Подольской губернии гарема».
«Утро России»
* * *
– Лидию Николаевну ищете? – спросил Туманский, озабоченно глядя на Шатилова своими глубоко посаженными серыми глазами, беря его под руку и заворачивая в обратном направлении. – Ей дурно сделалось, я отвел ее полежать. Брому налил. Ее очень разволновал разговор со Смольниковым. Такая бестактная свинья этот сыскной! Напугал бедную женщину до полусмерти. Думаю, через полчасика она в себя придет и вернется к гостям, а пока занимать их придется вам. Я готов, как домашний врач, подтвердить, что причина отсутствия Лидии Николаевны самая уважительная.
И он властно повлек Шатилова в зал, хваля себя за то, что остался охранять подступы к спальне хозяйки. Если бы Никита Ильич прошел еще шагов пяток, он непременно услышал бы, как стонет его жена в объятиях Бориски.
Этого доктор Туманский, он же товарищ Павел, никак не мог допустить.
А Бориска, товарищ Виктор тож, – вот бес! Груб, жесток, порою страшен, но какой тонкий психолог! Безошибочно угадал, что с Шатиловой нужно непременно повидаться. Вот и повидался. Теперь Туманский готов был держать пари на любую сумму, что дамочка вопьется в Бориску мертвой хваткой и на все пойдет, только бы не расставаться с любовником-убийцей.
Хороший выход из положения. Теперь Шатилова через жену можно будет покрепче прибрать к рукам. Теперь можно перестать строить из себя эсера – к этой братии ни Андрей Туманский, ни товарищ Павел не имели никакого отношения. Уже десять лет Андрей состоял в партии большевиков, был знаком с самим Лениным (посещал партийную школу в Лонжюмо), пользовался расположением Александры Коллонтай, бывшей Домонтович, которая с лидером большевиков то ссорилась, то мирилась, но все же имела вес в ЦК партии. Здесь, в Энске, Туманский носил маску эсера потому, что Шатилов был дружен с некоторыми лидерами партии, с трепачом Волынским, к примеру, с детства знал, оказывается, старшую сестру Марии Спиридоновой, Людмилу, ну и испытывал к эсерам некое почти родственное чувство, хотя и пальцем о палец не ударил бы, чтобы помочь им. Туманскому нужно было хорошее прикрытие в Энске – покровительство управляющего сормовскими заводами обеспечивало такое прикрытие и давало почти неограниченную свободу для пропагандистской работы. Разумеется, Шатилов был убежден, что Туманский поддерживает любые революционные теории лишь на словах, что, как и он сам, давно расстался с заблуждениями молодости… Блажен, кто верует, тепло ему на свете!
Свои истинные политические пристрастия Андрей скрывал очень тщательно. Местные эсеры нужны ему были для того, чтобы исподволь действовать на них разлагающе и подрывать их авторитет среди рабочих. Он был категорически против установки Ильича на союз с партией социалистов-революционеров и, хоть не шумел о своем несогласии на всех перекрестках, исподволь гнул свою линию. При этом он в глубине души приветствовал линию, взятую эсерами: установку на террор. Плеве, разорванный на куски бомбой террориста, министр Сипягин, великий князь Сергей Александрович, Столыпин, Сахаров, тот же Луженовский, потом его верный сподвижник Аврамов в Тамбове, Крушеван, Клинберг, Курлов в Минске, Чухнин в Севастополе, Боголепов, Новицкий в Киеве, Багрецов, фон Валь в Вильне, Хвостов в Чернигове… Кровавый букет, собранный руками эсеров.
Ну что ж, пусть, пусть они своими телами ладят гать, мостят ту непролазную болотину, которую нужно перейти, чтобы выйти к новой жизни! Богров, Созонов, Сикорский, Пулихов, Лекерт, Карпович, Гершуни, Каляев, Дашевский, Балмашев – да их не перечесть!
А как много женских тел легло в ту болотину: Езерская, Школьник, Каплан, Фрумкина, Фиалка, Спиридонова, сестры Измайлович, Биценко… Да тоже несчетно! Кто казнен, кто в ссылке, кто расстрелян на месте без суда и следствия, как младшая Измайлович.
Теперь в гати прибавится еще одно женское тело, а в кровавом букете окажется имя Смольникова…
Всегда после теракта следовали жесточайшие карательные меры правительства, не оставлявшие камня на камне от провинциальных эсеровских ячеек. Если все пойдет как надо, согласно его планам, Андрей Туманский успешно прикончит Энскую организацию эсеров. После убийства Смольникова от них живого места не останется! Это даст Туманскому возможность реабилитироваться во мнении товарищей, да и в своем собственном, после безобразного провала экса около Волжского промышленного банка господина Аверьянова.
На самом деле это Бориска был во всем виноват, вот кто! Он должен был понести наказание, но… самоубийца тот, кто попытался бы расправиться с Бориской. Туманский не был самоубийцей, к тому же беспутный боевик «товарищ Виктор» мог принести еще много пользы. Страха не знает, делу предан, как пес хозяину, всегда готов кого-нибудь убить, а также влияние его на женский пол недооценивать нельзя…
Конечно, он бы справился со Смольниковым наверняка. Но Туманский прекрасно понимал: тот, кто отправится на это дело, обречен. Пожертвовать следовало самой незначительной фигурой. Он такую фигуру выбрал… самую безответную, самую послушную. Новичкам в подобных делах иногда везет удивительно. Ну а если девчонка струсит… Тогда вся надежда на Бориску!