– А если я продам тебя? Найдутся люди, которые дадут мне приличную сумму. Их родственники находятся в руках службы безопасности Наджибуллы.
– Дело твое. Повлиять на тебя я не могу. Умолять не стану, но и работать не буду, лучше сдохну. Все, давай больше не поднимать эту тему. Делай, что хочешь.
Табрай усмехнулся и вышел из сарая.
«Из меня делают предателя. Причем грамотно, так, чтобы самим по шапке за халатность не получить, – раздумывал пленник. – Я, в принципе, готовился к этому. Теперь надо подумать, как свести счеты с жизнью. Можно напасть на Исама. Тот по ночам торчит у сарая. Но для этого я пока слаб. Малый с виду крепкий. Стрелять не станет, уложит на землю прикладом или кулаком.
Веревки нет. Есть гвоздь, но до него не дотянуться. Зато в сортире стоит медный кунган, кувшин для подмывания. Афганцы, как и другие мусульмане, не пользуются туалетной бумагой. Оторвать ручку у старого кувшина не составит труда.
Ночью я острой кромкой вскрою себе вены. К утру охранник обнаружит труп. Для меня все закончится. Да, сортир, кунган, ручка.
Только в сортир надо будет попроситься перед самым отбоем. Иначе зайдет кто-нибудь в этот сортир и увидит кунган без ручки.
Стоило бы подготовиться к смерти. Желательно побриться, помыться. Я попрошу мыло и бритву, когда придет Ламис. Все остальные меня просто не поймут».
Только он подумал об этом, как пришла дочь Табрая.
Она, как и всегда, светилась радостью. Он явно приглянулся ей. Да что греха таить, и Ламис нравилась Козыреву. Жаль, что будущего у них быть не могло.
Михаил улыбнулся девушке:
– Здравствуй, Ламис!
– Здравствуй, Миша. Как твое самочувствие?
– Гораздо лучше, спасибо. Сауни почему-то сегодня не приходил.
– Он позже зайдет. У нас мальчишка сломал ногу, доктор сейчас с ним.
– Понятно.
– Вот твой завтрак. – Ламис поставила поднос на край топчана, присела рядом, по обыкновению опустила платок на плечи и распустила роскошные волосы.
– Сегодня у нас кусок отварной курицы, лепешка, чай и немного сладостей. В обед принесу чал.
– Хороший напиток, взбодрит.
– И целебный.
– Да, я слышал о лечебных свойствах верблюжьего молока.
Девушка внимательно посмотрела на Козырева и сказала:
– Ты сегодня какой-то не такой, как всегда. Настроение вроде хорошее, а в глазах смертная тоска. Опять вспоминал свою невесту? Или отец сказал тебе что-то неприятное?
Козырев улыбнулся:
– Все нормально, Ламис. Да, я вспоминал свою бывшую невесту, но думал о другом. О своей судьбе и о тебе.
– А что ты думал обо мне?
– Ты очень хорошая девушка. У тебя будет достойный муж, вы заживете счастливо, нарожаете детей. Закончится война, наступит мир.
– Нет, ты думал вовсе не о том, – заявила вдруг девушка.
– Я не понял тебя.
– Не понял, вот и не надо. Ешь!
Михаил съел завтрак, но так и не смог найти причины столь резкой перемены настроения девушки.
Она забрала поднос, накрыла голову платком и вышла.
Пришел Сауни. Осмотрел раны, наложил свежие бинты, дал горького отвара, спросил что-то, показывая на голову.
Козырев понял. Афганец хотел знать, болит ли. Михаил показал, что нет. Санитар кивнул, собрал пожитки и ушел.
Козырев остался один. Он размышлял над тем, почему изменилось настроение Ламис. Ведь он не обидел ее, не оскорбил, напротив, пожелал счастливой мирной жизни в семье. Почему это испортило настроение девушки? Ответа Михаил не нашел.
Обед ему принесла тетя Халида. Она скривила лицо, молча поставила поднос на топчан и убрала его, как только Михаил доел последний кусок лепешки. Женщина оставила ему глиняный кувшин с чалом и ушла.
Козырев тут же взял кувшин. Если его разбить, то осколки получатся достаточно острые. Ими можно будет перерезать вены. Лишь бы вечером не забрали кувшин. Он пригодится, если сорвется дело с кумганом. Значит, надо оставить в нем половину молока. Тогда его не заберут. Лейтенант твердо решил покончить с собой.
Во второй половине дня к пленнику вновь пришел Табрай.
Он выглядел довольным и заявил:
– Ситуация меняется к лучшему, Козырев.
– О чем ты? Тебе сообщили, что с меня сняли все обвинения, решили обменять на кого-то из ваших?
– Нет. Ты и сам прекрасно знаешь, что этого не будет. Я о том, что Москва продолжает вывод своих войск. После того как из Афганистана ушли первые пятьдесят тысяч гяуров, мы подумали, что все, скоро страна избавится от неверных. Потом вывод прекратился. Да и выходил в первые три месяца в основном тот личный состав, который был задействован в тылу. Боевые части оставались на своих местах. И вот недавно со мной связался командир соседнего отряда. Ему из Кабула пришла весть о том, что русские готовятся вывести еще пятьдесят тысяч солдат. Командованию соединений и частей передан приказ из штаба сороковой армии. Кстати, твой полк остается. Но уже ненадолго. Если Союз выполнит обещание в девятимесячный срок, то последний советский солдат покинет Афганистан не позднее середины февраля следующего года.
Козырев вздохнул и сказал:
– Да, и я вернулся бы на Родину. Но ты, Амир, особо не обольщайся. Нам говорили об обязательствах нашего правительства, принятых в Женеве. Но ведь и вы должны прекратить войну, а этого не происходит. На все американские доллары отработали?
– Мы воюем не за какие-то паршивые доллары.
– Конечно, за идею. Только вот какую? В Кабуле она есть. Построить новый Афганистан, свободный от средневековых пережитков. А у вас? Вернуть все назад?
– Как бы то ни было, но ваши войска постепенно уходят. А идея у нас тоже есть. Мы желаем быть свободными, строить свое настоящее и будущее так, как посчитаем сами, а не как решат в Москве.
– А ты, Амир, бывал в Москве?
Главарь банды сощурил глаза и осведомился:
– С чего ты взял, что я мог быть там?
– Ты же долгое время находился в Таджикистане, мог слетать в Москву, в Ленинград, посмотреть на наши столицы.
– Откуда ты знаешь?.. Да, конечно, Ламис разговорилась. Несносная девчонка!
– Нет, с дочерью тебе повезло. Я знаю, что твоя жена умерла, соболезную от всей души. Дочь у тебя очень красивая и добрая девушка. Ты береги ее, Амир. Она достойна счастливой жизни.
– Тебе какое дело до ее жизни?
– Никакое. Просто будет несправедливо, если она станет жертвой ваших предрассудков.
– Замолчи! – угрожающе процедил Табрай. – Не называй предрассудками наши обычаи.
Козырев пожал плечами, откинулся на подушку.
Главарь банды ходил по сараю и курил.
– Ты ведь заканчивал автомобильное училище? – спросил он.
– Да, и что?
– Твоя гражданская профессия?
– Инженер-механик. Автомобили, гусеничные машины.
– Значит, в технике ты разбираешься?
– Да.
– Хорошо, но об этом поговорим после. Сауни сказал мне, что ты уже можешь делать короткие прогулки, лучше рано утром или вечером. На жаре не стоит.
– Здесь всегда жарко. Даже ночью не особо прохладно. Ты назначишь время моих прогулок?
– Сам определишься, но пока не более двух раз в день. Каждая прогулка не дольше пятнадцати минут.
– А ты не знаешь, куда делись мои часы? Чтобы время отслеживать. Когда я вел бой против твоих бандитов, они были на руке.
– Часы, говоришь? – переспросил Табрай. – В караване я не видел их у тебя. Может, они разбились?
– Вместе с ремешком?
Табрай погладил бородку:
– Я разберусь. Если разбились, дам другие.
– Договорились. Я могу сегодня начать прогулки?
– Как сядет солнце.
– Благодарю.
Табрай присел на табурет и заявил:
– Козырев, что ты нарываешься на неприятности? Другой на твоем месте старался бы угодить мне или хотя бы вести себя вежливо.
– Это потому, Амир, что я не другой.
– Вы с Ламис чем-то похожи. Она тоже, если что не по ней, молчать не станет.
– Говорю же, у тебя прекрасная дочь. Жаль будет, если достанется какому-нибудь придурку.
– Тебе до этого не должно быть никакого дела.
– Ты еще что-то хотел спросить?
– Хотел, но спрошу позже.
– А какая будет охрана во время прогулок?
– Зачем?
– Вдруг сбегу?
– Далеко ли уйдешь?
– Кто знает. Может, и до своих доберусь. Мы же где-то недалеко от наших позиций. Ты говорил о поиске разведвзвода, а он по горам далеко не пойдет.
– К своим, говоришь? А хочешь, я отпущу тебя, даже вывезу на дорогу, идущую, до Хакара, и сообщу в полк, что ты у переправы?
Козырев промолчал.
– Вот! Некуда тебе бежать, лейтенант. Так что и охранять тебя нет никакой необходимости. За пределы кишлака выходить не советую, особенно к арыку. Там много змей, скорпионов, даже, я слышал, каракурта видели. Все ясно?
– Ясно.
– Жалобы на содержание, уход, лечение есть?
– Какие могут быть жалобы у пленного?
– Опять уходишь от ответа?
– Нет жалоб. Все хорошо, жизнь прекрасна.
Табрай посмотрел на Козырева, покачал головой и ушел.
В семь вечера, когда почти стемнело, на пост, как и всегда, заступил Исам. Он открыл дверь, шагнул в сарай, посмотрел на Козырева, что-то пробормотал, вышел, присел на деревянный чурбан, поставил автомат между ног. Шуршание приклада о глину было слышно в сарае.
Козырев промолчал.
– Вот! Некуда тебе бежать, лейтенант. Так что и охранять тебя нет никакой необходимости. За пределы кишлака выходить не советую, особенно к арыку. Там много змей, скорпионов, даже, я слышал, каракурта видели. Все ясно?
– Ясно.
– Жалобы на содержание, уход, лечение есть?
– Какие могут быть жалобы у пленного?
– Опять уходишь от ответа?
– Нет жалоб. Все хорошо, жизнь прекрасна.
Табрай посмотрел на Козырева, покачал головой и ушел.
В семь вечера, когда почти стемнело, на пост, как и всегда, заступил Исам. Он открыл дверь, шагнул в сарай, посмотрел на Козырева, что-то пробормотал, вышел, присел на деревянный чурбан, поставил автомат между ног. Шуршание приклада о глину было слышно в сарае.
Козырев щелкнул выключателем, но света не было.
«Ну и черт с ним», – подумал лейтенант, встал, прошелся по сараю, отпил несколько глотков чала, поставил кувшин на место.
Заявился Сауни. На этот раз он не стал осматривать и перебинтовывать раны, только посмотрел на своего подопечного и ушел.
Ужин пленнику принесла все та же тетя Халида.
Ламис, наверное, обиделась, вот только непонятно, на что именно.
Михаил поужинал. Халида взяла кувшин, поняла, что чал еще остался, и поставила его на место.
Козырев дождался ухода женщины и решил действовать. Он прошел до двери, постучал.
Створка открылась. Исам отошел на пару метров, наставил ствол «АК» на Козырева.
Михаил указал на туалет.
Охранник кивнул.
Козырев вошел в туалет, увидел кунган, наполненный водой. Он прислушался. Охранник находился где-то рядом, но в заведение не заглядывал.
Козырев взял кунган, вылил из него воду и принялся рвать ручку. Но та не поддавалась. Он дернул раз, второй, третий, все бесполезно. Мастер сделал кувшин на совесть. Всего две заклепки, но ручка держалась намертво. Ударить бы кувшином по косяку, но нельзя, это сразу же привлечет внимание охранника.
Козырев еще несколько раз дернул ручку. Та не поддавалась. Хорошо, что он догадался оставить у себя кувшин с чалом. Тетя Халида не унесла его.
Он поправил штаны, сужающиеся к щиколоткам, одернул рубаху, вышел из туалета и в сопровождении охранника побрел в свой сарай. Там Козырев прилег на топчан.
Его удивляло собственное спокойствие. Он решился на самоубийство и не испытывал никакого страха.
Господь убрал его, понял, что пленный офицер идет на смертный грех по принуждению? Возможно. Почему он вспомнил о Боге, если считал себя атеистом? Видимо, о нем вспоминают все люди, ожидающие перехода в мир иной.
Сейчас, перед смертью, он знал, что из-за Ольги не покончил бы собой. Только вот появилась другая причина.
Это судьба. Говорят, что ее не изменишь и у каждого она своя. Так оно и есть.
Послушай он Ольгу и полковника, служил бы спокойно в Рязани, был бы рядом с любимой. Но ему захотелось проверить себя в Афганистане. Он это сделал. Не струсил, вел бой, сколько мог.
Что от этой проверки? Плен. Это пострашнее инвалидности.
Когда-нибудь Оля все равно узнает, что ее возлюбленный оказался предателем. Она перестанет получать письма и начнет искать его.
Одна надежда на Бутаева. Гена должен написать ей, как все было на самом деле.
Но даже если и так, то Ольге от этого легче не станет. Разве только немного.
Впрочем, говорят и другое. Время лечит. Пройдет тоска и у Ольги. Она закончит институт, начнет работать, встретит достойного мужчину.
Козырев осторожно поднялся, босиком на цыпочках дошел до двери. Она была заперта снаружи. Но охранник не спал.
Потянуло каким-то сладким запахом. Исам втихаря курил анашу. Теперь он не уснет, но чувства его притупятся.
Пленник вернулся к топчану, выпил остатки чала. Теперь надо тихо разбить кувшин, да так, чтобы осколки были крупные.
Он осмотрелся, стянул с топчана простыню, обмотал ею кувшин, шарахнул о каркас своего лежбища. Бесполезно. Простыня смягчила удар. Михаил размахнулся сильнее, но эффект был тот же.
«Да что ж это такое? То ручка не рвется, то кувшин не бьется!» – подумал Козырев и прислушался.
Охранник не шевелился, наверное, сидел и балдел. Аромат анаши теперь ощущался еще сильнее. Ну и хорошо.
Пленник размахнулся и ударил кувшином по каркасу топчана. На этот раз получилось. Кувшин разлетелся на куски. Михаил выбрал на ощупь самый острый.
Все же Исам услышал подозрительный звук, зашевелился, взялся за засов.
«Надо действовать быстрее», – решил Козырев.
Он лег на топчан, закрылся простыней и резанул куском кувшина сперва по левому запястью, потом по правому.
В это время в сарай вошел охранник, что-то спросил, включил фонарик и посмотрел на лейтенанта.
«Какого черта он глазеет, ведь видит, что я на месте», – подумал Козырев, истекая кровью.
Но Исам стоял и смотрел. Он опустил луч на пол, увидел куски разбитого кувшина, ахнул, направил свет на Козырева, разглядел пятна крови на простыне.
Охранник все понял и с громким криком выбежал из сарая.
– Черт бы тебя побрал, душара! – крикнул Козырев.
Кровь хлестала из него как из шланга. Еще немного, и он потеряет сознание.
В глазах у него начало мутнеть, когда в сарае включился свет, и в дверях появился Табрай.
– Ты что сделал, офицер? – выкрикнул он, выхватил откуда-то ремень, бросился к топчану, сорвал простыни.
Амир знал, что надо делать в этих случаях. Он туго перетянул предплечья пленника.
Прибежал санитар, с ним тетя Халида. Рядом с Козыревым кто-то сел. Он увидел нечто белое, а потом провалился в черную бездонную пропасть.
Михаил не видел, какая суета началась возле него. Санитар достал изогнутую иголку, протянул в ушко нить, нагнулся над Козыревым. Он зашил вены, порезы, сумел остановить кровь и наложил повязки.
Табрай спросил у него:
– Что скажешь, Хабар?
– Русский потерял много крови. Надо делать переливание. Я сумею. Все нужное у меня есть. Нет только крови.
– Так в чем дело? Бери мою.
– Не все так просто. Надо чтобы совпали группа и резус.
– А это что такое?
– Долго объяснять. Какая группа и резус-фактор у всех наших людей, я знаю, а вот у русского?
– А если смешать?
– Он умрет.
– Как узнать его группу и этот твой чертов резус?
Сауни взглянул на главаря.
– У вас же его документы.
– Да, и что?
– В удостоверении личности должно быть все указано. Еще нашивка на форме. Это не у всех, но в последнее время…
Табрай не стал слушать, выбежал из сарая, ворвался в дом, включил свет, достал из шкафа удостоверение Козырева, нашивки.
– Вот, есть. Вторая группа, резус-фактор положительный.
В комнату вошла Ламис.
– Что случилось, отец?
– Русский!..
Девушка побледнела.
– Что с ним?
– Пытался покончить собой, разбил кувшин и перерезал себе вены. Хорошо, что Исам услышал подозрительный шум. Козырев потерял очень много крови, боюсь, не выживет.
Девушка пошатнулась, удержалась за занавеску, закрывавшую вход в женскую половину.
– Он умрет, отец?
– Не знаю. А с тобой-то что?
– Спаси его. Умоляю тебя.
Табрай не ответил дочери и побежал обратно к сараю, где уже собралась приличная толпа. Он назвал Сауни группу и резус.
– Такая же кровь у вас, господин, – сказал тот.
– Что делать?
– Входите в сарай, ложитесь рядом с русским.
– Хоп!
Табрай прошел в сарай вместе с санитаром.
А в доме на ковре лежала девушка, потерявшая сознание.
Глава 7
Салах, младший сын Табрая, увидел сестру, распростертую на полу, и бросился к сараю.
– Отец!
– Что такое, мой мальчик?
– Ламис!..
– Что с ней?
– Там!.. Она умерла.
– Что? – По спине главаря банды пробежал холодок, он повернулся к санитару и выкрикнул: – За мной!
Табрай, Сауни и двенадцатилетний Салах побежали в дом.
Тетя Халида уже сидела перед Ламис и прикладывала к ее голове мокрый платок.
– Что с ней? – крикнул Табрай.
Женщина вздрогнула от отчаянного вопля, повернулась:
– Ну и чего ты так шумишь? Обморок у нее.
– Что? Сауни!
Санитар нагнулся над девушкой.
Та открыла глаза.
Табрай оттолкнул Сауни.
– Ламис, родная, что с тобой?
– Ничего, отец, прости. Скажи, русский умер?
– Нет. Живой. Этот шелудивый пес решил уйти из жизни, но мы ему не дали.
– Хорошо, – проговорила девушка и закрыла глаза.
– Халида, отведи Ламис в ее комнату! – приказал Табрай. – И будь с ней. Я подойду.
– Хорошо, брат.
Сауни помог тетушке поднять племянницу и проводить ее в женскую половину.
Потом он вышел оттуда.
– Что с ней произошло? – спросил главарь.
– Халида же сказала, обморок. У женщин такое нередко бывает.
– Но Ламис никогда не падала в обморок. Почему это произошло сейчас?
Сауни пожал плечами:
– Может, из-за русского?
– При чем здесь он?
– Этого не знаю. Могу сказать, что обморок – это не так уж и страшно. Девушка немного полежит и встанет.