Гоголь — великий провидец. Созданные им образы узнаваемы нами, потому что они эпические, вечные. Какими муками далась ему эта жизненная правда, знает только он сам. Даже разговоры на дьявольские темы не проходят бесследно, а тут написаны целые тома по демонологии и чертовщине…
Судить о нашем великом писателе нужно с большой долей осторожности. Гоголь — фигура настолько исключительная, что ее чрезвычайно трудно охарактеризовать однозначно. Те же самые люди, которые называли его плутом и сумасшедшим, в другие минуты с такою же искренностью считали его пророком, учителем, даже прямо «святым» и «мучеником». С. Т. Аксаков, который писал в 1847 году, при жизни писателя: «Я вижу в Гоголе добычу сатанинской гордости», — пишет через пять лет после смерти его: «Я признаю Гоголя святым; это истинный мученик христианства». Современников, видевших писателя на смертном одре, поразило выражение его лица. Оно казалось им живым. Писатель уходил в мир мертвых душ с живым выражением лица. Гениальный хохол, он таки надул Черта!
Глава 13 Бесочеловеки Федора Достоевского
Как всякий гениальный писатель, Достоевский неисчерпаем. Год за годом, пока живы люди, будут появляться исследования, посвященные его творчеству. В отличие от Лермонтова и Гоголя, его, однако, нельзя назвать таинственным или загадочным. Скорее, наоборот, Достоевский открыт, он проповедник, стремящийся достучаться до сердец людей через понятные, привычные образы страдающих, униженных и оскорбленных. Но на этом пути Достоевский проникает в такие тайники человеческой психики, которые и не снились другим авторам.
Достоевского можно назвать первооткрывателем Черта с человеческим лицом. Повадки, приемчики, всевозможные уловки, ужимки и ухватки — все это углядел и описал он в своих произведениях. Люди, одержимые Чертом, — бесноватые, или бесочеловеки, — были постоянным предметом его анализа и художественного описания. Кажется, что у Достоевского и нет ни одного героя без чертовщинки в глазах, так скрупулезен его взгляд и так глубоко он заглядывает в человеческие души. Но есть и в мире бесочеловеков свои титаны.
Колядка про ГолядкинаУ Достоевского есть одно очень оригинальное сочинение с подзаголовком «Петербургская поэма». Называется оно «Двойник» и посвящено описанию явления Черта титулярному советнику Якову Петровичу Голядкину. Черт этот, на удивление, не похож на то привычное рогатое чудище, которое рисует нам народная традиция. Черт объявляется перед читателем в человеческом образе, причем оказывается, что он как две капли воды схож с героем поэмы. Писатель именует его Голядкин-младший или Голядкин-второй. Это двойник Голядкина-старшего, Голядкина-человека, который имел несчастье влюбиться в дочку статского советника Олсуфия Ивановича Берендеева, благодетельствовавшего ему какое-то время. Но добрые отношения иногда и пресекаются, к тому же для дочери Клары вдруг нашлась и более выгодная партия в лице племянника начальника отделения в том служебном месте, в котором числился и господин Голядкин в качестве помощника своего столоначальника. Звали начальника Андреем Филипповичем, сам же Голядкин за глаза прозывал его медведем.
Череда горестных для нашего героя потрясений началась с того, что вначале его не пустили на бал в честь дня рождения Клары, а потом, когда он все-таки проник туда и при всех постыдно оконфузился, с позором выгнали. Тут-то в холодный ноябрьский вечер и возник перед ним гражданин странного вида. «Он тоже шел торопливо, тоже, как и господин Голядкин, был одет и укутан с головы до ног и так же, как и он, дробил и семенил по тротуару Фонтанки частым, мелким шажком, немного с притрусочкой». Приключения, которые впоследствии пережил Яков Петрович, не поддаются краткому рассказу, их стоит подробно перечитать. Самое любопытное, что они настолько же фантастичны, насколько и реалистичны. Мастерство и творческий метод Достоевского таковы, что читатель постоянно колеблется от неверия к вере, от ощущения небывальщины к самой суровой правде. Писатель как бы проверяет на прочность его психику, показывает ему возможные пути нисхождения в умственный ад, в руки врача Крестьяна Ивановича Рутеншпица!
В одном из писем брату Достоевский, упоминая о «Двойнике», признается: «Тебе он понравится больше «Мертвых душ». Известно, что Федор Михайлович оценивал поэму Гоголя очень высоко. В «Дневнике писателя» за 1876 год он пишет, что «Мертвые души» и «Женитьба» — «самые глубочайшие произведения, самые богатые внутренним содержанием, именно по выводимым в них художественным типам. Эти изображения, так сказать, почти давят ум глубочайшими непосильными вопросами, вызывают в русском уме самые беспокойные мысли, с которыми, чувствуется это, справиться можно далеко не сейчас; мало того, еще справишься ли когда-нибудь?». И вот один из этих шедевров, «глубочайших произведений» писатель сравнивал со своей повестью и даже находил, что она может более прийтись по душе читателю. Это высказывание указывает на существование какой-то внутренней связи «Двойника» и «Мертвых душ», каких-то невидимых на первый взгляд параллелей.
На родство тематики и сюжетов Гоголя и Достоевского указывалось неоднократно. Так, Андрей Белый писал:
«Словесная ткань Гоголя расплетаема на элементы (ходы): сюжетные, жестовые, словесные. Во второй фазе (творчества, т. е. в период написания петербургских повестей. — А. А.) всюду у Гоголя появляется, с одной стороны, безродный, бездетный, безбытный чудак, вброшенный в марево петербургских туманов и развивающий в уединении дичь: мономан Башмачкин, юный Чартков, сумасшедший Поприщин, опиоман Пискарев; с другой стороны, юркает безлично-серый проныра и плутовый пошляк (Ковалев, Пирогов (герой «Невского проспекта». — АЛ.)); среди этой компании бродят отчетливо демонические фигуры: неумолимый доктор, украшенный смолистыми бакенбардами и дающий «большим пальцем щелчка» («Нос»), и подозрительный ростовщик.
Эту тему подхватывает молодой Достоевский, которого «Двойник» напоминает лоскутное одеяло, сшитое из сюжетных, жестовых и слоговых ходов Гоголя: те ж бакенбарды, ливреи, лакеи, кареты в дующем с четырех сторон сквозняке; «не оставливающий на себе <…> ничьего внимания» чудак Голядкин подобен незначительному, «как муха», Башмачкину, тот — довольно плешив, этот — «довольно оплешивевшая фигура»; тот — подмигивает, подхихикивает, потирает руками; этот «улыбался и потирал <…> руки»; «судорожно потер <…> руки и залился тихим, неслышимым смехом»; «трусил <…> мелким частым шажком». Башмачкин, выживи и рехнись, как Поприщин, влюбленный в дочь «его превосходительства», стал бы Голядкиным, влюбленным в Клару Олсуфьевну; как Поприщин, ворвавшийся в комнату «предмета», Голядкин ворвался на бал и пытался с возлюбленной отхватить польку; Голядкин договорился до иезуитов; Поприщин — до испанских дел; Башмачкин косноязычит: «того-этого»; Голядкин косноязычит: «ничего себе», «стою себе»; тема же бреда Голядкина взята из «Носа» с тем различием, что нос Ковалева стал статским советником другого ведомства; двойник же Голядкина, вынырнувший из подсознания патрона, явился на место службы его, чтобы выгнать со службы; там ужас, что нос убежал; здесь — что двойник прибежал; картина встречи Голядкина старшего с младшим взята из «Шинели»: та же метель, но с дождем; «ночь <…> дождливая, снежливая, чреватая <…> жабами», которую и схватил Башмачкин… Голядкину надуло на жабу, а <…> двойника, привидением, на него напавшим; Башмачкин же обернулся сам нападающим привидением».
Голядкин-младший похож на героев петербургских повестей. Это еще один призрак, кружащий вместе со своим хозяином по петербургским улицам, призрак Невского проспекта. Достоевский развивает тему, предложенную в свое время Гоголем в петербургских повестях, он детально исследует те моменты, где его предшественник ограничился только намеком или указал лишь направление процесса нарушения психологического равновесия и фатального раздвоения личности. Он двинулся в глубь человека, попытался заглянуть в бездны, доступные разве что поэтическому воображению. Реалисту-повествователю они недоступны. Может, поэтому Достоевский назвал свое произведение поэмой. Во всяком случае, ее украшает не отточенность языка и художественность образов, а необыкновенно схваченные повороты умонастроений и душевные метания человека, вступившего в черную полосу своей жизни.
Но почему Достоевский сближал «Двойника» именно с гоголевской поэмой и даже полагал, что его повесть может более понравиться брату? Кажется, здесь мы обнаруживаем некую тайну писателя. Достоевский усвоил идеи и уроки Гоголя, но уже в «Двойнике» он претендовал на нечто большее, чем роль простого ученика и талантливого подражателя. Поэтому при всей понятности общей фабулы и сюжетной линии петербургской поэмы имеет смысл присмотреться к отдельным ее деталям и выделить оригинальные писательские находки.
Но почему Достоевский сближал «Двойника» именно с гоголевской поэмой и даже полагал, что его повесть может более понравиться брату? Кажется, здесь мы обнаруживаем некую тайну писателя. Достоевский усвоил идеи и уроки Гоголя, но уже в «Двойнике» он претендовал на нечто большее, чем роль простого ученика и талантливого подражателя. Поэтому при всей понятности общей фабулы и сюжетной линии петербургской поэмы имеет смысл присмотреться к отдельным ее деталям и выделить оригинальные писательские находки.
Для начала обсудим фамилию главного действующего персонажа. Литературоведы как-то не особенно задумывались относительно ее значения. А между тем Достоевский специально заострил на ней внимание, когда устами Голядкина-старшего (тот разговаривает сам с собой) говорил: «Ведь ты пьян сегодня, голубчик мой, Яков Петрович, подлец ты такой, Голядка ты этакой, — фамилья твоя такова!!» Два авторских знака восклицания подряд — очень редкое явление в художественном произведении. В «Двойнике» таких примеров всего только два. Однажды (о чем чуть дальше) Достоевский поставил аж три восклицательных знака подряд. И трудно отказаться от мысли, что это один из способов привлечь внимание читателя.
Какие же важные ассоциации порождает фамилия Голядкин (или Голядка)? Образована она от слова «колядки». Достоевский изменил начальную глухую согласную на ее звонкий вариант, чтобы тайное не выглядело слишком явным. Для любознательного читателя он поставил два восклицательных знака. Через загадку фамилии тот должен постигнуть авторский замысел и глубинную суть поэмы.
Колядки — празднества, игрища с целью прославления бога Коляды. Они сопровождались переодеванием в маски и костюмы с целью не быть узнанными и обязательным обходом карнавальной процессией домов граждан, где и разворачивалось главное веселье. При этом молодежь, ходившая по дворам, исполняла песни, содержащие магические присказки и пожелания благополучия дома и семье, требование подарков от хозяев (их тоже называли колядками). В «Двойнике» Яков Петрович тоже, стараясь быть неузнанным, проникает в дом Берендеева и пытается произнести здравицу в честь хозяина. Правда, она не особенно удалась. «Начал господин Голядкин поздравлениями и приличными пожеланиями. Поздравления прошли хорошо; а на пожеланиях герой наш запнулся. Чувствовал он, что если запнется, то сразу все к черту пойдет. Так и вышло — запнулся и завяз… завяз и покраснел; покраснел и потерялся; потерялся и поднял глаза; поднял глаза и обвел их кругом; обвел их кругом и — обмер…»
Голядкин пародирует колядки, как бы обезьянничает, делая все с точностью до наоборот. Все у него выходит как-то боком, неудачно, а уж приглашение Клары Олсуфьевны на танец оборачивается форменным скандалом. Голядкина выпроваживают из дома, и со стороны все приключившееся с ним за вечер выглядит этакой дикой карнавальной историей. Праздник в честь бога Коляды приходится на 24 декабря, день поворота солнца на лето. В христианстве он соотносится с Рождеством Христовым. Но в поэме Достоевского рассказывается о рождении Черта. Это тоже своего рода праздник, но торжествуют на нем силы зла. И время для него выбрано самое, пожалуй, тоскливое и грязное в России — ноябрь.
Слова «Коляда», «колдун», «колдовство» — родственные. Колядки — это обязательно разговоры о колдовстве и всякой небывальщине. Вот и Яков Петрович не может отделаться от мысли, что им движет какая-то роковая предопределенность. «Что ж это, колдовство, что ль, какое надо мной совершается?» — думает он про себя. Повсюду находит он следы таинственного заговора против себя, поведение окружающих кажется ему странным. «Уж не околдовал ли их кто всех сегодня, — думал герой наш, — бес какой-нибудь обежал! Непременно что-нибудь особенное должно быть во всем народе сегодня». Голядкин смотрит на сложившуюся ситуацию со своей колокольни, так сказать, изнутри. Но, любопытнейший момент, Достоевский как бы подыгрывает своему герою и излагает его историю в духе сказочного повествования, а уж там колдовство и чудеса обычное дело.
На протяжении поэмы Голядкин все время возвращается к дому Олсуфия Ивановича Берендеева. Фамилия эта символическая. Согласно преданиям, царь Берендей был одним из древнейших правителей в русской земле. Его подданные проживали в лесах, а сам он мыслился хозяином Русского Леса, человеческим воплощением бога лесов, или Лешим. Берендеев лес — заповедная территория, куда не так просто попасть. Таков и дом Олсуфия Ивановича. А кстати, что означает имя Олсуфий? В словаре русских имен его не приводят. Нам неизвестно также, откуда пошло оно. Может быть, его придумал и сам Федор Михайлович. Но для нас в данном случае важно не происхождение слова, а его значение. Или тот смысл, который придавал ему писатель. А в имени Олсуфий, на наш взгляд, Достоевский видел слегка искаженное прозвище «Лесофей» — «бог леса», «Леший». Оно идеально сочетается с фамилией «Берендеев».
Дальше еще интереснее! Леший в христианском понимании слуга Дьявола и обитает в преисподней. Значит, дом Берендеева служит в поэме символическим изображением того света, мира призраков и мертвых душ. Совершенно не случайно, что дом этот находится у Измайловского моста. В мифологической традиции мост соединяет тот и этот миры, по нему сказочный герой проходит, чтобы попасть в тридесятое царство. Примечательная особенность: в поэме Олсуфий Иванович произносит всего два слова, да и то в самом конце поэмы. Он вроде бы и есть, а вроде как и отсутствует. Как будто он призрак, но таким и должен быть обитатель потустороннего мира. Берендеев руководит актом передачи Голядкина в желтый дом, подавая команды окружающим — «Пора!», «Встанем». В силу этого развязка сочинения приобретает символический характер: наместник Дьявола на земле приказывает препроводить погибшую душу в одну из обителей земного ада. Дочь «Лешего» и предмет голядкинской страсти — Клара Олсуфьевна вообще не участвует в действии. Ее можно уподобить сказочной, «мертвой» царевне, ждущей своего героя. Упоминая, что в своих снах Голядкин переносился в тридесятое царство, Достоевский дает понять читателю, о ком мечтал по ночам его герой и какого рода были его сновидения. Важно добавить к этому, что двойник появляется как раз после посещения Голядкиным-старшим берендеевского дома. Как и положено, двойник (бес, демон или черт его знает кто) приходит с того света. Да и в департаменте Голядкин-младший занимает место покойника Семена Ивановича, что опять-таки указывает на его связь с миром мертвых.
Образ берендеевского дома-«леса» дополняет фигура самого почитаемого в нем гостя — начальника отделения Андрея Филипповича. Его прозвище — медведь, и оно тоже символично. По мифологическим канонам медведь — один из хозяев нижнего мира Вселенной. Считается, что он близко знается с нечистой силой, что он родной брат Лешему или подвластен ему как своему хозяину. Берендеев — статский советник, это чиновник достаточно высокого ранга даже для петербургского общества (пятый по старшинству в 14-ранговой табели). Андрей Филиппович же — старший из гостей, имеющий даже некоторое право на первенство. Скорее всего, он давний и близкий друг хозяина дома. Образу медведя присуща брачная символика, символика плодородия и плодовитости, представленная, в частности, в свадебном обряде, в любовной магии, в лечении бесплодия и т. п. И действительно, Андрей Филиппович вводит в дом жениха, своего племянника Владимира Семеновича. Существует по этому поводу и важная примета: если введенный в дом ручной медведь заревет посреди хаты, значит, в этом доме скоро будут петь свадебные песни, т. е. будет свадьба. Андрей Филиппович, правда, не ревет, а делает выговор Голядкину полушепотом, но нет никакого сомнения, что именно он с позволения Берендеева опекает молодых и направляет их к свадебному торжеству. Тем более что взбешенный голядкинскими выкрутасами «Андрей Филиппович ответил господину Голядкину таким взглядом, что если б герой наш не был уже убит вполне, совершенно, то был бы непременно убит в другой раз, — если б это только было возможно». Именно в берендеевском доме обнаруживается и очевидно для всех проявляется болезнь Голядкина, здесь же в него вселяется Черт, который в образе двойника будет потом преследовать его.
Итак, «Двойник» задумывался и создавался как своеобразная колядка, колдовская история о путешествии Якова Петровича в мир мертвых душ. Это произведение продолжало традицию великих поэм мировой литературы — «Энеиды», «Божественной комедии» и «Мертвых душ». Поэтому Достоевский и определил ее как поэму. В ней можно найти ряд параллелей с гоголевскими персонажами. Слуга Голядкина — Петрушка, как и у Чичикова, его столоначальник — Антон Антонович Сеточкин — своим именем, отчеством и фамилией напоминает городничего Сквозник-Дмухановского из «Ревизора» (где сеточки на окнах, там сквозняк), а доктор, пользующий Голядкина, — Крестьян Иванович Рутеншпиц, — имеет прообразом уездного лекаря Христиана Ивановича Гибнера из той же комедии. Причем забавно, что Достоевский произвел фамилию своего героя из слова «шпицрутен», переставив местами составляющие его половинки. Доктор Шпицрутен, заметим, звучит не менее смешно, чем лекарь Гибнер! На приеме у генерала, добавим, появляются господа Бассаврюковы, «хорошая дворянская фамилья, выходцы из Малороссии». Басаврюк же — герой повести «Вечер накануне Ивана Купала», и был он, по всеобщему убеждению, «сатана, принявший человеческое обличье». В общем, опять как-то ненароком выскакивает тема ада и черта.