Один из ярчайших примеров такого трюкачества я вспоминаю до сих пор. Однажды ко мне обратился влиятельный господин, называвший себя отставным генералом. Он владел элегантной усадьбой у реки Лицзян на противоположном берегу от лавки г-жи Ли. По его словам, он был наслышан о моей «восхитительной, потрясающей работе» и горел желанием помочь мне расширить поле моей деятельности. Несколько его друзей решили основать маслодавильный кооператив, и для запуска дела им не хватало только небольшой ссуды. Правила этикета строго запрещали отказывать напрямую, так что мне пришлось дать согласие. Мой гость сообщил, что потенциальные кооператоры будут ждать меня у него дома завтра около полудня. Я со всей возможной сердечностью заверил его, что буду с нетерпением ждать этой многообещающей встречи.
В назначенное время я пришел в усадьбу вместе со своим верным помощником У Сянем. Я был неприятно удивлен видом накрытого стола с едой и вином, поскольку всегда заранее предупреждал, что не совмещаю деловые переговоры с угощением. В комнате сидели восемь пожилых, весьма хорошо одетых господ с дымящимися длинными трубками. Вид у них был аристократический и хрупкий, а ногти — длинные и желтые.
— В жизни не видел такого выдающегося сборища старых курильщиков опиума, — успел я шепнуть У Сяню.
Я поклонился; старики поднялись и поклонились в ответ. Мне пришлось отпить глоток вина и угоститься пирогом. Затем мы перешли к делу. С изысканным выговором и множеством высокопарных оборотов почтенные старцы официально изъявили мне свое желание основать в деревне поблизости от Лицзяна маслодавильный кооператив. Практически все необходимое — прессы, запасы рапсового семени и так далее — уже имелось. Для запуска предприятия недоставало одного: денег. Старики просили о крайне скромной, по их мнению, ссуде в тридцать — сорок тысяч серебряных долларов. Я оглянулся вокруг и взял себя в руки.
— Господа, вы хотите сказать, что будете собственноручно давить масло? — с сомнением воскликнул я.
Идея эта показалась старцам настолько обидной, что они затряслись от возмущения.
— Как можно, сэр! — воскликнул их представитель. — Конечно же нет! Этим займутся рабочие — у нас их достаточно.
Я выдержал очень длинную паузу, медленно попивая вино. Затем степенно, с крайней учтивостью сказал:
— Господа! Идея создания такого ценного кооперативного предприятия достойна всяческой похвалы. — Я снова сделал паузу и продолжил: — Меня несколько смущает размер запрошенной вами суммы. Мы никогда не даем банку добро на ссуды такой величины, не получив предварительно согласия от нашей штаб-квартиры в Чункине, а то и лично от доктора Куна.
Старики с уважением выслушали мою речь. Упоминание имени высокопоставленного чиновника произвело на них большое впечатление.
— Я немедленно сообщу о вашей заявке в штаб-квартиру. Как только получу ответ, буду рад сообщить вам о результате, — сказал я и поклонился. Мы чинно покинули комнату.
На самом деле я, конечно, не беспокоил Чункин подобными запросами. Это был не более чем один из вежливых способов сказать «нет». Не думаю, что старцы ожидали от меня положительного ответа. Они сознавали, что я вижу их уловки насквозь, но исходили из того, что попытка не пытка. Вряд ли они затаили недовольство: здесь шла игра с понятными правилами — кто кого перехитрит. Первый раунд они проиграли, но еще надеялись взять свое в следующем.
Когда я впервые приехал в Лицзян, в городе был всего один банк, и притом совсем небольшой. Назывался он «Кооперативная касса провинции Юньнань». Поскольку никаких кооперативов до моего приезда в городе не было, финансировать банку было нечего, а потому казна его чаще всего пустовала. Стоимость денежного перевода из Куньмина в Лицзян составляла по меньшей мере десять процентов от суммы, а терять десять долларов на каждую сотню никто не хотел. Более того, поскольку в Лицзяне ходили исключительно серебряные доллары, проблема перевозки и хранения фондов стояла крайне остро. Люди либо перевозили деньги в собственном багаже или с караваном, либо — если у них имелись связи — перечисляли их через местных купцов в Куньмине и Лицзяне, у которых серебро всегда имелось в избытке. (Всякий раз, когда я упоминаю о «долларах», я имею в виду серебряные панкаи, а не бумажную валюту.) Таким образом, ссуда в три-дцать тысяч долларов, о которой просили мудрые старцы, потребовала бы довольно большого каравана — для перевозки таких денег нужно было по меньшей мере тридцать лошадей, не говоря уж о небольшой армии, какую пришлось бы нанять для сопровождения груза из Сягуаня. Разбойники были не дураки и располагали собственными источниками информации. Чтобы не упустить такой куш, они вызвали бы на подмогу всех своих друзей и знакомых.
Хранение столь драгоценного груза в жилых комнатах деревянной усадьбы, без какого бы то ни было сейфа, также представляло проблему. Лицзян несколько раз грабили крупные банды, а несколько сот местных полицейских не могли им по-настоящему противостоять. Именно по этой причине в кооперативной кассе хранилось совсем небольшое количество денег, а местные купцы старались держать у себя минимальный запас серебра. Таким образом, наличные деньги в Лицзяне всегда были в дефиците, а покупательная способность доллара была невероятно высокой. Ссуды облагались огромными процентами: ставка в десять процентов в месяц считалась вполне разумной, так что ссуды под 4,5–5 процентов, которые предлагала кооперативная касса, считались крайне дешевыми и пользовались огромным спросом.
Поскольку я привез с собой совсем небольшую сумму в серебре, а других банков, кроме кооперативной кассы, в городе не было, в нашей куньминской штаб-квартире, вероятно, бытовало мнение, что недостаток наличности станет серьезным камнем преткновения в развитии моих промышленных кооперативов, даже если мне удастся развернуть деятельность в Лицзяне. Но там не учли, насколько хорошими связями я обладал в штаб-квартире «Кооперативной кассы провинции Юньнань» и в ряде других банков провинции. К примеру, первый основанный с моей помощью шерстопрядильный и ткацкий кооператив получил ссуду от кооперативной кассы уже через две недели после учредительного собрания. Другие кооперативы также получали ссуды вскоре после основания, хотя размеры этих ссуд были очень малы не только по европейским стандартам, но и по меркам таких мест, как Куньмин или Чункин, где все цены были завышены. Размер первой ссуды составил всего триста долларов, а последующих — от двухсот до пятисот долларов, причем все они давались не более чем на год. Кооперативы не тратили деньги на заработную плату и прочие бесполезные вещи — их члены жили в собственных домах, питались продуктами с собственных полей и работали безо всяких зарплат и жалований. Вознаграждение они получали в конце года, когда доходы кооператива распределялись между участниками в зависимости от вложенного ими труда. На несколько сотен долларов можно было купить немало сырой шерсти, изготовить множество ткацких станков и колесных прялок. Готовые товары расходились, как горячие пирожки, так что заработать в течение года достаточную сумму для выплаты долга было совсем несложно. Я ни разу не столкнулся с задержкой выплат со стороны наси. Чем беднее были должники, тем совестливее и щепетильнее они подходили к своим финансовым обязательствам. То же касалось и личных долгов — ни разу не было случая, чтобы друзья не вернули мне денег.
Удача явно была на моей стороне. Вскоре произошло еще одно событие, значительно упрочившее и закрепившее мое положение и придавшее моей работе дополнительный престиж. Я получил телеграмму из отделения Банка Китая в Куньмине, в которой меня просили встретить работников банка, прилетающих в Лицзян специально арендованным самолетом, чтобы открыть в городе филиал, и оказать им всяческую помощь. Это была воистину замечательная новость. В этой связи нельзя не упомянуть о том, что генеральный управляющий банком в Куньмине был моим приятелем; кроме того, я был близко знаком с генеральным секретарем штаб-квартиры банка в Чункине. Я сразу же подыскал небольшой храм, где можно было разместить сотрудников банка сразу после прибытия, а затем помог им арендовать хороший дом в исключительное пользование, что в Лицзяне было совсем не просто. Куньминский и чункинский филиалы были мне весьма благодарны и дали полную свободу в получении ссуд для моих кооперативов под невероятно низкий процент — всего 3,5 процента в месяц. К несчастью для банка, однако, все ссуды выдавались исключительно в бумажной валюте, которую получатели могли при желании сами обменять либо на сырье, либо на серебряные доллары. Поскольку бумажный доллар месяц от месяца девальвировал все сильнее, кооперативы, едва встав на ноги, без труда выплачивали даже самые крупные ссуды. Они получали колоссальную прибыль, поскольку к концу года им зачастую приходилось возвращать менее половины от изначальной ссуды. На благосостоянии отдельно взятого филиала это не особенно сказывалось — в конечном итоге филиал следовал правилам, общим для всех банков страны. Речь шла о катастрофе государственного масштаба, с которой не в силах было справиться даже правительство. Стойко держался только серебряный доллар, и пока он оставался в обращении, жизнь в Лицзяне была стабильной и дешевой.
Филиал Банка Китая продержался в Лицзяне до дня победы над Японией, после чего закрылся. Но к тому времени все мои кооперативы стали любимыми детищами «Кооперативной кассы» и еще нескольких коммерческих банков провинции, которые поспешно открыли филиалы в Лицзяне на пике расцвета караванной торговли с Лхасой. Кроме того, в тот момент мы уже начали получать средства напрямую из штаб-квартиры в Чункине.
За неполные два года положение мое упрочилось до такой степени, а количество первосортных кооперативов стало столь велико, что о моем отъезде из Лицзяна не могло быть и речи. Доктор Кун был настолько доволен моей работой, что пожаловал мне титул специального уполномоченного и прислал соответствующий сертификат. Во время моих последующих визитов в Куньмин в юньнаньской штаб-квартире меня принимали с почетом, граничившим с подобострастием, так что я поневоле ощутил себя одним из важных лидеров промышленного кооперативного движения страны.
Должен сказать, что я испытываю безграничную благодарность к правительству Китая за проявленные им интерес и участие по отношению к кооперативному движению. Принятые им законы и положения отличались рациональностью и простотой. Простота пронизывала все аспекты существования промышленных кооперативов, от организации до ведения учета и управления. Распределение доходов осуществлялось по весьма разумной и достаточно гибкой схеме. Резервный фонд предусматривался обязательно, однако государство не распоряжалось им по своему хотению — при роспуске кооператива, выплатившего ссуды и удовлетворившего все имевшиеся к нему претензии, резервный фонд распределялся между участниками сообщества в соответствии с их долями в кооперативе и стажем их участия. Законы не предполагали, что кооператоры будут скованы своими обязательствами на веки вечные — идея состояла в том, чтобы помочь бедным ремесленникам, у которых не было средств на развитие своего дела, обогатиться и заново обрести уверенность в завтрашнем дне при помощи кооперации. Достигнув высшей точки благосостояния и ощутив себя в безопасности, они могли продолжить участие в выгодном для них предприятии — или же, при желании, распустить его и наслаждаться плодами своего труда лично либо начать помогать другим, давая таким образом возможность прочим неудачливым членам общества пройти тем же путем, что и они сами. Этот непрекращающийся процесс медленно, но верно менял жизнь в Лицзяне и прилегающих к нему деревнях — люди постепенно богатели и все больше радовались жизни. Результаты и подтверждения тому были видны невооруженным глазом.
Основать промышленный кооператив группе из нескольких человек, имеющих опыт работы в одной и той же отрасли, было совсем несложно. Подготовка отчетности не требовала значительных расходов — комплект конторских книг из тонкой китайской бумаги стоил не дороже двух-трех долларов. Законы не требовали от кооператоров обзаведения гроссбухами, разграфленными типографским способом и сброшюрованными под твердой обложкой, или журналами протоколов на дорогой бумаге. А если бы и требовали, в Лицзяне их все равно не продавали. В то время как законы западных стран с одинаковой строгостью относились к кооперативным сообществам и к банкам или крупным акционерным компаниям и кооперативам приходилось учитывать и соблюдать бесконечное количество требований и правил, из-за чего они вынуждены были нанимать высококвалифицированных секретарей и управляющих, отношение к промышленным кооперативам в Китае полностью соответствовало тому, чем они в действительности являлись — сообществами весьма бедных, часто невежественных и безграмотных людей, спрос с которых был невелик. Имело ли смысл требовать балансовых отчетов или сводок от кооператива, участники которого высчитывали стоимость материалов или продукции при помощи камешков или бобовых зерен и ни разу в жизни не написали ни слова (а таких кооперативов в Лицзяне и прочих местах Китая было большинство)? Дела у них шли не хуже, а то и лучше, чем у обществ, основанных более образованными участниками, хотя некоторый надзор за ними, несомненно, требовался.
Как уже упоминалось, я старался не допускать создания семейных и богаческих кооперативов, однако не меньшая бдительность требовалась, чтобы отсеивать заявки обществ, состоявших из мастера с подмастерьями. В городе было несколько небольших мастерских, особенно замочных, где всем заправлял владелец, на которого работали несколько юных подмастерьев, частично из числа его родственников. Эти мастера ухватились за возможность объявить свои небольшие производства кооперативными предприятиями, чтобы получить от банка ссуду, и пытались добиться своего с удивительной настойчивостью, часто приглашая меня изучить их будущий кооператив на месте, собирая в качестве предполагаемых участников подмастерьев и соседей в самых разнообразных комбинациях. Я никогда не давал им прямого отказа — просто говорил, что в настоящий момент у банка нет денег, чтобы предоставить им ссуду.
На самом деле мне очень повезло: среда для создания кооперативов в Лицзяне была самая что ни на есть подходящая. Наси отличались большой независимостью, и цеховая схема с мастерами и подмастерьями никогда не была им по нраву. Они были неглупыми и хотя, возможно, по западным стандартам умниками считаться не могли, способностью к независимому мышлению и суждению все же обладали. По этой причине в Лицзяне невозможно было создать крупную фабрику — ни один наси не стал бы в течение длительного времени терпеть приказы управляющего или надсмотрщика. По мере того как наше кооперативное движение разрасталось, многие подмастерья уходили от своих мастеров и основывали собственные кооперативы.
Участников в каждом из наших кооперативов было немного. Чем больше людей, тем труднее достигается необходимое единство мнений и гармоничное сотрудничество. Более того, наси были настолько кланово ориентированным народом, что с трудом работали с малознакомыми людьми. Успешный кооператив можно было создать только при условии, что все его члены жили в одной деревне или на одной улице. План по учреждению комбинированного кооператива с участием наси и миньцзя либо других народов удался только однажды.
Глава VI Врачебная практика
Больницы в Лицзяне не было. О местном докторе-наси, учившемся у французов, злые языки поговаривали, что он присвоил себе врачебное звание, проработав пару лет санитаром в больнице в Куньмине. Однако происходил он из знатной лицзянской семьи, и этого обстоятельства хватило, чтобы его приняли в местное «высшее общество». Человеком он был приятным и учтивым, так что мы с ним сдружились. Его младший брат, армейский офицер, был, напротив, воплощением дьявола — и вдобавок разбойником. Он хладнокровно застрелил нескольких крестьян, ограбил отряд государственной охраны, лишив его огнестрельного оружия, и едва не свел в могилу меня самого. Однажды доктор пригласил меня к себе на торжественный ужин. Гостей было множество, и меня усадили напротив брата-офицера. Согласно обычаю, все то и дело пили за здоровье друг друга. Я пил в меру, однако негодяй стал дразнить меня, заверяя, что следующая чашка вина наверняка свалит меня с ног. Я заверил его, что смог бы преспокойно выпить еще по меньшей мере три чашки. Он предложил выпить с ним и протянул мне чашку вина, которую я немедленно осушил. На этом мои воспоминания о вечере обрываются. Опомнился я только на следующий день после обеда. Мне казалось, будто я умираю; после этого я три дня провел в постели. Поскольку все секреты в Лицзяне рано или поздно выходили наружу, я в конце концов узнал, что этот дрянной человек подлил мне в чашку хлороформ. От такого угощения можно было и не проснуться. Больше я в тот дом не ходил.
Насийский доктор был непрерывно занят лечением своих богатых пациентов, и клиентура из числа крестьян его совершенно не интересовала, так что беднякам оставалось лечиться разве что у знахарей. Поскольку я и сам обладал квалификацией фельдшера, я выписал из отделения Американского Красного Креста в Куньмине небольшой запас лекарств и снадобий, и мой рабочий кабинет на втором этаже стал служить еще и кабинетом врача.
Я объявил на весь мир, что готов лечить любые простые и легко распознаваемые недуги и болезни, но за сложные случаи или такие, которые требуют хирургического вмешательства, браться не буду. Лечение будет бесплатным, поскольку все лекарства получены в дар от Американского Красного Креста, а штаб-квартира нашей компании поощряет мою врачебную работу, считая, что она поспособствует продвижению кооперативной идеи. Вопреки всем ожиданиям, никакого наплыва пациентов не последовало. Лечиться не шли даже те, кого я открыто зазывал. То, что и услуги, и лекарства предоставлялись бесплатно, серьезно отпугивало народ. Кто станет лечить задаром? — рассуждали люди. Они пришли к выводу, что если лекарства бесплатные, то, видимо, они либо совсем не действуют, либо, хуже того, содержат опасные яды. Однако благодаря двоюродному брату моего друга Уханя мне удалось пробить стену недоверия: глаза у него выздоровели, и он расхваливал меня по всей своей деревне.