Хорошая новость, просто отличная. Угнанные грузовики с оружием давно обменены на семидесятикилограммовый мешок афганского героина, дожидающегося своего часа в погребе тулигеновского дома. За свои старания Жасман и его бойцы получат на руки пятьдесят штук баксов плюс очередной заказ, который принесет им на десять процентов больше. После проведения первой совместной акции братья Рубинчики пообещали повышать ставки до тех пор, пока доля казахских партнеров не составит сто тысяч. Жасмана такой расклад вполне устраивал. В один прекрасный день, получив на руки причитающуюся ему кругленькую сумму, он прикажет перерезать Рубинчикам глотки, а товар оставит себе. Главное – найти надежный канал сбыта в Москве, которого пока нет. Ничего, время терпит.
Слепо наблюдая за мелким подергиванием грязных Катькиных ног, Жасман попытался представить, как выглядит пачка долларов, которую он вскоре получит от москвичей. Воображаемая картинка получалась весьма внушительной – до тех пор, пока Жасман не вспомнил, что пятую часть суммы придется отдать местному баю, Сарыму Исатаевичу Кабирову.
Этот жирный боров контролировал огромную территорию бывшего колхоза «Заря Востока», переименованного в агрокомбинат имени Ибрагима Алтынсарина. Около десяти тысяч квадратных километров степи с разбросанными по ней поселками, аулами и фермами. Не важно, что хозяйство давно пришло в упадок, а бывших колхозников осталось раз два и обчелся. Главное, что через земли Кабирова пролегали нелегальные маршруты грузовых перевозок, а именно они привлекали Жасмана и его парней. Ничего, скоро они подомнут здешних темных людишек под себя, а уважаемого Сарыма Исатаевича повесят на воротах его распрекрасного дома. С теми деньгами, которыми будет ворочать Жасман, ему сам черт не брат. Да и арсенал бригады, благодаря первому налету, стал тоже солидным: пистолеты, автоматы, крупнокалиберный пулемет «прибой», даже десяток реактивных противотанковых гранатометов. Одну гранату Жасман запустил с плеча для пробы, не удержался. И, увидев, во что превратился после взрыва обгоревший тракторный остов, выбранный в качестве мишени, ясно понял: быть ему здешним хозяином, обязательно быть. Местные жители будут кланяться ему, новому баю, и каждый из них будет в его полной власти, как полоумная Катька, валяющаяся на полу.
Она застонала и тяжело перевернулась на спину, хватая ртом воздух. Сквозь ее пальцы, прижатые к горлу, проглядывала багровая полоса, напоминающая рубец. Смотреть на нее было не слишком приятно. Товар не лучшего качества, к тому же отслуживший свое. Жасман отвернулся.
Покончив с Кабировым, он немедленно переберется жить в его особняк, потому что ему, городскому парню, не слишком приятно ютиться в таких клоповниках, как этот. Поигрывая арканом из обычной бельевой веревки, Жасман скользнул взглядом по убогой обстановке жилища Тулигена. Коробки, узлы с тряпьем, пирамида дырявых ведер, корыто, наполненное железяками непонятного назначения. На сложенной в углу стопке полуистлевших областных газет красуется рыжий портфель из свиной кожи, в котором припрятаны плоскогубцы. Тулиген признался, что с их помощью намеревался вырвать золотые зубы у мертвых водителей в степи, но золотыми никто из них не обзавелся. Жасман не стал хвастаться, что трупы русских – его заслуга. Народная молва сама облетит округу. Уже облетела. Не случайно на семерых парней, появившихся в поселке неделю спустя после расстрела автоколонны, поглядывают со страхом и уважением.
То ли еще будет! Власть, сила, авторитет. Много денег, девочек, жратвы и пойла. На сорок штук баксов в Казахстане можно так разгуляться, что небу жарко станет. А если в придачу удастся отыскать в степи этого мужика, за голову которого Жора Рубинчик назначил дополнительную премию, то будет совсем хорошо. Как, кстати, его зовут? Стоило Жасману хорошенько наморщить лоб, как он тут же вспомнил: ага, Громов. Кто он такой, этот Громов? Наверняка какой-нибудь псих-одиночка. Только ненормальный мог отважиться рыскать в здешних местах в поисках пропавшего родственника. Что ж, возможно, этот бесшабашный Громов и наткнется на тело своего зятя, если от того еще что-нибудь осталось после собачьего пиршества. И сам тоже превратится в падаль. Туда ему и дорога.
Предвкушая расправу над очередным русским, Жасман натянул штаны, встал и, перешагнув через распростертое на полу тело наложницы, прошелся по комнате, слегка пригибая голову, чтобы не чиркнуть макушкой по закопченному потолку. «Как можно жить в такой нищете?» – размышлял он на ходу. Вместо занавесок на окнах – дырявая марля, а наружные наличники давно пошли на растопку. Под прогнившими половицами шуршат мыши, дверь, обитая войлоком, перекошена, у порога валяются черные заскорузлые портянки. Настоящая дыра, особенно по ночам, когда тускло мерцает керосиновая лампа, заправленная никаким не керосином, а какой-то вонючей гадостью, которая не столько горит, сколько чадит. Даже сейчас, когда в окна заглядывает весеннее солнышко, в доме темно. Это потому, что он врос в землю по самые подоконники, как трухлявый заплесневелый пень.
Ни тебе телевизора, ни магнитофона, ни глянцевых журналов с бабами и тачками. Правда, у Жасмана есть краденый мобильный телефон, по которому можно позвонить хоть в Америку, но в Америке он никого не знает, а с родичами в Астане говорить не о чем.
Трудно современному парню в дикой степи. Скучно, тоскливо, абсолютно некуда себя девать.
– Ты, билядь, – крикнул Жасман Катьке. – Хватит прикидываться. Вставай.
Она зашевелилась и села, натужно кашляя и массируя горло. Бесстыжая, как последняя свинья, которой безразлично, что на нее, голую, смотрит мужчина. Совсем опустилась бывшая отличница. А ведь было время, когда она смотрела на Жасмана свысока, поверх своего задранного носа. Теперь вот валяется у его ног, готовая исполнять любую его прихоть, любой каприз. Вот что значит дрессировка. С русскими бабами нужно обращаться, как со скотиной, тогда они начинают тебя уважать. Сила – это единственное, что они понимают.
Жасман, почувствовавший новый прилив желания, прошелся перед кашляющей Катькой гоголем, поигрывая свернутой в кольцо веревкой. Пожалуй, еще один заезд не помешает. Самый последний, прощальный.
Вглядываясь в страдальческое лицо пленницы, он насмешливо спросил:
– Помнишь, как я пригласил тебя в кино, а ты сказала мне: «Сначала умойся, а потом уж за девушками ухаживай»? Помнишь? Видела бы ты сейчас себя, чушка.
Катя медленно подобрала ноги, прикрывая покрытое синяками тело.
– А сочинение, которое ты мне не дала скатать? – продолжал Жасман. – Я просил тебя показать хоть план, а ты загораживала тетрадь рукой и писала, писала. Вот почему ты здесь. – Он взмахнул рукой, охватывая жестом комнату, в которой они находились. – Ты мне совсем не нравишься, у меня были девушки, которые в сто раз лучше тебя, в тысячу. Я мог бы оставить тебя в покое, но не захотел. Теперь ты понимаешь, почему?
– Отпусти меня, – сказала Катя безжизненным голосом, звучавшим совсем не так, как прежде. Словно, учась говорить заново, она совершенно позабыла, что такое человеческие интонации.
– Отпустить? – переспросил Жасман. – А как же наша игра? Разве тебе не понравилось быть кобылкой? – Он взмахнул своим свернутым в кольцо арканом.
– Не надо. Я чуть не умерла.
– Чуть-чуть не считается, – воскликнул Жасман с той непосредственностью, которая была бы уместной на детской площадке или в спортивном зале, но никак не здесь, не в этом затхлом логове, где никто не мог прийти на помощь несчастной одинокой девушке с отчетливым следом удавки на шее.
– Прошу тебя, – Катя заговорила быстрее. – Мама не переживет, если со мной что-нибудь случится. У нее сердце.
– У меня тоже.
– Уже два приступа… Если она узнает…
– Она не узнает, – заверил Жасман пленницу. – А вот если ты будешь кочевряжиться, то твоя мамочка получит по почте отрезанную голову своей доченьки. Так что вставай… Ах-хэй! – завопил он, метнув петлю вслед устремившейся к двери девушке. – Оп-ля!.. Теперь можешь брыкаться сколько угодно… Мне только в кайф… Вот так…
Рванув на себя туго натянутый аркан, Жасман пронзительно захохотал. Ему никогда не доводилось слышать, как делают это гиены, поскольку гиены в здешних степях не водились, а потому собственный смех казался ему просто веселым и жизнерадостным.
– Ну-ка, подставляй круп, кобылка… дядя Жасман будет тебя объезжать…
Давясь хриплым рычанием, клокочущим в глотке, он покрепче зажал в кулаке веревку и потянул ее на себя. О-о, какое ощущение! Раскаленный шампур в нежнейшей мякоти свинины!.. Подминая под себя барахтающуюся жертву, Жасман упал на пол, ненадолго позабыв обо всем на свете, включая собственное имя.
* * *Когда в глазах рассеялась черная муть, комната, в которой обнаружил себя Жасман, показалась ему еще более отвратительной, чем прежде.
Когда в глазах рассеялась черная муть, комната, в которой обнаружил себя Жасман, показалась ему еще более отвратительной, чем прежде.
Опираясь о неподвижное тело Катьки, он тяжело встал, брезгливо осмотрел себя, поднес к лицу собственные руки. Эта сучка умудрилась обгадиться напоследок, перепортив Жасману удовольствие. Пришлось спешно мыться у рукомойника, подвешенного на кривом гвозде в углу. Ведро под раковиной вскоре переполненилось грязной водой, пролившейся на пол, но Жасману было не до таких мелочей. Тщательно застирав перед штанов и манжеты свитера, он окинул себя критическим взглядом и остался не слишком доволен. Кажется, от него пованивало, хотя в закупоренной халупе трудно было сказать наверняка.
Опрыснувшись терпким одеколоном и причесавшись, Жасман почувствовал себя лучше. На труп, скорчившийся посреди комнаты, он старался не глядеть. На веревку тоже – уж очень она напоминала змею. Сунув трясущиеся руки в карманы, Жасман пнул входную дверь и вышел во двор, стараясь держаться как можно более уверенно и независимо. Сплюнул. Закурил. Окликнул Тулигена, который, примостившись на корточках подле сарая, скреб ножом картофелины, мелкие, как грецкие орехи.
– Иди сюда, – сказал Жасман по-казахски. – В комнате нужно прибрать.
– Я убирал, – соврал Тулиген. – Утром. Пока вы спали.
– Там эта стерва подохла, Катька, – пояснил Жасман, переходя на русский язык. – А перед смертью нагадила посреди комнаты.
– Вот же беда какая, – запричитал Тулиген, торопливо ковыляя к дому на своих кривых бульдожьих ногах, обутых в грязные галоши. Даже не верилось, что когда-то он был уважаемым человеком. Жалкое зрелище.
– Катьку куда-нибудь денешь, – буркнул Жасман, вынимая руки из кармана. Они у него больше не дрожали: руки как руки. Он переплел пальцы и с наслаждением потянулся.
– Куда ж я ее дену? – заволновался Тулиген, нерешительно перетаптываясь у двери. Было заметно, что он не в восторге от поручения.
– Денег хочешь? – спросил Жасман, подставляя мальчишеское лицо солнцу.
– Хочу, кто же их не хочет?
– Тогда что-нибудь придумаешь. Можешь даже Катьку к себе на печь забрать, потешишь душу на старости лет. Пока она окончательно не завоняется.
Жасман хотел было рассмеяться своей удачной шутке, когда увидел несущуюся по улочке «Ниву», за рулем которой сидел один из его бойцов, Садамчик. Резко затормозив возле калитки тулигеновского двора, он выбрался наружу и, пошатываясь, бросился к своему командиру:
– Появился!
– Кто появился? – недовольно поинтересовался Жасман, втягивая носом запах перегара, распространившегося в весеннем воздухе.
– Этот, как его? – тараторил Садамчик. – Во, Громов!.. С ним вроде еще какой-то мужик и две телки-метелки.
– Может, тебе это приснилось?
– Не, я не спал. Меня за водкой послали в столовую, а там они…
– В какую столовую? – тупо спросил Жасман, не успевший как следует переварить новость.
– Как в какую? – опешил в свою очередь Садамчик. – Тут одна всего на всю округу. Та, что возле трассы. Десять минут езды.
– С чего ты взял, что это был Громов? Ты его собственными глазами видел?
– Не, я только машину видел. Белая «семерка», номера курганские. Спрашиваю у алкашей местных: «Кто приехал?» Они говорят: «Хрен их знает – два мужика и две бабы». Про три «КрАЗа» у всех расспрашивают. Мол, не слышно ли чего про нападение на колонну грузовиков? А фамилия водилы, которого они ищут, Костин… не, Костечкин.
Садамчик, довольный собой, выпятил грудь, часто задышал перегаром.
Жасман с трудом удержался, чтобы не съездить по его сияющей физиономии кулаком. Когда он разжал пальцы, на ладони остались красные отметины от ногтей. Разглядывая их, он проворчал:
– Дуй за остальными. Поедете впятером, Арман – старший. Погоди, – остановил он кинувшегося исполнять приказ бойца. – Марата ко мне пришлешь. Все-таки в доме не мешок муки припрятан. Мало ли чего…
– Ага!
Поскользнувшись на коровьей лепешке, Садамчик повернулся к командиру спиной, но был схвачен на плечо и возвращен в прежнюю позицию.
– Мужиков в плен не брать, они мне тут на хрен не упали, – размеренно произнес Жасман. – Только головы им отрежете и привезете, чтоб москвичам предъявить. А вот баб целиком прихватите, в хозяйстве пригодятся.
– Слушай, – Садамчик пьяно округлил глаза. – Давно хотел спросить. Как оно с веревкой, классно выходит?
– Выходит всегда хорошо, – сказал Жасман, морщась. – Заходит плохо.
– Это ты про Катьку? – усомнился Садамчик. – Не может быть. Помнится, мы ее на Восьмое марта впятером…
Клац!
Нанеся бойцу размашистый удар по нижней челюсти, Жасман помог ему удержаться на ногах и наставительно сказал:
– Забудь про Катьку. Я ее отпустил.
– Ты что? – спросил Садамчик, трогая стремительно напухающую губу.
Скорее всего он имел в виду вовсе не Катьку, а неожиданную выходку командира, но Жасман, занятый своими мыслями, истолковал вопрос по-своему.
– Я ее отпустил, потому что мне стало ее жалко, – сказал он. – Хватит девахе мучиться, пусть отдыхает. Я же не зверь какой-нибудь! – воскликнул он с вызовом.
Садамчик заглянул в его стеклянные глаза и торопливо закивал головой:
– Конечно. Ты правильно поступил, командир. По справедливости.
– По справедливости, – повторил Жасман. – Я поступил с Катюхой по справедливости, пусть все знают. – И вдруг, выпучив глаза, заорал на весь поселок: – А теперь езжайте и привезите новых баб, свежих! Мы их всех поимеем, сколько есть на белом свете. Аттан!
– Аттан! – подхватил Садамчик знаменитый клич Богенбай-батыра.
Дословно это означало: «В поход!» На самом деле банда казахских парней намеревалась лишь убить пару русских мужчин и изнасиловать их женщин. Всего-то навсего.
Глава 13 …среди невиданных зверей…
– Привал, – объявил Громов, выруливая на площадку перед придорожной закусочной. По выщербленному тракторными гусеницами асфальту гуляли миниатюрные смерчи пыли, летали бумажные клочья, мелкий сор, сухие былинки. Светило солнце. Дул теплый ветер. Временами усиливаясь, он приносил издалека ленивый собачий брех. Двое выцветших мужичков в одинаковых кепках сидели на крыльце и курили одну папиросу на двоих, бережно передавая ее из рук в руки.
– Не лучше ли перекусить всухомятку? – спросила Наталья, недоверчиво вглядываясь в плоское одноэтажное здание закусочной, обнесенное низеньким заборчиком, выкрашенным в нежно-голубой цвет.
– А по-моему, здесь очень даже неплохо, – предположил Корольков, сглатывая обильную слюну. – Поглядите, какие окна чистые. И дым из трубы валит. Наверняка тут прилично кормят.
– Боюсь, местные повара не успели подготовиться к приему такого едока, как ты, – фыркнула Ленка. – Трехведерный бак свежих щей – вот и все, что они смогут предложить. Для тебя – капля в море.
– О свежих щах даже не мечтайте, – сказал Громов, потягиваясь, как кот. – Возле столовой нет ни одной машины, кроме нашей. А раз есть некому, то и готовить совсем не обязательно.
– Чем же они тогда здесь занимаются, работники столовой? – удивилась Наталья.
– Топят печь. Точат лясы. Спаивают местных пьянчужек, надеясь, что те загонят им по дешевке часы или сапоги. – Громов пожал плечами. – Да мало ли чем можно занять себя в просвещенном двадцать первом веке?
– Тогда для чего нам нужна эта тошниловка? – недовольно спросила Ленка. – Мы-то, надеюсь, не станем продавать часы и обувь?
– Это уж как получится, Лена. В России говорят: от сумы да тюрьмы не зарекайся.
– А в Казахстане как говорят? – подключился к разговору Корольков. Если бы он что-то и продал, то свое долгополое пальто, которое так и не удалось сменить на что-нибудь более подходящее для путешествий по степным просторам.
– В Казахстане говорят: «Прошла зима, настало лето. Спасибо Назарбаеву за это». – Громов обвел взглядом пустынное шоссе, нацелил прищуренный глаз на солнце и скомандовал: – Ну-ка, проходите внутрь и устраивайтесь за самым чистым столом, который сможете найти. Можете даже что-нибудь заказать.
– А вы? – полюбопытствовал Корольков.
– Я переговорю с местным населением. – Короткий взмах в направлении докуривших папиросу мужиков. – Надеюсь, эти не станут притворяться глухонемыми, когда заслышат про «КрАЗы».
– Я тоже надеюсь, – помрачнела Ленка.
И казахи, и русские, к которым они обращались за помощью, лишь разводили руками и мотали головами. Чересчур уж энергично, чтобы принимать их отговорки за чистую монету. А ведь что-то произошло, и обитатели степи об этом знали. В воздухе ощущалась тревога. Неуловимая, как запах далекой гари.
– Мы и здесь ничего не выясним, – сказала Ленка с отчаянием. – Ничегошеньки. Они все сговорились. Почему бы не предложить им денег, папа?
– За деньги они тебе такое понарассказывают, только успевай глазами хлопать, – скептически произнес Громов. – Про лохнесское чудовище, обитающее в здешних ручьях. Про снежного человека и НЛО, совершивший посадку во дворе колхозного счетовода. Нужны тебе эти байки?