– Не поможешь мне?
– Жестокий ты! – Варюся решилась. – До меня жестокий! Знаю причину. Другая у тебя на уме. Тоська! Чистенькая, не тронутая. А я вот грешная, да? Сильная, хитрая, злая… а Семеренковы – ягнятки! Ты узнай, кто к Ниночке до войны сватался? Гончарню кто прибрал до своих рук? А кто для него старался? Для его почету? Чьи глечики в Берлин возили, грамоту дали… со знаком!
Видя, что лейтенант собирается уходить, открыла дверь. Комок в горле не давал ей говорить внятно.
– Больно? А мне не больно, шо душу вывертуют? Иди, вывертуй другим. Есть кому!
13
Попеленко соскочил с крыльца. Иван узнал своего подчиненного.
– Подслушиваешь?
– Шо вы, товарищ командир? Желал узнать, шо вы тут. Сами говорили: патрулювать и докладывать про всякое движение.
Дверь хаты не могла скрыть задыхающегося женского плача. Попеленко вздохнул, но ничего не сказал.
Они вышли за калитку. Ночь перекатывалась через свою вершину. Намечался восход поздней луны. Село затихло.
– Ну и какое движение в селе?
– Семеренков пошел на карьер.
– Среди ночи?
– Он там ночью часто морочится. Берет «летючу мышу». А, може, фонарь ему и не нужный. Балакают, пальцами видит.
– Хватит про чертей.
– Я не про чертей. Про гроши. Черти ему гроши носят! Васька там в глине нашел шесть сторублевок. Зеленоватеньки с синим. «Десять червонцев» написано. Ленин, как положено. Черти, а уважают!
– И где же они?
– Счезли. Нечистые бумажки! Как жинке отдал, так враз счезли. Дьявольские дела! Вы б не ходили в карьер серед ночи!
14
Карьер, где добывали глину, находился в стороне от села и от гончарни. Он угадывался среди травы темным провалом. Дальше чернел лес. Над лесом поднималась кривобокая луна.
Яма казалась бездонной. Вниз вела лестница из жердей, рядом был вкопан коловрат для подъема грузового корыта. Свет луны выделил разбитый полугусеничный «ханомаг» с языками копоти на борту. Бронетранспортер стоял недалеко от обрыва.
Иван поглядел вниз. Никого не было видно.
– Денис Панкратович!
Ни движения, ни ответа. Иван подошел к «ханомагу». Посветил. С передних колес покрышки были срезаны на подошвы к валенкам. Пацаны, похоже, старались соскрести черный крест с борта, но немецкая краска въелась прочно.
Лейтенант влез в кузов. Включил фонарик. Возник моргающий луч: лампочка по-прежнему барахлила. Увидел бурые пятна, черные следы пламени. Пощупал борта. Посмотрел на палец, мазнул по руке: копоть. Залез под сиденье. Вытащил клочок синей бумажки. На нем – летчик с парашютным ранцем: остаток пятирублевки. Спрятал в карман. Фонарь погас.
Привстав, увидел свет «летучей мыши» и смутную фигуру человека на дне карьера. Спустился по лестнице. Тут же споткнулся о поломанную тачку.
Семеренков ничего не слышал. Сидел на корточках, крошил кирочкой куски глины, разминал, принюхивался и даже касался языком. Вздрогнул, увидев рядом сапоги.
– Ты откуда? – спросил испуганно.
– Сверху. А вот вы откуда?
– Я снизу. В шурфике копался, – гончар указал на зев небольшой пещеры. – Глина… Червинки много, а жовтозарянки нет и нет.
– Почему ночью?
– Она от фонаря светится. Вот так один раз нашел. Днем не увидел бы. Тонкий слой.
– А вот при немцах… тоже? Ну, старались?
– Ты про это пришел спросить, Ваня?
– Вы ж днем не хотели говорить.
Семеренков приложил ко лбу лепешку глины. Сказал:
– Голова, бывает, будто горит. А глина всегда холодная, хоть в жару.
– Верно, что немцы отдали гончарню Сапсанчуку?
– Тебе, видно, много чего сказали. Верно, Ваня, верно!
– Говорят, он к Нине сватался.
Гончар вздохнул, промолчал.
– Значит, и это верно. А в Берлин ездили с глечиками?
– Глечики ездили. На выставку. – Гончар усмехнулся. – «Творчество освобожденных народов».
– А сейчас держите связь с Сапсанчуком?
Сверху, по желобу, неожиданно сполз ком земли. Иван поднял ствол пулемета. Гончар задул фонарь. «Летучая мышь» дрожала в его пальцах.
– Есть у вас связь, – прошептал Иван. – Вы, Денис Панкратович, врать не умеете.
Прислушались. Гончар наконец сказал:
– Я не вру, я молчу. Что это – связь? Когда трясешься в день и в ночь? Кусок земли осыплется, а ты… Вот как сейчас. Связь! Ладно, меня допрашивай. Тосю не трогай. Она и без того… Солнце не взошло, а я дрожу: вернется, нет.
– Откуда вернется? От родника? Да?
– Убьют тебя, Ваня. Далеко забираешься.
– Может, убьют. Рассказали бы, что знаете, стало б лучше.
Иван взялся за перекладину лестницы. Полез. Услышал:
– Не лучше! Только хуже!
Когда Иван глянул вниз, никого не заметил. Мелькнул свет. Гончар опять залез в свою пещеру, как в убежище.
15
Ущербная луна выделяла улицу, деревья, стены хат. Попеленко издали заметил Ивана, потрусил навстречу.
– Живой, товарищ командир!
– Временно.
– И то добре. А я думаю: вылезет лейтенант с чертового карьеру чи не?
– Похоронил меня?
– Не, шо вы! А все ж таки… с Семеренковым серед ночи – ой! Малясиха бачила, як гончар вроде во дворе сидит, а сам у карьеру. В двух местах – разом! Как объяснить такое явление? Просто страх!
– А Малясиха как сразу в двух местах оказалась?
– Ага… Шо ж, выходит, она тоже? Не исключаю.
Они шли по улице, еще тихой. Лишь кое-где взлаивали собаки.
Из-за тына выглянула голова. Вторая. Головы белые, седые. Голендухи! Зашептались по-стариковски громко, полагая, что слух у всех неважный.
– Ну во, ястребки! А комбикорма у коровника склали. Чувалов десять. Отсыпать с кожного по ведерку – нам чувал буде.
– Може, утречком?
– Не. Шо ночью вкрал, то в день не найдут, а шо в день взял, то и ночью сыщут.
– Это точно. А помнишь, мы до пана за семенной картоплей ходили? Молодые ще.
– Да… Пан не колхоз, всего много было, уворовать одно удовольствие.
– Ворюги шебуршатся, – прошептал Попеленко. – Комбикорма завезли. У нас в день работают на колхоз, а ночью с колхоза воруют. Такая булгахтерия, шо Яцко не разберется. Но я их приметил. Токо б тестя не заловить, от жинки достанется!
16
Иван все стоял посреди улицы в задумчивости. От света луны колеи в песке казались заполненными тушью. Попеленко покашлял, напоминая о себе, и не выдержал:
– Я, конечно, понимаю, товарищ лейтенант, шо у вас в голове якась тактика, а только скажить, будем делать засаду?
– На кого?
– На расхитителев. Развелось их. В коллектизацию у них отобрали, теперь они обратно стараются. Уже перевыполнили.
– Черт с ними. Понаблюдаем.
– Так словить надо! От колхоза премия.
– Наблюдать будем за родником.
– У родника чего воровать? Воду? Чи вы за Тоськой наблюдать? Так то без меня!
– Пошли!
17
Присели на безымянный, заросший холмик, в самом основании Гаврилова холма. Сквозь кусты просматривалась тропка к роднику. Цветы из крашеной облезлой жести поскрипывали и позванивали. Рядом находился сырой черный холмик с дощатым обелиском. «Штебленок… при защите жителей села…»
Ниже, в полусотне шагов от кладбища, Иван увидел ту самую вербу, под которой ждал Тосю, чтобы объясниться с помощью химического карандаша. Казалось, с той поры прошло много дней. Листья вербы отливали серебром.
Луна бледнела, а воздух становился серым. Село внизу стало исчезать.
– Туман ползет, – сказал Попеленко. – Поганое дело.
Один из венков на кресте неожиданно покосился и упал вниз с хрустом и скрипом.
– О Господи! Сохрани и помилуй! – Попеленко перекрестился.
– Я думал, ты только в чертей веришь.
– Сумневающийся я, – прошептал ястребок. – До войны прослухав две лекции. Первая, шо Бога нема, а вторая, шо Бога точно нема. А потом в зоопарк свозили, и я засумневался.
– Обезьян увидел? – Иван заметил, что на фоне улицы, прикрытой белой марлей тумана, проступила темная фигурка. Тося шла с ведрами на коромысле.
– Обезьяна шо? А вот жирафа! Голова выше трубы на хате. В очах слеза. Дивится на людей зверху, и такая у ней печаль! И вухи круглые. Без Бога такую животную не придумать. Не-е, – Попеленко замотал головой.
18
Среди тумана тонкая фигурка Тоси казалась невесомой, как будто из бумаги вырезанной.
– Вон ваша, – прошептал Попеленко.
– Чего она так рано ходит?
– Семеренковы… их не поймешь. Може, у родника тоже гроши? Та не, святой родник. Мой дед с него воду без крестного знаменья не брал.
Тося приближалась. Движения ее были, как всегда, легки. Одной рукой придерживала коромысло. Иван замер.
– Вы бы не дивились, як она красиво вышагует, а дивились на ведра!
– Чего мне ведра? – не понял лейтенант.
– Висят на коромысле, не качаются, як должны пустые ведра. В ведрах шось есть.
Иван стал присматриваться. Замолк. Пальцы сжали ремень «дегтяря», будто старались его удушить.
– И вообще бабы, як за водой, несут ведра в руке. А чего им болтаться на крючках – мешают!
– И вообще бабы, як за водой, несут ведра в руке. А чего им болтаться на крючках – мешают!
– Попеленко, – прошептал Иван, еще сильнее сжимая ремень. – Этого ж не может быть.
– Не может быть. Но оно есть. Вы ж в Глухарах!
– О Господи боже!
– Ага, и вы до Бога!
Тося уже скрывалась из вида.
– Иди, – сказал лейтенант. – Я сам разберусь.
– То верно. Вдвоем и разберетесь. А я пойду защитю колхозное добро.
19
Разноцветные тряпочки на кустах чуть шевелились от движения воздуха над родником. Пластами плавал туман. Иван, затаившись, слышал шумливый ручей за камнями, огораживающими источник. Чуть выше торчал пенек от старой вербы.
Тося появилась тихо. Сняв коромысло с плеча, поставила у родника ведра. Сдвинула трухлявый пенек и принялась, доставая из ведер, укладывать в ямку аккуратно свернутые клуночки. Иные были легкие, а другие, чувствовалось, потяжелее.
Тося сгребла поверх своих «даров» старые жухлые листья, придвинула пенек. Сполоснула ведра и зачерпнула воды. Долила до краев, пользуясь кухликом, стоявшим тут же. Подцепила крючком коромысла одно ведро, другое. Выпрямилась. Казалось, ведра ничего не весят. Ушла в туман. Иван смотрел вслед, не желая двигаться с места.
20
Попеленко, пригнувшись, побежал туда, где скользнули черные силуэты. Застыл среди вишен, присматриваясь.
По огородам, скрытые туманом, пробирались двое хлопцев. На первом была немецкая треугольная плащ-палатка, кепи со споротыми эмблемами. ППШ был под плащом: выглядывал лишь край кожуха с мушкой. Второй прятал под ватником немецкий десантный карабин-полуавтомат, со сложенным прикладом, стволом вниз. На нем была драная шапчонка. Он знал, где что находится. Махнул, указывая первому направление.
Перед ними засветилась хатка Серафимы. Парень с карабином, что был проводником, замер. Рука его, проделав сложные движения, снова указала путь. Автоматчик стал обходить сарай.
Оказавшись у самой хаты, он оглянулся. Проводник указал на окно и остался «на стреме» у сарая. Автоматчик, пригнувшись, прокрался к нужному месту. Заглянул в щель над занавеской, но ничего не увидел, и, посмотрев на своего напарника, покачал головой.
Попеленко, как ни напрягался, видел лишь неясные перемещения двух фигур. Приблизившись к ним, он вышел из своего вишневого укрытия.
– Ворюги, кур лейтенантских крадете? Стоять на месте!
Автоматчик тут же ответил очередью. Полетели сучки, листья.
– Ого! – сказал Попеленко и шлепнулся на землю. – Шось оно не то…
Он плюнул, сгоняя севший на губы лист, и стал стрелять из карабина куда попало. Две фигуры проскочили на огороды и исчезли. Зашелестели, забились стебли подсолнухов и кукурузы.
Серафима выскочила на крыльцо с рогачом:
– От я вам тут постреляю!
21
Лейтенант у родника поднял голову встревоженно. Оценил характер стрельбы. Дальше действовал не спеша, автоматически, как будто оставаясь в полусне после того, как увидел Тосю с ее тайной ношей.
Достал из сидора магазин, беззвучно поставил на пулемет. Набросил ремень дегтяря на плечо и пошел туда, где прозвучали выстрелы. Словно вспомнив, тихо отвел затворную раму. Спусковой рычаг с легким щелчком заскочил за боевой взвод.
Услышал топот бегущего к роднику здорового хлопца. Присел, с головой уйдя в приземный, плотный слой тумана. Только пилотка плавала в облаке.
Хлопец в камуфлированной плащ-палатке выбежал на него, держа ППШ наготове. Увидел пилотку, вскинул автомат, но Иван уже придавил предохранитель и нажал на спусковой крючок. «ДП» зашелся со скоростью шестьсот выстрелов в минуту.
Парень наткнулся на очередь, как на оглоблю. ППШ, о который звякнули первые пули, не смог защитить его. Тело, уже на лету перестающее жить, откинуло назад, плащ-палатка пошла клочьями и задымилась. Он упал навзничь, не успев понять, что произошло.
Иван шагнул в сторону от стежки и затаился в тумане, прислушиваясь.
Шаги второго были осторожными. Он ничего не понимал: кто, откуда стрелял. Чуть не споткнулся о своего напарника, положил карабин, присел, ощупал тело и взглянул на ладонь. Поморщился. В груди застреленного что-то еще клокотало и булькало. Два шага отделяло парня от лейтенанта. Лицо проводника было в поту, шапчонка съехала на лоб.
Иван вышел на стежку. Парень, услышав шаги, поднял голову. Хвататься за карабин не стал. Свое оружие может быть опаснее, чем чужое.
Иван присмотрелся к веснушкам, к оттопыренным ушам, на которых держалась шапчонка.
– Здорово, Сенька!
Сенька решил было удрать, как уже случилось, но вовремя опомнился. От пулемета бежать – последнее дело. Сел на землю. Ногой отбросил карабин в сторону. Шапчонка слетела с головы.
– Нема войны, – сказал он, держа руки на затылке.
Пламегаситель смотрел на Сеньку. А тот успевал поглядывать на лежащего напарника. На клочья плащ-палатки, которую заливала кровь.
– Кроме тебя, тут кто? – Иван прислушивался.
– Брунька, – кивнул на умирающего Сенька. – Больше никого.
– Что будем делать, Сеня?
– С ним? – кивнул на Бруньку хлопец.
– С ним уже ясно. С тобой?
– Я Бруньке другое окошко указал. На кухне, ты там не спишь. Ты ж меня тогда отпустил. Я добро помню.
– Когда я тебя отпустил?
– Ну, когда вроде закашлял… и стрельнул поверху.
В теле лежавшего что-то хекнуло, словно последний воздух вышел.
– А этот, Брунька, не из братьев твоих?
– Браты там, – Сенька указал пальцем вверх. – Забрили в пехоту, как война началась. В пехоте долго не живут. Нема больше братов. А я вот… дезертирничаю. Пристал к этим. Одному плохо в лесу.
Иван размышлял.
– Я пойду? – спросил Сенька. Потянулся к карабину. – Можно забрать? А то Горелый… – он провел пальцем по горлу и цокнул языком. – Секим башка!
– Возьми.
Сенька медленно поднял карабин-полуавтомат.
– Выстрели пару раз, – сказал лейтенант. – А то запаху не будет.
Сенька достал из ватника магазин, вставил.
– Что ж вышел на войну, а патроны в кармане?
Парень пожал плечами и отвел затвор. Они посмотрели друг на друга. Сенька выстрелил вверх дважды. И пошел в заросли. Оглянулся:
– Ты не будешь сзаду с пулемета?
Иван кивнул в сторону кустов: иди, мол. Сенька исчез.
Послышались глухие прерывистые голоса, топот ног. Глумский первым выбежал из тумана. Посмотрел на убитого. На автомат. На кепи, лежащее рядом с убитым, и на шапчонку в стороне. На стреляные гильзы и на следы, уводящие в заросли. Ветки куста еще колебались.
– Значит, было двое, – сказал Глумский. – Думаю, ты знаешь, шо делаешь.
Иван ничего не ответил. Подобрал ППШ. Ощупал пальцами. Затворная коробка была покорежена пулями. Попеленко подошел к ним, не отрывая глаз от убитого:
– Ну и штука ваш пулемет. Ситечко зробил с хлопца. Ой, теперь война будет сурьезная.
– Пошли, – сказал Глумский. – Пришлю людей, заберут этого. Автомат этот, ППШ, нам кстати!
– Нет, – ответил Иван. – Капут ППШ.
22
Они, трое, шагали к селу. Орали петухи. Собаки все не могли успокоиться. Бабка Серафима у своей калитки рассказывала соседкам про ночное происшествие. Она не выпускала ухват. Ее слушали, тараща глаза, Мокеевна, Тарасовна, Малясы. Даже мрачный Крот со своей Оленой явился узнать последние новости.
– До хаты нашей шли! – объясняла бабка. – Но мой Иван организовав оборону… Капелюхов так просто не возьмешь!
– Я их сразу приметил. – Попеленко немного по-иному разъяснял ситуацию. – Решил вступить в неравный бой!
– Премию дам, – сказал Глумский. – А сейчас замолкни и до своей Дуси шагай, а то она выть начнет!
Ястребок потрусил к дому. Опомнился, обернулся:
– Премию лучше в виде съедобного продукта. А грамоту не надо!
Председатель махнул рукой: знаю!
– Шо-то ты недоговариваешь, – сказал он лейтенанту. – Может, побалакаем?
– Побалакаем. Семью Штебленка уничтожили каратели. На Гомельщине. Так? А там как раз отличился Сапсанчук со своими карателями. Могли у Штебленка с Климарем сойтись пути?
– Забойщик при чем? – спросил Глумский.
– А из-за кого Штебленок побежал в район?
– Думаешь, Климарь был в батальоне Сапсанчука, и ястребок его узнал?
– Думаю. Но и Климарь его узнал. А то Штебленок не висел бы.
– А чего Штебленок его не задержал? Не трусливый был.
Озимь сверкала. В лесу соревновались птицы. Стали встречаться глухарчане. Кланялись молча. Смотрели на оружие. Прошли быстрым шажком Голендухи, оба поклонились, засветившись белыми головами. Пустые мешки держали, свернув, под мышкой, как ненужный инвентарь.
– Почему не задержал? – спросил Иван. – Вот вы мне доверяли?
Глумский промолчал.
– Так и он. На забой пришли мужики, а он толком еще никого не знал. Решил: срочно к Гупану. За людьми. Те не продадут.
– Допустим, – Глумский хмыкнул. – Штебленок худой, резвый, а Климарь – туша! И догнал. Чудеса!