– Лошадиную шерсть помните? – спросил Иван. – Климарь был на лошади Попеленко… успел поднять своих.
– Что, и Попеленко с ними? Иван!
– Попеленко от дурости и жадности. Ничего боле.
Пробежала стайка девчат. Неразлучные Малашка, Орина, Софа…
– Мы на гончарню, Петро Харитоныч! Трошки задержались: стреляло!
– Но тут главное что? – сказал Иван. – Почему Семеренков с забойщиком в дружбе?
– Это тебе видение было?
– А как Семеренков его сразу отыскал? Бродячего забойщика? Крот попросил, и тот отыскал. Вы Климаря легко найдете?
– Счастичка вам! – прокричала Малясиха, кланяясь «начальству». И Маляс поклонился.
– Ишь ты, – сказал председатель. – Уважают у нас тех, кто убивать умеет. – Он задумался. – Ты, Капелюх, дюже подозрительный. Не доведи гончара до петли. Он человек такой, деликатный. Шкура тонкая.
– А что ж мне делать-то? А? Со своей толстой шкурой?
23
На кухне у Серафимы Попеленко заглянул в печь, на полки, достал горшок с картошкой и накрытое холстиной сало. Потер руки в предвкушении, объяснил:
– Жинка выгнала. Узнала про мое геройство, и за кочергу: «На кого детей оставишь?» Дальше неудобно повторять. А к закуске у вас шось есть? – Он наткнулся на бутылку в мисныке, вздохнул, поглядывая на Ивана.
Иван бросил на стол изрядно зачитанную книгу – дар Гупана.
– Книжонка. Это про чего?
– Книжонка называется «Уголовный кодекс», – объяснил лейтенант.
– Решили Семеренковых по статье? – Попеленко погладил бутылку. – Там красивые есть статьи, токо ой, лучше не надо. Особо страшная статья «прим». До войны по радио слухал. Як скажут «прим», так все…! До расстрела.
– Слушай! История такая. Ястребок Попеленко по доброте, но за деньги, отдал казенную лошадь соседке. Та передала лошадь забойщику Климарю привезти сена.
Попеленко с сожалением поставил бутылку на место, в миснык. Стал есть картошку, не сдирая кожуру.
– Климарь сильно спешил? Не давись! Отвечай по закону! – Иван постучал пальцем по кодексу.
– Если по закону… погнал без жалости. Насилу собака успевала.
– Какая собака?
– Та у него собака некормленый пустобрех.
– На шее веревочный ошейник? – спросил Иван.
– Шо, вам знакомый той собака?
– Родственник. А чего было за сеном гнать? Погода была сухая.
– Запить, – Попеленко указал на миснык, давясь картошкой.
Иван налил ему молока. Ястребок отпил немного из вежливости.
– Далее. Установлено: Климарь пособник банды Горелого. Значит, ты соучастник преступления. Статья пятьдесят девять четыре. «Пособничество».
– И чего там?
– Вплоть до расстрела и конфискации.
– То не мне статья. Я ж Варюсе давал лошадь. И в голове не было такого чего.
– Неосведомленность о целях, – Иван открыл книгу. – Смягчающее обстоятельство.
– Ну во!
– Пятьдесят восемь – двенадцать. От года и выше.
– А шо ще смягчающее?
– Вот: «совершенное женщиной в состоянии беременности».
– Жинка у меня в состоянии… Шо, мне лично не подходит? А шо делать?
– Не бояться! Не вилять! – Иван хлопнул ладонью по кодексу. – Честно выполнять приказы!
– Я готовый!
– Первый приказ: вызвать в село Климаря.
– Де я его найду?
– Он нас сам найдет.
– От этого не надо. Такой зверюга, та ще хитрый!
– Прожуй и вдумайся. Они ж должны выяснить обстановку. Брунька в засаду попал. У Климаря тут люди. А мы посмотрим, с кем у него связь.
– Ну да, политически правильно задумано.
– И еще. Надо чью-то свинью забить, чтоб его задержать.
– Свинью? Настоящую? – Попеленко ушел в процесс мышления. – Ой…
– Хотя бы слух пусти.
– Слух – не свинья. – Лицо Попеленко вдруг просветлело. – Есть у нас самая настоящая свинья. Боров! А свинья будет смягчающее обстоятельство?
24
Валерик, в тельняшке, в бескозырке, поправлял топором столбы калитки. Не столько поправлял, сколько постукивал по дереву. Иногда цыкал слюной, стараясь приподнять губу там, где блестела замечательная стальная фикса. И, делая паузы на волнующих деталях, рассказывал истории о трудной и опасной морской жизни. Тут же млела стайка девчат, а пацаны слушали, раскрыв рты.
Кривендиха, с крыльца, любовалась сыном.
– Идем курсом зюйд-зюйд-вест, десять узлов, имеем на траверсе город Одессу, волнение три балла, видимость два кабельтова, компа́с врет. Идем час, два… Впереди берег, занятый противником. Береговые батареи подозрительно молчат. Готовимся высадить разведгруппу.
Не понимали, но слушали. Валерик постукивал, отбивая почти каждое слово. Выждав заминку, со своими словами ворвался Попеленко.
– У нас давно ждали, чи прибудет кто с флота, – закричал он, глядя почему-то на Кривендиху.
– Погоди, пехота, – оборвал его Валерик. – Имеем сведения: в Дунайской гирле прячется канонерка с калибром двести десять. С одного снаряда сделают из нас кильки в собственном соусе!
– Вот, який флот! – снова закричал ястребок. – Калибра какая! Пехота, саперы, танкисты, это что… Не сравнять!
Валерик одобрительно кивнул. Попеленко завладел вниманием.
– Политический момент. Герой прибыл, Измаил взял!
– Ну, это к чему? – возразил морячок. – Я не один был.
– Скромничаешь! Политически рассуждая – гулянку надо. Ради флоту!
Валерик сдвинул брови. Думал.
– А что, мамо? – обратился к Кривендихе. – Культурно бы вышло!
– Тем более лейтенант гулянки не устроил, надо утереть артиллерии носу! – продолжил Попеленко. – И на все село. Флот того достойный!
– Хорошо сказано, – согласился Валерик.
– То ж не просто! Не козу накормить! – пробовала сопротивляться Кривендиха.
– А что, мамо? – повторил Валерик. – Покажем главный калибр!
25
За плечами Ивана был туго набитый сидор. Он медленно шел от родника.
Семеренковы сидели за столом, когда он без стука вошел в хату. Гончар и дочь в молчании смотрели на него. Наконец Тося отвела взгляд. Она поняла, что у лейтенанта в мешке.
– Вот, ваше, – наконец произнес Иван.
Он сдвинул в сторону глиняные чашки с молоком, горбушку хлеба. Поглядев в чашку Тоси, отпил немного, поморщился и выплеснул остатки в ведро под умывальником. Семеренков и Тося сидели не шевелясь.
Поставив пулемет и развязав резким движением сидор, Иван поставил на стол макитру. Показал гончару содержимое. Из сосуда высыпались и покатились по столу яйца, некоторые упали на пол и с сочным звуком превратились в желто-белые лужицы. Кот тут же подбежал и начал лакать. Такого угощения не ожидал.
В рушничке, который развязал лейтенант, оказалась скиба желтого сливочного масла, свеженького, с отпечатками рубчиков ткани. В другом рушнике – кусок сала фунта на четыре, домашняя колбаса.
– Ваши припасы. Для бандитов.
Пузатый глечик был плотно накрыт вощеной бумагой. Лейтенант развязал шпагат и отлил молоко в пустую чашку. Попробовал.
– Настоящее, не снятое. Не синька, что сами пьете.
Развязал еще клунок. Два каравая серого хлеба. Постельное белье, выстиранное и отутюженное. Рушники. Нательное белье. Чистая одежда. Деревенская махорка в коробке из-под довоенных леденцов. В отдельном белом клуночке белье женское. Рубашка, лифчики, трусики, носочки. Кофта.
Семеренковы смотрели на стол. Никто не шевелился.
– Вот! – он старался не смотреть на Тосю, ее глаза сбивали с обвинительного тона. – Покупаем харчи, сами голодаем. Обстирываем… А женское бельишко кому? Нина там, да?
Он все-таки встретился взглядом с Тосей, осекся. У Тоси в глазах светилось мучительное и невыполнимое желание высказаться. Гончар шевелил губами, будто и сам онемел. Одно из упавших яиц, вареное, все еще катилось по полу. Кот начал играть с ним, катая из стороны в сторону.
– Ну, скажите что-нибудь, Денис Панкратович! – Он не дождался ответа. – Ну, не только вы кормите, вашего б не хватило… Но то ладно! Во что вы Тосю втягиваете? Запутались вы тут вот за это время. Заигрались с немцами.
– Мы тут все в чем-то запутались, – сказал гончар, по-прежнему глядя в стол. – Кто уехать успел, те чистенькие, а мы… А где ж мы могли быть? По радио: «На границе бои, враг отражен по всем направлениям». Недели не прошло: немцы в окно стучат. И все!
Тонкие, длинные, выбеленные глиной пальцы его правой руки подрагивали. Как будто искали спасительную работу: гончарный круг, глечик.
– Я не о том, не о том. – Иван старался не глядеть на Тосю. – Зачем сейчас? Зачем с ними? Породнились? Они не люди…
Семеренков закивал, как будто соглашаясь. Левая рука опустилась на правую, чтобы унять дрожь.
Иван ждал слов, оправданий, но отклика не было. Он положил на стол аккуратно сложенный, выстиранный кетлик. Развернул. Жилетка обрисовывала плечи, талию. Вышивка сияла. Хоть сейчас надевай.
– Валялась у них. В грязи. Как тряпка. Пол вытирали. Вы поняли? Вы поняли, что с Ниной?
Семеренков дотронулся до кетлика. Нежно, осторожно. Словно до живой дочери. Тося поднялась. Она открывала рот. Но раздавались какие-то невнятные звуки, нечто похожее на шипение пробитой автомобильной камеры. Лицо дергалось от усилий, а пальцы вцепились в кетлик.
Она заглатывала воздух судорожно и, казалось, вот-вот произнесет какое-то забытое, потерянное слово. Прорывались отдельные слоги и звуки, возможно, понятные отцу. «Ра… уом… нена… ба…»
Ивану было неприятно на это смотреть. Он отвернулся.
Сип и клокотание прекратились. Иван вдруг увидел жалкое растерянное лицо и слезы на глазах. В эту секунду она вовсе не казалось красивой.
Гончар смотрел на дочь с жалостью и сочувствием.
– Что она сказала? – спросил Иван, как будто отец и дочь общались на каком-то непонятном для других языке…
– Сказала, это неправда, про Нину. Она живая. А ты злой.
– Так вот и сказала: злой?
– Так и сказала.
– Нет, она не то сказала! Вы не поняли! А я не злой, – в голосе его прозвучала детская обида.
Второй раз его назвали злым. Неужели то, чего он хочет, выглядит как злое дело? Иван поглядел на Тосю и отрицательно покачал головой. Она подняла бровь, стараясь понять. Или выслушать.
– Нет, – сказал Иван. – Нет! Я не злой. Это те, те злые!
В этот момент в окно резко и властно постучали. Сильный, хриплый голос легко проник сквозь стекло.
– Хозяин, а, хозяин!
Тося вздрогнула. Метнула испуганный взгляд на отца. Гончар выглядел растерянным.
– Сидите! – приказал Иван.
– Климарь, – тихо сказал Семеренков, и это прозвучало как «вот и конец».
26
Он первым вышел во двор. Солнце заходило. Громоздкая фигура Климаря казалась тенью. Собака носилась, без разбору подчищая миски для дворовой живности.
– Здравия желаем, – сказал Климарь мрачно. – Я до хозяина.
Он попытался боком войти в дом. Иван не уступил. Климарь посмотрел на него пристально. Не привык, что ему преграждают путь. Лейтенант тоже оценивал забойщика. Мощное тяжелое тело, мясистое лицо, крупные ладони, торчащие из рукавов кургузого пиджака. Рукояти ножей, засунутых за голенища стоптанных сапог. Холщовая сумка на плече.
Взгляд Климаря остановился на пулемете, о который опирался лейтенант. Скользнул к карману, где явно лежало нечто тяжелое. Хоть «вальтерок» и невелик, но от опытных глаз его не скроешь.
– Кто такой, документы! – сказал Иван.
– А ты кто? – спросил забойщик.
– Старший по истребительному батальону. Документы!
– Брось голову дурить, – сказал Климарь. – Я в Глухары заходив. Тут другой ястребок.
– Ну, значит, это не я тут стою.
Климарь всматривался, взвешивал, чего стоит ястребок. Конечно, в прямой схватке лейтенант не устоял бы. Но, как полагал Иван, такое выяснение отношений не входило в задачу пришедшего. Он должен был разобраться в том, что происходит в селе, и потому изменил тон на добродушный, свойский.
– Шо, внешность сумнительная? Верно! Волос густой, голос простой, хоть падай, хоть стой.
Достал из-за пазухи мятые бумажки. Иван прочитал их, посматривая на Климаря и особенно на голенища сапог. Ножи притягивали взгляд.
– «Ханжонковского сельсовета…» Это что, на белорусской стороне?
– На Гомельщине, – указал за плечо гость. – Сам-то я хожу, где работа.
– А какая работа?
– Забойщики мы. По свиньям, вообще по скоту. Также сдираем шкуру, разделка, кабанчиков холостим. Я с того харчуюсь. Буркан, досыть кусочничать, – проявив удивительное проворство, он лягнул своего пса сапогом, и тот с визгом отскочил.
У тяжеловесных кабанов или медведей вот такая же обманчивая неповоротливость: когда надо, они действуют с быстротой рыси.
– Забойщик – это хорошо, у нас тут как раз борова хотят заколоть, – сказал Иван как бы вскользь, проглядывая последний документик.
Как артиллерийский разведчик, лейтенант не очень разбирался в свойствах документов, но что-то подсказывало ему, что бумаги Климаря – липа. Впрочем, это не имело значения. Он не собирался уличать забойщика.
– О! – обрадовался Климарь известию о борове. – А я так и думал: може, в Глухарах повезет. Только кабанов не колют, а забивают. А колют штыком на фронте.
Он, выказывая дружеские чувства, ткнул толстым, каменной плотности, пальцем лейтенанту в грудь. Тычок этот пришелся в то место, где кое-как срослись ребра. Иван едва удержался, чтобы не простонать. Он не должен был выставлять напоказ перед Климарем свои фронтовые болячки.
– «Освобождение от воинской… Невроз сердца и общий склероз…» Это что?
– Вот! – Климарь вытянул руки. Пальцы как на балалайке играли. – А в работе я крепкий. Два стакана принять – все!
– Стакан не роняете?
– Лучше сам упаду.
Иван отдал бумаги.
– Пойдемте! – сказал Иван.
– Куда?
– Со мной. Порядок такой. Незнакомый человек ночует у меня. Там охрана.
– Я лучше тут, у чужих не люблю. Сплю погано.
– Ничего, заснете. Хата добрая, угощение – генерал позавидует. Вы ж не арестант, а гость.
Климарь, подумав, пошел к калитке. Оглянулся: в окне белело лицо Семеренкова.
– Шо-то у вас не так, як раньше, – сказал Климарь. – Может, с начальства хто собрался приехать?
Иван ничего не ответил.
27
Вышли на улицу. Вечер густел. Глухарчане, словно из окопов, стараясь укрыться за зеленью, глядели поверх плетней и штакетников. Почему-то совместный проход по улице Ивана и Климаря их настораживал.
Попеленко, увидев эту пару, шагнул в сторону, переступил через гнилой штакетник Малясов, прилегший на землю от болезней и усталости и растворился среди кукурузы и подсолнухов.
– А с чего строгости завели? – спросил забойщик. – Подкреплению, чи шо, получили?
Лейтенант опять промолчал. Чем больше загадок встретит забойщик, тем дольше он здесь пробудет и больше проявит любопытства. Во всяком случае, в это время он будет безопасен.
Малясиха высунулась из-за плетня, хлопая глазами. Забойщик бросил на нее взгляд из-под бровей. Малясиху словно ветром сдуло.
– Ладно, мое дело какое, – сказал Климарь. – Утречком за работу. Струмент при мне.
– Хороший инструмент? – спросил Иван.
– Интересуетесь? – Климарь остановился.
Снова проявив свою кабанью прыть, он сделал неуловимое движение вверх-вниз, и лейтенант увидел у своей груди два хорошо заточенных блестящих лезвия, узкое и широкое. Заостренные концы были недвижны.
Кто-то в кустах охнул. Выпученные от страха глаза Попеленко смотрели из густой ирги. Пальцы медленно оттягивали и поворачивали пуговку курка, снимая его с предохранительного взвода.
– Разделочный ножичек и забойный, – объяснил Климарь. – Беру ножи, и невроза нема! Работа лечит. Пока работаешь, не помрешь, – он захохотал.
Его басовитому смеху позавидовала бы большая выпь.
28
– Гостя привел, неню, – сказал Серафиме Иван. – Забойщик. Надо ему передохнуть. Ну, повечерять, само собой…
Бабка смотрела, как в кухню втискивается, покряхтывая, Климарь. За ним, успев проскочить в щель, проникла и собака. Бабка с недоумением повернулась к Ивану.
– Человек с дороги, работа тяжелая, – Иван прищурил один глаз. – На вид здоровый, а больной. Невроз. Чем дольше поспит, тем лучше.
На лице Серафимы отразилось понимание.
– Отдохнет, – сказала она, превращаясь в саму любезность. – Я ж его знаю, бачила. Майстер! Подушка мягкая, головой аж прилипнет…
Она постаралась, и вмиг стол был накрыт скатертью. Возникли нехитрые закуски, а, главное, после того как Серафима повозилась за дверкой посудника, явилась «четверть», заполненная розово-желтой, но прозрачной жидкостью. На дне лежали корешки.
– На травах, – сказал гость. – Первач, по духу чую.
– Первач, милок. А травки оздоровительные. На дне – то царский корень. Дуже для сердца хорошо. Конвалия, валерьяна, буквица… Освященные травки, апостольские.
– В перваче всякая растения апостольская, – бухнул Климарь. Он смотрел, как Серафима, нагнув бутыль, наполняет стакан. – Ну, а ты шо ж, земляк?
– Та он казенный человек, – жалобно сказала Серафима. – На службе.
Климарь смотрел, как Иван набрасывает на плечо ремень «дегтяря».
– Отдыхайте, – сказал лейтенант. – На улицу не выходите. У нас в незнакомого стреляют без предупреждения.
– Да хто ж стреляет-то? – спросил забойщик.
– Ты не беспокойся, мил человек, – ласково произнесла бабка. – То они тебя охраняют, ты ж гость, а гость шо сирота, его жалувать надо.
– Земляк! – Климарь остановил Ивана на пороге.
Раскинув подрагивающие руки, он взял зубами край стакана и, запрокинув голову, не торопясь, вылил содержимое в рот.
– Ну, майстер, ну, майстер, – изумилась Серафима и стала наливать еще.
29
Иван присел на скамье у калитки. Попеленко приблизился осторожно, оглядываясь.
– Шо ж вы забойщика в свою хату привели? – спросил сдавленно. – Сами ж говорили, он с бандитов.
– До завтра не очухается. А потом глаз не спускать. Он будет высматривать, выпытывать, как и что, и с кем-то из своих обязательно стакнется! Вот с кем?
– Я своего Ваську приставлю. Старшего! Десять годков, а глазастый! Клопов морим, так отакусенького махонького приметит! Токо без вознаграждения стараться не будет. И в кого пошел, сам не знаю.