— Когда?
— Опять же, точно не скажу. Но жена говорит, что в двадцать минут пятого.
— И она не сообщила доктору о своём возвращении?
— Почему же, сообщила. Уходя, жена как обычно выключила свой интерком, а вернувшись, снова включила. Этого было достаточно. Доктор очень не любил, когда его отвлекают во время работы без крайней необходимости, а Светлана думала, что у него уже находится ваша подзащитная, которой было назначено на четверть пятого.
— Значит, — подытожил я, — ни вы, ни ваша жена не заподозрили ничего неладного и спокойно себе проговорили до половины пятого.
— Вернее, до шестнадцати двадцати семи. Я как раз посмотрел на часы, сказал жене, что мне пора уходить, и буквально в эту секунду появилась барышня Габрова. Она поздоровалась, извинилась за опоздание и объяснила, что сегодня вообще не хотела идти на приём, но затем всё же передумала и пришла. Светлана по привычке записала время её прихода.
— Прежде вы ни разу не встречались с моей подзащитной?
— Раз или дважды я видел её, когда она приходила на приём к доктору. Я часто заходил к Светлане после смены.
— А когда она заговорила с вашей женой, её голос не показался вам знакомым?
Торн-Смит покачал головой:
— Признаться, я как-то не обратил на это внимания. Светлана тоже. Только на следующий день мы сообразили, что её голос очень похож на голос медсестры, говорившей по интеркому. — Встретившись с моим взглядом, молодой человек на секунду замялся и смущённо добавил: — Вообще-то мы не сами сообразили. На эту мысль нас натолкнул полицейский следователь.
— То есть, вы не уверены?
— Нет, не уверен.
— А ваша жена?
— Она думает, что это была барышня Габрова, но утверждать под присягой не рискнёт.
— В полиции не пытались давить на вас?
— Пытались, но не сильно, а потом махнули рукой. Наверное, решили, что у них и без того хватает улик.
С этим я не мог не согласиться. Улик действительно хватало. Дело Алёны Габровой представлялось настолько очевидным, что прокуратура была готова передать его в суд присяжных уже через две недели после убийства. И только стараниями адвоката Стоянова, избравшего тактику бесконечных проволочек, начало слушаний раз за разом откладывалось.
— Хорошо, — кивнул я. — Что было дальше.
— Так вот, — продолжал Торн-Смит. — Светлана попыталась вызвать доктора через интерком, чтобы доложить о приходе опоздавшей пациентки. Ответа не было, и она решила, что за время нашего отсутствия у него возникло срочное дело и он вынужден был отлучиться. Нам даже в голову не пришло, что с ним что-то случилось. Барышня Габрова подождала ещё четверть часа, может, чуть меньше, затем сказала, что ждать дальше бессмысленно, посетовала на потерю времени и собралась уходить.
— Как, по-вашему, она себя вела?
— По-моему, нормально. Правда, мне трудно судить о том, какое поведение для неё нормальное, но тогда у меня не возникло никаких подозрений... Знаете, господин адвокат, — доверительным тоном сообщил Торн-Смит, — когда позже я узнал, что случилось, то был просто поражён её хладнокровием. За стеной, всего в нескольких метрах, лежал труп человека, которого она полчаса назад убила...
— Это ещё не доказано, — строго заметил я. — Только суд может признать человека виновным.
— Да, да, конечно, — немного растерянно произнёс молодой человек. — Я просто имел в виду... А впрочем, вы правы — не мне решать, совершила она убийство или нет. Это дело суда. Значит так, — продолжил он свой рассказ, — Светлана попросила барышню Габрову ещё немного подождать и передала срочное сообщение на пэйджер доктора. Но ответа не было, и через пару минут девушка ушла. А жена понемногу начала волноваться: доктор Довгань был очень обязательный человек и никогда прежде не подводил своих пациентов, даже если они опаздывали. Наконец она решилась заглянуть в кабинет, открыла дверь, вошла — и тут же испуганно закричала. Естественно, я тотчас прибежал на её крик. Светлана стояла в двух или трёх шагах от двери, а здесь, в этом кресле, сидел мёртвый доктор.
— Вы сразу поняли, что он мёртв?
— Ясное дело. У него во лбу была дырка, а в правой руке он сжимал лучевой пистолет. Помнится, в тот момент я подумал: ну вот, ещё один доигрался со своим психоанализом.
— Вы решили, что он покончил с собой?
— Тогда это казалось очевидным. У меня и в мыслях не было подозревать убийство, пока я не услышал об аресте барышни Габровой.
— Вас это поразило?
— Если честно, то да. Никогда бы на неё не подумал.
Я рассеянно кивнул. Мои надежды, что осмотр места преступления даст мне хоть малейшую зацепку, развеялись как дым. А рассказ Владимира Торн-Смита в той его части, что касался поведения Алёны Габровой, окончательно поверг меня в уныние. Присяжные сочтут её хладнокровие свидетельством исключительной жестокости и без колебаний вынесут самый суровый вердикт.
Пытаясь выдать смерть доктора Довганя за самоубийство, Алёна совершила целый ряд грубейших ошибок. Во-первых, полицию сразу насторожило, что выстрел произведён точно в середину лба. Последующий анализ отпечатков показал, что к гашетке пистолета прикасался только указательный палец доктора, а стрелять себе в лоб гораздо удобнее, когда нажимаешь на гашетку большим пальцем. Вдобавок, Юрий Довгань был левшой, а пистолет он почему-то держал в правой руке.
Но это только во-первых. А во-вторых, хотя серийный номер на пистолете был тщательно уничтожен, проследить его происхождение не представляло труда. Он был зарегистрирован на имя Петра Габрова, майора инженерных войск в отставке. Сам господин Габров, когда к нему обратились за разъяснениями, был непоколебимо уверен, что пистолет лежит в его личном сейфе. Ясное дело, никакого пистолета там не оказалось.
В-третьих же, Алёна, очевидно, редко смотрела детективные фильмы и не знала, что удалить отпечатки пальцев с поверхности предметов совсем не так просто, как это может показаться неискушённому в криминалистике человеку. И хотя пистолет, прежде чем его вложили в руку доктора Довганя, был тщательно вытерт, судебные эксперты без труда обнаружили на нём следы прикосновений пальцев Алёны Габровой и Петра Габрова. Отпечатки Алёны были свежие, её деда — более ранние и совсем старые. Один из свежих отпечатков указательного пальца девушки находился на гашетке.
И в-четвёртых. Компьютер медцентра автоматически регистрировал все внешние подключения к внутренней коммуникационной сети, поэтому следствию удалось установить, что звонок на интерком в приёмной доктора Довганя был сделан не с другого больничного интеркома, а по комлогу, купленному накануне в одном из крупных ванкуверских торговых центров. Расчёт был произведён наличными, но даже эта предосторожность не помогла моей подзащитной: обслуживавший девушку работник отдела хорошо запомнил её — в частности, из-за броской внешности, а ещё потому, что она платила наличными. Кроме того, обвинение располагало записью, сделанной камерами на входе в торговый центр; и хотя Алёна Габрова шла мимо них быстро, отворачивая от объективов лицо, это ей не помогло.
Когда полиция получила сообщение об убийстве доктора, то, следуя своей обычной практике, немедленно распорядилась приостановить уборку и уничтожение мусора по всему зданию. Такая мера оказалась отнюдь не лишней: на полу в женском туалете на шестнадцатом этаже был найден окурок сигареты, которую, как засвидетельствовал анализ ДНК слюны, курила Алёна Габрова. Эта находка подтверждала показания пациентки другого психолога, принимавшего на том же этаже; в промежутке между 16:00 и 16:15 она заходила в туалет и видела там молодую девушку с сигаретой. Девушка торопливо отвернулась к стене, но свидетельница успела рассмотреть её лицо и впоследствии без всяких колебаний опознала в ней мою подзащитную.
Собранные доказательства позволили следствию реконструировать картину совершённого преступления. Как гласила официальная версия обвинения, незадолго до четырёх часов Алёна Габрова пришла в медицинский центр, поднялась на сорок шестой этаж, где находился кабинет доктора Довганя, и, спрятавшись в туалете, дождалась, когда из приёмной выйдет предыдущий пациент. Затем позвонила на интерком в приёмной, представилась медсестрой из гинекологического отделения и попросила Светлану Торн-Смит, которая была на шестом месяце беременности, срочно зайти к доктору Петровскому. Присутствие Владимира Торн-Смита (если, конечно, Алёна видела, как он входил в приёмную) нисколько не нарушало её планов — она знала его и могла предположить, что он уйдёт вместе с женой. Так оно и случилось.
После ухода супругов Торн-Смит путь был свободен. Алёна Габрова, никем не замеченная, вошла в кабинет, убила доктора Довганя, вложила пистолет в его руку и покинула место преступления. На всё это, включая попытку удалить отпечатки пальцев, ей понадобилось максимум пять минут, а секретарша с мужем отсутствовали по меньшей мере десять. Понимая, что у полиции обязательно возникнут вопросы по поводу её отсутствия на приёме, и стремясь создать себе алиби, Алёна не ушла сразу, а переждала некоторое время в каком-то укромном месте (может быть, в том же туалете, и может, именно тогда, а не до убийства, она скурила сигарету, успокаивая нервы), после чего вернулась в приёмную, где весьма убедительно разыграла сцену опоздания. И это едва не сошло ей с рук.
После ухода супругов Торн-Смит путь был свободен. Алёна Габрова, никем не замеченная, вошла в кабинет, убила доктора Довганя, вложила пистолет в его руку и покинула место преступления. На всё это, включая попытку удалить отпечатки пальцев, ей понадобилось максимум пять минут, а секретарша с мужем отсутствовали по меньшей мере десять. Понимая, что у полиции обязательно возникнут вопросы по поводу её отсутствия на приёме, и стремясь создать себе алиби, Алёна не ушла сразу, а переждала некоторое время в каком-то укромном месте (может быть, в том же туалете, и может, именно тогда, а не до убийства, она скурила сигарету, успокаивая нервы), после чего вернулась в приёмную, где весьма убедительно разыграла сцену опоздания. И это едва не сошло ей с рук.
Для полноты картины недоставало только записей передвижений Алёны по медицинскому центру. Как обнаружилось позже, в результате тонкого и умелого вторжения в локальную инфосеть, все находящиеся в здании центра видеокамеры с 15:50 до 16:35 не функционировали, а на мониторы диспетчерской выдавались картинки, заснятые в этот же отрезок времени, но днём раньше. Поскольку больница — не банк и не министерство, то охранники особо не следили за мониторами и не заметили всяких мелких несоответствий. Насколько мне было известно, следствию так и не удалось доказать, что вмешательство было произведено моей подзащитной, но прокурора это не сильно расстроило — у него и без этого хватало материала.
Я медленно прошёлся по кабинету и остановился перед широким, на всю стену, окном. Улики неопровержимо указывали на виновность Алёны Габровой, но мало того — они свидетельствовали, что преступление было тщательно, хоть и неумело, спланировано. А за предумышленное убийство при отсутствии смягчающих обстоятельств по закону полагается «прочистка мозгов» — а выражаясь официальным языком, «необратимое медикаментозное подавление центров агрессивности». В общем, более гуманный и изящный вариант распространённой в древности лоботомии. Единственная надежда — на юный возраст моей подзащитной и на то, что мне удастся отыскать те самые смягчающие обстоятельства.
Я посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать, а в полпервого мне нужно быть в Ванкуверской тюрьме для несовершеннолетних, где у меня назначено свидание с Алёной Габровой. Впрочем, я возлагал мало надежд на предстоящую встречу, по своему опыту зная, что клиенты редко бывают до конца откровенными со своими адвокатами. И коль скоро Алёна скрывает правду даже от своих опекунов, то мне уж тем более не стоит рассчитывать на её искренность. Ну, разве что в ходе нашего разговора я найду достаточно веские аргументы и сумею убедить её нарушить обет молчания. В конце концов, она умная девушка, очень умная — её коэффициент интеллекта достигает 172. Вот у меня только 148 — и видит Бог, на недостаток ума я никогда не жаловался.
Отвернувшись от окна, я сказал Торн-Смиту, что закончил осмотр, и мы вместе покинули бывший кабинет доктора Довганя. По пути к лифтам я поблагодарил молодого человека за то, что он уделил мне время, и попросил его не утруждаться, провожая меня. Торн-Смит попрощался со мной, выразил напоследок надежду, что на перекрёстном допросе я обойдусь с ним помягче, и сел в идущий вниз лифт. А я отправился наверх к своему флайеру, мрачно думая о том, что взялся за безнадёжное дело. У меня по-прежнему не было ни малейшей зацепки, позволявшей рассчитывать на благоприятный исход судебного рассмотрения.
*
В тюрьму я прибыл вовремя. Формальности были улажены ещё утром, поэтому долго ждать мне не пришлось, и в двенадцать тридцать пять в отдельную комнату для свиданий привели Алёну Габрову. Надзирательница сняла с неё наручники и, напомнив, что на разговор нам отводится ровно час, оставила нас вдвоём.
— Здравствуйте, барышня Габрова, — сказал я, когда дверь за надзирательницей закрылась. — Меня зовут Игорь Поляков, я ваш новый адвокат.
— Добрый день, — ответила Алёна приятным контральто, в котором ещё явственно проступали звонкие мальчишеские нотки.
Она подошла ко мне ближе и, убрав со своего лица длинную прядь русых волос, смерила меня оценивающим взглядом. Её светло-зелёные глаза смотрели из-под длинных чёрных ресниц внимательно и чуточку настороженно.
Прежде я видел Алёну только на снимках — нескольких плоских и одном трёхмерном, но теперь, встретившись с ней во плоти, убедился, что ни фото, ни голограмма не смогли в полной мере передать её хрупкое очарование гадкого утёнка, постепенно превращавшегося в прекрасного лебедя. Она была ниже, чем я ожидал, и гораздо изящнее — вернее, худощавее. Глядя на неё, с трудом верилось, что широкоплечий великан Конноли — отец этой невысокой девушки со стройной, скорее даже щуплой фигуркой. Внешность Алёны больше раздавала авансы на будущее (впрочем, щедрые авансы), нежели предлагала в настоящем. Её формам ещё недоставало пышности, маленькая грудь была почти незаметна, пухлые губки и чуточку курносый нос придавали лицу по-детски капризное выражение, но тем не менее сквозь весь этот налёт незрелости уже угадывалась дремлющая в ней женщина, вот-вот готовая проснуться и заявить о себе в полный голос.
Осмотрев меня с головы до ног, Алёна молча подошла к небольшому столу посреди комнаты, присела на стул и немного неловким движением расправила на коленях платье. Принуждённость этого жеста свидетельствовала о том, что обычно она носит брюки, но для первой встречи со мной решила сделать исключение и надела платье.
Я устроился напротив неё, достал из кейса свой диктофон и положил его перед собой на стол.
— Вы будете записывать наш разговор? — спросила она.
— Нет, — ответил я. — Это так, на всякий случай. Если возникнет какая-то важная мысль, я её надиктую, чтобы потом не забыть.
— У вас проблемы с памятью?
— Слава Богу, пока нет. Но я страхуюсь на случай их возникновения. Как-никак, а мне уже сорок лет.
— Тридцать девять с половиной, — поправила меня Алёна. — А точнее, тридцать девять стандартных лет, пять месяцев и двенадцать дней. Не нужно старить себя.
Я удивлённо посмотрел на неё:
— Откуда вы знаете?
Она пожала плечами:
— А откуда, по-вашему, получают информацию? Терминал в моей камере старенький, но работать с ним можно. Когда дед сообщил мне, что нанял вас для моей защиты, я постаралась разузнать о вас как можно больше.
— Гм. Я думал, что доступ к инфосети у вас ограничен — школьные уроки, всякие развивающие игры, юношеская библиотека и тому подобное.
— Всё верно. Однако в базу данных Ассоциации адвокатов меня пустили. Правда, сначала пришлось настрочить кляузу в министерство юстиции, что тюремная администрация ущемляет мои конституционные права на защиту. И хотя дело было в субботу, реакция последовала незамедлительно. — Алёна озорно улыбнулась, и в уголках её рта образовались очаровательные ямочки. — Как вы сами понимаете, через три месяца выборы в Федеральное Собрание.
Я слушал её, смотрел на неё и просто не мог поверить, что эта девушка совершила хладнокровное и расчётливое убийство. И вообще — любое убийство. Принято считать, что виновный в тяжком преступлении так или иначе выдаёт себя своим поведением, и хотя я не был приверженцем этой теории, но вместе с тем признавал, что зерно истины в ней есть — ведь любое событие в жизни человека накладывает отпечаток на его психику, что, в свою очередь, отражается на его дальнейших поступках. Однако над Алёной, казалось, не довлело ни чувство вины, ни осознание тяжести содеянного, ни банальный страх перед суровым наказанием. Единственное, что слегка настораживало меня, так это её преувеличенная беззаботность, словно происходящее с ней её совсем не касалось. Но с другой стороны, её ведь не вчера обвинили в предумышленном убийстве и постановили судить как взрослую. За четыре с лишним месяца она успела привыкнуть к своему незавидному положению и, по крайней мере внешне, смирилась с ним. Дети быстро ко всему приспосабливаются — на то они и дети.
— Понятно, — сказал я и, взглянув на часы, решил покончить с разминкой: прошло уже шесть минут из отведённого нам часа, а мы ещё не приступали к делу. — Итак, барышня Габрова...
— Ну, зачем так официально, — перебила она меня. — Пожалуйста, обращайтесь ко мне просто по имени.
— Хорошо, — ответил я, не в силах сдержать улыбки: её непосредственность меня обезоруживала. — А как вам больше нравится — Алёна или Элен?
Девушка вздрогнула и быстро оглянулась по сторонам, как будто в этой маленькой пустой комнате мог кто-то прятаться. Её испуг был чисто рефлекторной реакцией на неожиданность, вряд ли она всерьёз боялась, что наш разговор подслушивают. В отличие от многих планет, где люди, возмущаясь произволом властей, тем не менее мирятся с ущемлением своих прав, на Дамогране все гарантированные Конституцией гражданские права, в том числе и право на тайну, соблюдаются неукоснительно. Я, конечно, не отрицаю, что и у нас правительство порой прибегает к незаконным средствам, но оно ни за что не станет подвергать себя риску публичного скандала, если только это не сулит ему выгоду, с лихвой покрывающую все возможные убытки. А дело Алёны Габровой, при всей его значимости для отдельных причастных к нему людей, явно не тянуло на государственную важность.