Богатырев шумно и облегченно выдохнул. Значит, раздвоившийся Мотин не плод воображения, а объективная реальность, данная в ощущениях!
— Доигрался! Так теперь и будешь в двух экземплярах?
Мотины развели руками.
— Понятия не имеем. Убей бог! Вот посудите сами…
— М-м-да… — протянул Богатырев, выслушав исповедь-унисон. — Вот до чего доводит нарушение приказов и инструкций. А их ведь не дурачки издают!
— Приказы и инструкции издают вышестоящие начальники, — согласились Мотины.
— И все чепе — на судоводительском. Ну кто может представить себе раздвоившимся начальника факультета галактической связи товарища Громобоева? Никто! Он солидный человек и раздваиваться не станет, не то что вы. А курсанты берут пример со своего начальника. Вот в прошлом году курсант Халяйко, будучи на практике, ухитрился тайком привезти на Марс вегеянку. Хочу, мол, жениться. Я его спрашиваю: «А как ты представляешь себе ваши супружеские отношения?» — «Не знаю, — говорит, — но люблю и все равно женюсь!» И женился!
— Ничего живут, уже потомство есть, новая космическая раса! Ну, а мы… Может, все не так уж и плохо? Один отправится отрабатывать ценз, а другой… И вообще всех звездоплавателей нужно раздвоить.
— И меня тоже? — зловеще спросил Богатырев.
— Вас можно не раздваивать, вам уже, пожалуй, незачем раздваиваться. А так — один звездоплавает, другой в резерве. Случись что с первым, второго опять можно раздвоить.
— Ну вот что, — сказал начальник училища жестко, — согласно штатному расписанию у нас только один начальник судоводительского факультета. А должность раздвоить труднее, чем человека! Так что разбирайтесь между собой, кто начальствовать будет, а кто дома отсиживаться.
— Можно так: один по четным, другой по нечетным, на полставки, — неуверенно предложили Мотины.
— Это решайте сами, лишь бы дело не страдало. Но я обязан подать рапорт, и еще неизвестно, что там скажут! — он указал пальцем вверх, но, сориентировавшись, перенаправил его вниз, в сторону Земли.
* * *Неприятности начались в тот же день, когда Мотины пришли с работы домой.
— Это еще что такое? — воскликнула Галина Васильевна. — Немедленно убирайтесь. Я порядочная женщина, с меня одного мужа более чем достаточно!
— Нам некуда идти, это наш дом, — с достоинством возразили Мотины.
— Нет, вы только посмотрите, им некуда идти! А о моей репутации они подумали? — негодовала Галина Васильевна. — Что скажут знакомые, что решит Орешкин, живущий под нами? Наконец, как воспримут такое непотребство Коля и Толя?
— Нормально воспримем, — заверили стоявшие за дверью Коля и Толя. — Теперь у каждого из нас будет свой папа. Только пусть они все время подают опознавательные сигналы. Ну эти… «свой-чужой». Тогда мы их не перепутаем.
— Милые мои детки, — расчувствовалась Галина Васильевна, — ради вас ваша мама готова на любые жертвы. Так и быть, — здесь голос ее снова обрел твердость, — один пусть остается. Какой — мне все равно. А другой должен немедленно снять с антресоли раскладушку и отправиться ночевать в кабинет.
— А меняться местами можно? — с надеждой поинтересовались Мотины.
Галина Васильевна в ужасе заткнула пальцами уши.
И Мотины начали жить двойной жизнью. Один отбывал домашний арест, другой вершил судьбы судоводительского факультета. Раз в неделю они тайком осуществляли рокировку, предварительно наспех обменявшись информацией.
Через месяц на марсианскую Новую Землю прибыл следователь по особо важным делам.
— Я собаку съел на убийствах, — доверительно сообщил он Мотиным, приступая к допросу. — А здесь как раз убийство, только наоборот, со знаком минус, что ли… Но от этого ничего не меняется. Мой долг установить, кто из вас убийца, а кто жертва. Впрочем и так ясно: жертва — настоящий Мотин, а убийца — тот, который пытается убедить общественность, что Мотин это он.
— Но мы оба живы, — робко возразили Мотины, — и оба пытаемся убедить…
— Не играет роли, — отрезал следователь. — Предъявите ваши служебные удостоверения!
Мотины протянули две одинаковые зеленые книжечки.
— Та-ак… Номера совпадают, значит одно удостоверение поддельное, — следователь спрятал вещественные доказательства в портфель. — Экспертиза установит, какое. И сразу станет ясно, кто есть кто.
— А как теперь определить, кому какое удостоверение принадлежит? — задал коварный вопрос один из Вергилиев Геровичей.
— Здесь спрашиваю я, — отрезал следователь. — Рассказывайте все как было, вот вы, который справа.
— Это случилось ровно месяц назад, минута в минуту. Смотрите, сейчас как раз стартует надпространственный звездолет, только не «Аргон», а «Ксенон».
Следователь оживился.
— Ну что ж, значит, можно провести следственный эксперимент.
Он подошел к окну и открыл форточку.
— Вы курили лирский табак? Никогда не пробовал!
Мотины протянули портсигары.
— Это, конечно, нарушение инструкции, — сказал подобревший следователь и выпустил струю дыма в форточку, — но исключительно в интересах следствия!
* * *Начальник училища Вадим Вадимович Богатырев почувствовал запах озона.
«Непорядок!» — резонно решил он и, влекомый криминальным запахом, вскоре оказался перед кабинетом Вергилия Геровича.
Из-за письменного стола навстречу ему поднялся Мотин.
— Опять курил? — спросил начальник училища.
— Никак нет! — отчеканил Мотин. — Это они…
В глубине кабинета, обхватив головы руками, сидели два абсолютно одинаковых посторонних человека с портфелями.
— Кто такие?
— Убийца и его жертва.
— Что-о?
— У нас здесь произошло маленькое убийство с обратным знаком. В порядке следственного эксперимента. Так ведь? — обратился к следователям Вергилий Герович. Те удрученно кивнули.
— Прошу предъявить документы, — потребовал начальник училища.
Следователи протянули две одинаковые красные книжечки.
— Та-ак… Номера совпадают, значит одно удостоверение поддельное. Экспертиза установит, какое. И сразу станет ясно, кто есть кто. А вам, товарищ Мотин, надо отдохнуть. Не то вы такое натворите! И вообще, начальник факультета, а знака не имеете. Сколько не хватает?
— Полтора миллиона световых лет.
— Всего-навсего? Так вот, пойдете старпомом на «Криптоне». И без знака не возвращайтесь!
— Есть, не возвращаться! А с этим что делать? — сказал Вергилий Герович и выложил на стол четыре одинаковые зеленые книжечки.
Бермудский треугольник на Бульварном кольце
Вот что рассказывал мой дед, Леонид Вадимыч Фиников. Я упоминаю его имя, чтобы меня не обвинили в плагиате.
Дед утверждал, будто эта история случилась с отцом его институтского товарища Саввой Саввичем Данилкиным. Однако не исключено, что старик ее выдумал или, еще хуже, где-нибудь вычитал. В случае чего с претензиями обращайтесь к нему, если, конечно, согласитесь оказаться там, где он сейчас пребывает.
…Шла война.
Савва Саввич Данилкин работал в одном из наркоматов (потом их переименовали в министерства). Освобождался он чаще всего далеко за полночь. И в тот раз тоже отправился домой, когда стрелки часов показывали четверть второго.
Улицы Москвы были темны и пустынны. В лунном свете поблескивали аэростаты воздушного заграждения, похожие на сгустившиеся серебристые облака. Черноту окон крест-накрест рассекали полоски газетной бумаги,
Савва Саввич вышел на Бульварное кольцо и стал поджидать редкий в ночную пору трамвай — литер «А», или, как предпочитали говорить москвичи, «Аннушку».
Подкатил вагон. Он был почти пуст. В тусклом свете синей лампочки Данилкин разглядел кондуктора — пожилую женщину в платке, ватнике и нитяных перчатках с отрезанными пальцами. Кондуктор распекала единственного пассажира.
— На дармовщину решил прокатиться, а? Меня этими штучками не провести: знаешь, что с сотенного у меня сдачи не наберется! Гони тридцать копеек, понял?!
Пассажир растерянно оправдывался:
— Я не имею… как это сказать по-русски… ме-ло-чи. Я не успел делать размен…
«Иностранец, — догадался Савва Саввич. — Конечно же, иностранец: в таких пальто из шотландки у нас никто не ходит. И чемодан с наклейками, фибровый… А наши фанерные с металлическими уголками…»
Сам Данилкин был одет как многие — в поношенную шинель, из-под которой виднелась безрукавка на меху (приближалась зима), а за ней полувоенный френч. На голове — не модная, с большими полями, шляпа, как у иностранца, а защитного цвета фуражка, на ногах — порядком разбитые сапоги.
«Нехорошо выходит… — продолжал размышлять Данилкин. — Союзник, может быть, даже дипломат, а кондукторша… Что он подумает?!»
— Дайте два билета, на меня и на него, — он кивнул в сторону иностранца. — И придержите язык, мамаша.
Данилкин протянул билет иностранцу и сел к окну с намерением подремать до своей остановки, не обращая внимания на язвительные реплики о добрячках, которых еще нужно проверить в соответствующем месте, и буржуях, зажавших второй фронт, да еще выгадывающих на трамвайных билетах. Двадцать минут дремы были наслаждением, и Савва Саввич не хотел его лишаться из-за какой-то склочной старухи. Он не боялся проспать: тикавшие в мозгу часы действовали безотказно…
Но иностранец уселся рядом.
— Я ваш… как это… дебитор… Обязательно буду погашать долг.
— Пустое, — ответил Данилкин. — Тридцать копеек сейчас не деньги.
Он закрыл глаза и привалился головой к окну. Иностранец же продолжал бубнить, что это долг чести, и если его лишат возможности расплатиться, то ему будет в высшей степени неприятно.
Данилкин молчал. Продремав четверть часа, инстинктивно разомкнул глаза, когда трамвай затормозил на его остановке. Вспомнив в последний момент об иностранце, он обернулся на ступеньке и крикнул:
— Гуд бай, мистер!
Но тот выскочил следом.
— О-о, вы говорите по-английски!
Савва Саввич по-английски не говорил, и вообще ему было не до разговоров. Он устал и хотел спать. Обо всем этом Данилкин не слишком вежливо сообщил иностранцу. Тот замахал руками.
— Я не хочу возлагать бремя… нет, как сказать по-русски… о-бре-ме-нять. Но нам попутно. О-о, минута!
На тротуар просочилась полоска света: дежурная булочная была открыта. В ней отоваривали хлебные карточки рабочим вечерней смены — неподалеку виднелась проходная завода.
— Будьте немножко подождать, — умоляюще произнес иностранец, — я хотел разменивать банкнот.
«Нашел дурака, — подумал Данилкин со злостью. — Стану я дожидаться!»
— Идите, — проговорил он вслух. — Только побыстрее, я спешу.
Но иностранец словно разгадал его мысли.
— Там… эта… как верно говорить… о-че-редь. Похраните, пожалуйста! Момент!
Вероятно, Данилкин и стоявший у его ног чемодан являли собой столь необычайное зрелище, что вышедший из-за угла постовой милиционер прямо-таки остолбенел.
Московская милиция делилась в то время на три характерные части. Первая — мужчины за пятьдесят, не подлежавшие отправке на фронт; вторая — списанные из армии по ранению или контузии; третья и, пожалуй, наибольшая — молодые женщины. Постовой принадлежал к первой. В нем легко было распознать старого солдата. Вероятно, он участвовал еще в русско-японской войне.
Ветеран продолжил обход, а Савва Саввич переминался с ноги на ногу, постепенно приходя в бешенство.
«Вот и делай людям добро! Меценат! Теперь болтайся тут из-за тридцати копеек!»
Прошло десять минут, пятнадцать… Из проходной поодиночке и группами выходили рабочие: окончилась смена. И снова появился милиционер. На этот раз он был преисполнен решимости.
— Предъявите документы, гражданин.
Данилкин привычно полез в карман и обмер: бумажник исчез…
«Неужели забыл на столе? А может, дома?» — лихорадочно соображал он, ощупывая карманы.
— Та-а-к… Нет, значит, документиков? А в чемоданчике-то что?
Данилкин начал путано объяснять, что чемодан не его, а иностранца, ехавшего с ним в трамвае и сейчас разменивающего сторублевку.
Милиционер слушал с недоверием.
— Ишь ты, сто рублей! Стибрил чемоданчик-то, признавайся!
— Да как вы можете! — задохнулся Савва Саввич.
Из булочной вышел иностранец. Данилкин бросился к нему, схватил за рукав клетчатого пальто.
— Не совестно вам! Из-за тридцати копеек я потерял полчаса, да еще…
— Вы сумасшедший! — на чистейшем русском языке воскликнул иностранец. — Что вам от меня нужно, я вас впервые вижу!
— Пройдемте, гражданин, — сказал милиционер Данилкину.
На краю тротуара близ булочной сохранилась с дореволюционных времен чугунная тумба. Когда-то извозчики привязывали к ней лошадей. Савва Саввич обхватил одной рукой тумбу, а другой вцепился в иностранца.
— Пойду только вместе с ним!
— Я атташе посольства, — заявил человек в шотландке. — На меня распространяется дипломатический иммунитет. Согласно международному праву дипломата нельзя арестовывать.
Вокруг стали скапливаться люди, выходившие из проходной.
— А может, он и не дипломат вовсе, а шпион!
— Разобраться бы надо, — послышались возгласы.
— Пойдемте и вы, гражданин хороший. Видите, что получается, — попросил милиционер. — Я в этом вашем… мунитете не смыслю. В отделении проверят и быстро вас отпустят. Стоит шуметь-то?
— Подчиняюсь насилию, — ледяным тоном проговорил дипломат.
За перегородкой в отделении милиции сидел лейтенант с подвязанной на черной косынке рукой.
— Так что, жулика пымал, товарищ начальник, — вытянувшись в струнку, доложил постовой. — Чемодан свистнул у кого-то и при задержании гражданину подсунуть хотел, да не на того нарвался. А документов при нем, при жулике-то, нету.
— Ваш паспорт, — обратился лейтенант к иностранцу. — О, дипломат… союзник… А чего вы со вторым фронтом тянете?
— Я могу быть свободен?
— Товарищ лейтенант, — взмолился Данилкин, — уверяю вас, чемодан его. Может, он действительно дипломат, но скорее всего, документы поддельные. Что понадобилось ему ночью на Бульварном кольце? Смотрите, не упустите диверсанта!
Лейтенант заколебался.
Две девушки в темно-синих беретах и серых гимнастерках, перетянутых ремнями, с любопытством прислушивались.
— Надо открыть чемодан, — предложила одна из них, — и посмотреть, что в нем.
— Ключа-то нет, — сказал лейтенант. — Взломать что ли?
— Рано взламывать, — возразила девушка-милиционер. — Если этот тип, — она кивнула на Савву Саввича, — увел чемодан, то ключ остался у владельца. Тогда придется ломать. Но прежде, на всякий случай, надо обыскать гражданина дипломата…
Иностранец возмущенно вскочил.
— Я протестую! Вы ответите за нарушение дипломатической неприкосновенности!
Но тут взорвался лейтенант. Он тоже вскочил и ударил кулаком здоровой руки по столу.
— И отвечу. Терять мне нечего, дальше фронта не пошлют!
У дипломата ключа не нашли, он оказался во внутреннем кармане меховой жилетки Данилкина. Уходя, иностранец оглянулся и — Савва Саввич мог поклясться в этом — подмигнул ему.
«Я пропал…» — подумал Данилкин обреченно.
— А вдруг взорвется? — сказала вторая девушка и отодвинулась.
Лейтенант приложил ухо к чемодану. Внутри было тихо.
— Погаси свет, Маша, — приказал лейтенант.
Он отдернул штору и распахнул окно.
— Глянь-ка, уже рассвело. Ну что ж, откроем…
Лейтенант вставил ключ в отверстие замка. Раздался музыкальный звон. Все замерли. И вдруг чемодан, вырвавшись, поднялся над столом, а затем ринулся в окно, безвозвратно унося свои содержимое и тайну…
* * *— Так не годится! — скажет читатель разочарованно. — Оборвали на самом интересном месте. Где же развязка?
— Какая еще развязка? Ах да… Бумажник нашелся, он через дыру в кармане френча провалился за подкладку, и только волнение помешало Данилкину вовремя его обнаружить. Ключ, оказавшийся в жилетке, вообще был от почтового ящика.
— А чемодан, улетевший неизвестно куда, а таинственный иностранец?
— Вот об этом ничего не могу сказать. Конечно, окажись на месте бывшего пехотного лейтенанта Шерлок Холмс или комиссар Мегрэ, они довели бы дело до конца. Но, к счастью, у нас не детектив, а научная фантастика.
— Научная? Бред какой-то, чудо святого Иоргена!
— О нет! Чудес не бывает. Рассудим с позиций науки. Можно ли утверждать, что вероятность события, описанного дедом Финиковым, теоретически равна нулю? Отнюдь! Не хватает и никогда не хватит статистических данных. Пусть до сих пор никто не видел летающего чемодана, — это еще не означает, что в один прекрасный день, когда сложатся соответствующие условия, о которых мы пока ничего не знаем, какой-нибудь шальной чемодан не устремится ввысь.
Вспомните известную гипотезу о том, что бесследно исчезнувшие в Бермудском треугольнике корабли не потонули, а унеслись в гиперпространство. Правда, чемодан — не корабль, зато насколько он легче!
Кабалистическое слово
Актовый зал ломился: не каждый день можно услышать Старого Фэма! Ожидали сенсацию. Профессор Ролл Фэмоуз, которого за глаза все называли Старым Фэмом, принадлежал к касте ученых-затворников: не участвовал в конгрессах и симпозиумах, не давал интервью и вот уже четверть века не читал лекций. Его нечастые публикации содержали максимум информации при минимуме слов. Каждая работа становилась событием. Ее обсуждали, с ней спорили, затем признавали и относили к категории фундаментальных, хрестоматийных, классических.