Групарь закричал.
Это было так неожиданно, что я вздрогнул, несмотря на охвативший меня блаженный паралич. Старик с неудовольствием мотнул лысой белой башкой.
— Эк я неудачно… — пробормотал он, поспешно налепляя две мушки по обе стороны адамова яблока.
Истошный, дрожащий вопль прервался так же неожиданно, как зазвучал. Групарь по-прежнему втягивал в легкие воздух, чтобы вытолкнуть — диафрагмой, межреберными мышцами, брюшным прессом — но парализованные голосовые связки могли издать только слабое шипение.
И тут я понял, что инфузор предназначался не для медикаментозного допроса.
А для медикаментозной пытки.
— Ну вот, — удовлетворенно проговорил старик. — Так его можно и оставить… на пару часов… ты за монитором-то последи…
— Теперь-то этого? — с надеждой осведомился тот, кто стоял за моим плечом.
— Мгм, — решительно кивнул палач.
Кто-то внутри меня бился, исходя от ужаса воем, а сознание, будто отрешившись от грядущих ужасов, меланхолично выстраивало и отбрасывало планы спасения — все, как один, негодные.
Я ожидал, что сейчас в поле моего зрения вкатится еще одна тележка с пыточным инструментарием. Но вместо того притягивавшие меня к щиту ленты внезапно ослабли, и я кулем свалился бы на пол, не поддержи меня за плечи двое крепких лысиков. Вяло скосив глаза, я увидел на безволосом темени одного из них нарисованное окно, полное как бы выпирающих из него арабесок, носивших неприятное сходство с извилинами. Меня подхватили поудобнее и поволокли; мелькнули белые стены, дверь, длинный коридор со множеством ответвлений… какой-то служебный рег, может быть, даже подкупольный.
Я с усилием повернул голову, преодолевая страшную вялость. Еще двое отцепляли с панели обмякшую Элис; лысики двигались ловко и равнодушно, словно уже не воспринимали тело в своих руках как живое. Оружия я не заметил ни у кого — неудивительно. Какого сопротивления можно ожидать от пропитанных нейротропами пленников? Да и не в стиле это карелов. Не случайно ведь их головорезы были так неловки, так легко совались под удар или плазму. Не в этом сила их дома. Наверное, правда, что профессия меняет человека, потому что я не встречал еще ни одного нормального психиатра, и ни одного честного гипнурга.
Надо снять мушку… или сделать что-то еще… иначе я просто засну перед смертью! И тут мне в голову пришла идея. Я расслабился, чтобы не вызвать подозрений групарей, закрыл глаза, и, прислушиваясь к мерному топоту шагов, вызвал в памяти звук, впечатанный в мои нейроны огненным клеймом: далекий вой древних реактивных двигателей.
— Flying from Miami Beach BOAC…
И с первых же слов репрограммы шаги начали замедляться. К концу первой строки гулкие удары подошв об пол раздавались, как похоронный звон. Репрограмма разворачивалась во мне горячей бело-голубой волной, противодействуя наркотику.
Я вырвался из державших меня ленивых лап — конечно, не ждут сопротивления, гады! — нанес удар сначала одному, потом второму охраннику, сорвал пластиковый кружок со лба — наркотик тут же начал вымываться из крови, и я ускорился до боевого ритма. Удар… прыжок, и удар, и по почкам, и под дых, и в точки «подчинения и успокоения»… как я вас сейчас убивать буду! Хорошо, что никто из карелов не сообразил снять костные фиксаторы, поставленные в медпункте при лыжне. С переломанным бедром я бы никуда не убежал.
Кончался второй куплет песни, я молотил направо и налево, судорожно соображая, что если в течение ближайших шести секунд реальвремени не пробьюсь, то напрасно я сопротивлялся. Лысики отлетали от меня, как из гаусспушки, только медленнее, но почему-то лезли снова и снова — или это прибыло пополнение? За три секунды? Тут меня ударили сзади по почкам. Я согнулся, разворачиваясь, получил еще один удар — по шее — и рефлекторно отскочил, уходя от следующего.
Набросившийся на меня групарь тоже работал на репрограмме, в сжатом времени. Я назвал бы это поединком на равных, если бы не то, что мой противник находился в превосходной форме, а я не спал двое суток и был за это время неоднократно бит. Несколько ударов я пропустил, потом поднапрягся и достал-таки паразита, крепко приложив по болевым точкам. Но боль в сжатом времени почти не ощущается — ретикулум не пропускает лишние сигналы к коре (у некоторых бойцов на время действия программы даже пропадает цветность зрения) — и, чтобы вывести противника из строя, нужно нанести ему серьезные травмы. Руку я ему сломать успел, но этим мои успехи и ограничились. Оценив в первые же субъективные секунды, с кем столкнулся, противник просто выматывал меня — знал, что в песню я вошел раньше него, и резерв выжгу первым.
И тут к нам подбежала Элис. Я был настолько поглощен поединком, что не успел даже удивиться — почему она бежит, а не перешагивает медленно-медленно, зависая в воздухе и выпадая из поля зрения, неровными рывками, по мере того, как сетчатая формация сортирует поступающие данные. Мир стремительно серел, размазываясь, я с трудом уклонился от летящего мне в голову кулака — «You know how lucky you are… boy!» — рефлекторно выставил блок…
Все мое обучение пошло насмарку. Элис не стала проводить никаких приемов. Она просто ударила моего противника по голове. Кулаком. Наверное. Самого удара я просто не увидел. Замах, и…
Видимо, мой ретикулум наделен независимым от хозяина чувством юмора. Потому что хруст костей я услышал совершенно отчетливо, сквозь гремящую в ушах музыку. Карела оторвало от земли и медленно понесло к стене.
Я оборвал подходившую уже к концу репрограмму, и согнулся пополам, тяжело дыша. Перед глазами плавали какие-то расплывчатые медузы.
Элис машинально вытерла измазанные кровью пальцы о седалище. Я полез в карман за салфетками… и только тут сообразил, что наблюдал секунду назад.
Тому, что в мозгу моей знакомой хранятся, помимо страшных тайн, медицинских энциклопедий и последних разработок гения интелтроники Ноя Релера, еще и боевые репрограммы — настрого запрещенные, кстати, к использованию частными лицами — меня уже не удивляло: хороший показатель того, насколько размазались для меня границы невероятного. Но двигаться с такой скоростью человеческое тело просто не может. Это грозит разрывом связок, а то и вывихом. И удар, нанесенный с такой размашистой легкостью, раздробит не только вражьи кости.
Значит, Элис аугментирована. И сильно — я не рискнул бы повторить ее фокус, невзирая на обязательные полицейские импланты. Но как она сумела освободиться?
Всплыла брошенная ею походя реплика: «На меня не действует» — когда я предложил ей мушку. В тот момент я подумал, что имеются в виду только снотворные… но если никакие пситропные препараты не могут повлиять на Элис… а такое вполне реально, если аугмент-чипы в ее мозгу достаточно мощны… Значит, она притворялась оглушенной до самого последнего момента, не выдав себя ни движением, ни мыслью. Я обнаружил, что испытываю к ней чувство, близкое к почтению.
Но сейчас не время предаваться сантиментам. Живых… нет, бежать за подмогой осталось некому, но исчезновение двоих пленников и без того откроется очень быстро. Мгновение я раздумывал, не попытаться ли отбить остальных, но из-за поворота уже раздался пронзительный тревожный йодль, какие далеко разносятся по коридорам.
— Бежим! — Элис потянула меня за руку.
Я тряхнул головой, разгоняя туман. Проклятье, сам я не справлюсь… репрограмма высасывает все силы, а у меня их и оставалось-то негусто. Пожалуй, часы беспамятства после удара гаузером пошли мне на пользу — если не мозг, то хотя бы тело получило желанную передышку. Девушка уже бросилась прочь — почему-то мне запомнилось, что на каждом шагу она оборачивалась, словно пытаясь меня подогнать — и я устремился за ней, на ходу вытягивая из кармана пакет с мушками.
Трех желтых квадратиков на шею хватило, чтобы ноги перестали подкашиваться. Зато ужасно захотелось есть. Нет — жрать. Откусывать и глотать, не жуя, и брызгать слюнями в спешке. Я прямо-таки чувствовал, как плещется в желудке лужица кислоты.
Мы мчались мимо одинаковых, только штрих-бирками различающихся шкафов с оборудованием, мимо решетчатых кубов термоконтроля и молчаливых оплывающих капель — процессоров сетевого резерва, то ныряя в кромешную тьму, нимало не разгоняемую свечением загадочных маршрутных полос — ах, если бы я умел читать их без помощи инфора! — то вновь вылетая на свет. От неровного каменного пола веяло холодом. Ноги я себе сбил на первых десяти шагах; к первой развилке я благоразумно налепил на шею мушку с анальгетиком, а к третьей — попросту перестал чувствовать ступни.
Я не был настолько наивен, чтобы предполагать, будто Карел из Карелов даст беглецам уйти свободно. Но масштабы погони меня поразили. Мы с Элис блуждали наугад в проклятом всему богами Луны подкупольном лабиринте служебных тоннелей — а боевики карелов выскакивали из поперечных коридоров, словно зная, где мы появимся, и только моя хорошая реакция, да — что скрывать — боевые программы Элис помогали нам прорваться.
Я не был настолько наивен, чтобы предполагать, будто Карел из Карелов даст беглецам уйти свободно. Но масштабы погони меня поразили. Мы с Элис блуждали наугад в проклятом всему богами Луны подкупольном лабиринте служебных тоннелей — а боевики карелов выскакивали из поперечных коридоров, словно зная, где мы появимся, и только моя хорошая реакция, да — что скрывать — боевые программы Элис помогали нам прорваться.
И все равно было в этом что-то нарочитое. Если карелы так хорошо ориентировались в путанице переходов — почему до сих пор не взяли нас в кольцо? Почему за нами гонятся десятки человек, вооруженных только боепрограммами да ножами? Почему мы продолжаем продвигаться… куда-то?
Нас загоняли. Я не сразу вспомнил древнее словечко, но связанный с ним образ заставил меня сбиться с шага и замереть — крупная, неручная серая собака в непроходимом кольце алых меток.
Но куда может гнать нас Карел?
На маршрутной полосе промелькнула метка — «150 м». Сейчас узнаем. В ушах у меня звучал зловещий голос групаря: «Вы послужите нам своей смертью».
И в ту же минуту впереди мы увидели просвет.
Коридор вывел нас на баллист-станцию, точнее под нее — на служебный уровень под вокзалом, куда пассажирам вообще-то вход закрыт. С тяжеловесной грацией кашалотов проплывали туда-сюда капсулы, то поднимаясь вверх, за пассажирами, то плавно соскальзывая обратно, чтобы занять свои места перед жерлами-шлюзами. Очередная висела над опорной решеткой, готовая принять седоков. Скругленный цилиндр был как-то странно повернут вдоль продольной оси, так что распахнутый люк располагался сверху, и подобраться к нему можно было только с подвесной дорожки.
Я нутром ощутил, что это ловушка, стоило мне увидеть эту капсулу — единственно неподвижную в неторопливой вокзальной суете.
— Туда! — крикнула Элис, взлетая по неровно дребезжащей под ногами лесенке.
— Нет, погоди…
Я с ужасом понял, что не знаю, как быть. Рефлекс требовал вызвать на инфор план-карту рега, с заранее проложенным оптимальным маршрутом, в обход преследователей, прекрасно видимых через камеры слежения… ах да, тут нет камер слежения… а главное, у меня нет инфора. Я словно провалился в прошлое, жуткое, насквозь прореаленое, тем более страшное, что вроде бы и не изменилось ничего вокруг. Это я оказался в изменившемся мире ненужным. Так, наверное, чувствовал бы себя программист Серебряного века, оказавшись на улицах древнего Рима.
— Беги! — взвизгнула девушка, и я невольно ринулся за ней следом.
Массивная туша капсулы проплыла совсем рядом, можно было рукой коснуться шершавого, неровного пенопокрытия, похожего на шкурку гигантской картофелины. Сзади слышались крики, тонкий писк боевых сигналов, запредельное зудение сонарных дальномеров — похоже, за нас взялись уже не лысики, пушечное мясо, а обвиртованные бойцы.
Я пригнулся, пропуская над головой очередную капсулу, и увидал впереди то, к чему так уверенно стремилась моя подруга — сетевой терминал. Правда, непонятно, зачем он ей, потому что в сеть может войти компьютер, а его у нас и нет…
— Задержи их! — крикнула Элис.
Интересно, как?
Девушка с разбегу припала на одно колено, волосы хлынули вперед золотой волной. Элис потянулась к затылку, спокойно, точно на манекене, разнимая края невидимого дотоле шва. Под скальпом на танталовой пластинке торчали старомодные оптоволоконные разъемы, числом четыре штуки. Напряглись искусственные мышцы, и крышка терминала слетела с петель.
Легко сказать — задержи! На стороне карелов и число, и огневая мощь. Я позволил внедренным боевым рефлексам взять верх. Тело само уклонялось от выстрелов, покуда руки нашаривали по карманам очередной листок с мушками. Если так пойдет дальше, я подсяду на пситропы окончательно.
К счастью, программы карелов явно не включали стратегического блока. Каждый в отдельности, пожалуй, размазал бы меня по титановым дорожкам капсульного депо, но их было так много, что бойцы мешали друг другу. Кроме того, по узким мосткам невозможно было пройти иначе, как по одному-двое, и при этом остальным приходилось прекращать огонь, чтобы не снять ненароком своих. Первая пара уже приближалась ко мне, я стоял, чуть покачиваясь, удерживая на грани осознания ключи боевых программ.
— Продержись! — крикнула Элис, втыкая в разъем последний кабель, соединивший ее мозг с сетевым терминалом, а оттуда — со всем лунным глосом.
У меня осталась еще секунда, чтобы обернуться, заметить, как пропадает наведенная чипами царственная осанка, и благородное изящество, как теряет всякое выражение скрытое под ниспадающими кудрями лицо. Чтобы пробить защитные барьеры, Элис задействовала свои процессорные мощности до последнего флопа, выгрузив из памяти резидентные программы обличий и обмякнув совершенно по-человечески рядом с серой колонкой терминала. И все равно она оставалась прекрасна.
А потом на меня набросились карелы.
Я заранее решил, что второго раунда ускорения не выдержу, поэтому вызванная мною репрограмма не требовала сверхъестественной реакции, опустошающей надпочечники. Нагрузка ложилась на мозг… но если я уж попал в этакий переплет, то ума все равно нет, так что пара тысяч нейронов — невелика потеря.
Огромная пещера, заполненная медленно плывущими по своим делам капсулами, превратилась для моего внутреннего взора в трехмерную схему. Я видел траектории китоподобных громад и сплетение дорожек, поля поражения для каждого парализатора и гаузера, я видел, куда нанесет следующий удар уже накрутивший себя до состояния берсерка карел, и что товарищ его войдет в режим только через полторы секунды…
Шаг в сторону, пинок — удар — блок — снова удар, и карел отступает на полшага, чтобы успеть вызвать репрограмму (проклятие, чего стоит этот запрет на боевое программирование, если чуть ли не все, с кем я сталкиваюсь, его нарушают?). Я использую передышку с толком. Второй групарь пытается меня убить, но у него плохо с глазомером: уход, контакт, и сильный удар. Подсознание пытается просчитать траекторию падающего тела, но я напоминаю программе, что карел уже не представляет угрозы.
Первый за это время выходит в песню, и я машинально отступаю. Поле зрения застилает багровым — опасность, опасность! — но вместо того, чтобы покончить с противником сразу, боевик тратит секунду, чтобы выпалить «Адьос, пентяра!», и моя программа успевает перенастроиться. Бой длится целую вечность — больше минуты, но в конце концов карел теряет осторожность, и я подставляю его под гаузерный разряд.
Вторая пара уже спешит-торопится на подмогу, но я успеваю оглянуться еще раз. Элис все так же стоит на коленях, на секунду до моего сознания доходят звуки, исходящие из ее горла, и меня передергивает. Это не крик — это псевдозвук, дребезжащий перезвон оцифрованного сигнала, воспроизведенный не динамиком модема, а женскими голосовыми связками.
А потом все замирает.
Программа перенастраивается почти сразу же. Вместо суматошного мельтешения такт-меток на заднем плане — строгая красота паутины, в центре которой — жирное алое пятно, враг номер один. Карел из Карелов, лично явившийся поглазеть, как меня возьмут… по-прежнему живьем. Это уже понятно. Два бластерных заряда — и полечу я ко дну каменного колодца вслед за неудачливым групарем, а до дна — метров восемьдесят, и через десять секунд я сверну себе шею.
Групари бросаются по дорожке уже не парами, точно евангелисты на прогулке, а всей толпой, отпихивая друг друга, вознамерившись смять массой, подавить… и по нервам мне хлещет звонкий крик: «Держись!».
Сознание тратит драгоценные доли секунды, пытаясь осмыслить происходящее, а программа уже перерисовывает тактическую схему, и мышцы сами бросают тело назад, и пальцы вцепляются в хрупкие стержни ограждения, когда бурая туша капсулы таранит мостик, сметая передних групарей, разрывая упрочненный титан, словно бумагу. Вокруг царил хаос, капсулы сходили с траекторий и, лишенные поддержки магнитного поля, рушились вниз, пробивая дыры в путанице дорожек и ведущих кабелей. Только ледяная хватка репрограммы, сплетающей в моем мозгу фрактальные узоры мелодии, позволяла отрешенно анализировать — так, эта сейчас упадет, и ее падение оборвет синий кабель, позволяя вон той, едва освободившейся, соскользнуть по дуге, набирая скорость, в направлении выхода… — покуда мостик ходил ходуном, пытаясь сбросить меня, точно последнюю каплю мочи с члена. Капсула врезалась в стену колодца, обрушив круговой балкон и забив просвет туннеля перекрученными обломками.
— За мной, скорей! — крикнула Элис, выдергивая из разъемов шнуры. Штекеры еще лучились лазерным светом.
С трудом вскочив, я припустил за ней по тошнотворно болтающейся над неглубокой, но все же пропастью сетчатой дорожке. Странно, что спутанная конструкция служебных проходов и направляющих еще держалась, не смявшись в металлический клубок… хотя — понял я внезапно — этого и добивалась Элис. И это было только начало, потому что разрушение баллист-вокзала ничем не могло помочь нам. Значит, у моей спутницы есть план. Я, наверное, все же мазохист по ориентации, иначе с чего бы меня всегда тянуло на излишне умных женщин?