Аллу перебил звонок. Тотчас отчаянно залаял Фома. Эдуард глянул в дверной глазок и обнаружил легкого на помине Вострохвостова. Он прибыл в состоянии, которое у врачей называется состоянием повышенной возбудимости. Не поздоровался, даже не кивнул, а сразу выпалил:
– Есть фантастическая коллекция и, по достоверным сведениям, отдается за четверть цены. Провинция. Город Калуга. Надо ехать, Алла Владленовна!
Услышав слово «Калуга», Алла побледнела и отрицательно помотала головой:
– Сами езжайте!
– Нет, мне никак нельзя. Раз такой старичок-грибок прибыл, значит, эта коллекция особо стоящая.
– Не поеду! – решительно отказала Алла. – Такая даль!
– Какая даль? – изумился старичок. – Километров, я думаю, двести!
Эдуард внес поправку:
– Если по шоссе, то сто пятьдесят восемь.
– Не поеду ни за что! – повторила Алла.
… Поезд отошел от Киевского вокзала утром, без четверти девять. За окном старательно, густо валил снег. Алла пыталась вспомнить стихи, которые учила в детском саду и по маминому приказу безропотно декламировала гостям. Сначала всплыла только одна строчка:
«Было все белым-бело».
Алла мучительно напрягала память и злилась сама на себя, ранний склероз, потом вдруг отчетливо вспомнила:
«В чистом поле, в белом поле было все белым-бело, потому что это поле белым снегом замело».
На душе стало легче. Поезд резво бежал в белой круговерти и через четыре часа примчался в старинный город Калугу.
Алла легко отыскала нужную улицу, дом, квартиру. Отворила старушка, божий одуванчик в кружевном переднике поверх чистенького ситцевого платья.
Алла выдала обворожительную улыбку:
– Добрый день, Александра Александровна, я от Игната Павловича!
Игнат Павлович – друг Вострохвостова, его имя должно было служить паролем для деловых переговоров. Старушка подозрительно оглядела Аллу:
– Поздно Игнат засуетился, опоздал Игнат. Продана коллекция!
Алла извинилась и ушла. От того, что теперь не нужно смотреть марки, проверять, определять цену, торговаться, Алла почувствовала облегчение. И в голове опять замелькало: «В чистом поле, в белом поле…» От стихов нельзя было отвязаться, ну и пусть.
Старушка же вернулась в комнату и сказала раскормленному пестрому коту, который глядел на хозяйку прищуренными зелеными глазами:
– Игнат не на такую напал. Этот Игнат жулик, в Москве все жулики. Я мою коллекцию только иностранцу продам за их настоящие деньги, понял?
Кот, очевидно, понял, потому что ничего не сказал. А молчание – знак согласия.
На улице снег больше не падал. Солнышко показалось. Погода стояла удачная, и Аллу потянуло… Нет, Алла заранее знала, что ее туда потянет. Зачем? Разве издалека взглянуть, что за жена у Эдуарда. Алла добралась до Поля Свободы, номер дома она знала – четыре.
Вот он, номер четыре. Вышла из него женщина. Сколько ей? Никак не меньше пятидесяти. Нет, не она. Алла вроде небрежно прогуливалась по другой стороне улицы. На языке разведчиков это называется – вести наружное наблюдение. Алла вела. Вот мужчина открыл дверь, придержал, потому что вез сумку на колесиках, втолкнул ее внутрь и исчез в доме вместе с сумкой. Кто-то входил, выходил. Алла, хоть прежде и решила ждать до победного, намеревалась уже уйти, ноги стали подмерзать, как вдруг из дому показалась женщина – стройная, в спортивной куртке и спортивной же вязаной шапочке. Она вела за руку девочку лет семи, не больше, улыбалась ей, и при улыбке на лице жены Эдуарда – Алла не сомневалась, что это именно так, – на лице появлялись веселые ямочки. Первый Аллин муж называл подобные ямочки «сексуальным сигналом». Алла вынуждена была признать, что ее соперница – женщина классная. Но вот то, что у Эдуарда имеется дочь, – явилось для Аллы ударом. Жену можно бросить, не проблема, а дочь оставить – это уже вопрос вопросов. Сам Эдуард про дочь не говорил никогда – прохвост, подумала Алла. А может, и не прохвост, а наоборот – не хотел ее расстраивать.
Жена оставила девочку во дворе поиграть, подышать свежим воздухом, а сама ушла куда-то быстрым шагом, наверное, за покупками, потому что в руке у нее был пластиковый пакет с нарисованными па нем яркими рыбами.
Алла пересекла улицу и во дворе осторожно приблизилась к девочке, которая рисовала по снегу прутиком.
– Здравствуй. Тебя как звать?
– Мама не разрешает мне разговаривать с незнакомыми! – ответила девочка. – Вы можете меня похитить, а потом требовать выкуп. Звать меня Катя.
– Я не буду тебя похищать, честное слово. Я с твоим папой знакома, его зовут Эдуардом.
– От того, что вы знакомы с папой, – по-взрослому продолжал ребенок, – еще не значит, что я стану с вами знакомиться. Папа охраняет в Москве важный государственный объект. Какой – не скажу, это большой секрет.
– А мама? – тихо спросила Алла.
– Вам-то какое дело? – Девочка была отлично проинструктирована. – Вы хотите все разузнать, чтобы потом обчистить нашу квартиру?
– Разве я похожа на разбойницу? – улыбнулась Алла.
– Похожа! – кивнула Катя. – Вы все на лицо симпатичные, но это обман. Мама ушла купить муку, у нас мука кончилась. Если вы сейчас же не уйдете – я вызову милицию, и вас скрутят! А мама у меня тоже очень сильная – она кандидат в мастера спорта по восточным единоборствам. Она вам как даст ногой!
Алла полезла в сумку:
– Конфету хочешь?
– Нет! – твердо отказалась Катя. – Конфета, может, отравленная!
– Всего тебе хорошего, Катя! – Алла повернулась и пошла прочь.
Настроение у Аллы стало подавленным. Надо же – дочь, что за невезуха! И дочка умненькая. Красивенькая. Внешне, как говорится, вылитый отец. Во всем виноват проклятый Вострохвостов, именно он! Вот такой неожиданный поворот приняли Аллины мысли: не придумал бы он эту поездку в Калугу, жила бы она себе спокойно и счастливо. Все! Она завязывает с проклятыми марками. Точка и восклицательный знак!
Так впрямую и рубанула Вострохвостову, ошеломив его по понятной причине – он терял небольшой, но постоянный доход. Так и Эдуарду объявила:
– Про марки забудь, видеть их больше не хочу! Пусть лежат себе в шкафу, как лежали сто лет, есть не просят. Мы уже не партнеры по бизнесу. Ты меня перестанешь любить?
– Нет! – четко произнес Эдуард. – С тобой в постели я как в невесомости, при чем тут марки?
– Как в невесомости – это хорошо?
– В космосе – не знаю, не был. А на земле – очень хорошо, отлично!
– Я твою дочь видела… – Алла не умела ничего таить в себе.
– Мировая дочь, верно? – широко улыбнулся Эдуард.
– Мировая! – согласилась Алла.
Эдуард поднял ее на руки:
– Выбрось из головы и думай только про меня, лады, и с песнями?
– Лады! – ответила Алла и снова стала счастливой. – И с песнями!
Жизнь пошла привычная, хорошая жизнь. Однажды Алла прогуляла Фому, вернулась с ним домой, вытерла ему лапы, – Фома был приучен к подобной процедуре, сопротивления не оказывал, одну за другой послушно поднимал все четыре мохнатых лапы, – как вдруг Фома задрал кверху морду и завыл. Протяжно завыл, отчаянно.
У Аллы сдавило сердце: предчувствуя недоброе, она обняла собаку, прижалась к ней:
– Что ты, Фомушка, ну перестань, родной, пожалуйста!
Но эрдель по-прежнему выл, больше того, из его коричневых глаз текли слезы.
Зазвонил телефон. Алла с ужасом глядела на аппарат, который звонил, не унимался. Алла с опаской сняла трубку и услышала то, что боялась услышать. На фирму, где работал Эдуард, был вооруженный налет, и Эдуарда убили. Алла, выронив трубку, опустилась на пол рядом с псом, который все еще изливал свое собачье горе.
Алла осталась жить вдвоем с Фомой. На похоронах, конечно, была. Держалась в сторонке. Народу пришло порядочно. Алла видела издалека жену, теперь уже вдову Эдуарда, и его дочку Катю. Алла подождала, чтобы с кладбища все ушли, все до единого, подошла к холму с лежащими на нем цветами и положила свой один цветок – белую розу. Эдуард если приносил ей цветы, то всегда приносил только один, любил, чтобы тот красовался в вазе в гордом одиночестве.
Смысла в дальнейшей жизни Алла не видела, разве в памяти об Эдуарде и дружбе с эрделем Фомой. Но жизнь, она ведь непредсказуема, и это хорошо. Ведь если бы люди заранее знали, что с ними случится завтра или послезавтра, то помнили бы только о будущих несчастьях, ведь нельзя прожить только на ковровой дорожке, каждому суждено оступаться и падать, и страдать.
И вот однажды опять зазвонил телефон, который Алла невзлюбила и хотела поменять аппарат, но новый стоил дорого, а с деньгами у Аллы было туго.
Алла подошла к телефону.
– Госпожа Алла Владленовна, это вас беспокоит Пологов Андрей Викторович. – Выговор был с отчетливым иностранным акцентом. – Я приехал из Люксембурга и хотел бы с вами встретиться.
– Спасибо! – резко ответила Алла. – Но именно с Люксембургом я уж никак не желаю встречаться!
– Но я прилетел специально для встречи с вами!
– Боже мой! – воскликнула Алла. – Что, вам больше делать нечего?
– Я не прошу вас приглашать меня к себе, но, если вы выберете время, мы вполне могли бы увидеться в холле гостиницы «Палас». Это угол Тверской и Большой Грузинской. Вход с Грузинской. Я вас, разумеется, встречу.
– Хорошо! – сдалась Алла. – Если вы на самом деле специально приехали. Только одно условие – вы ни разу не произнесете слово «Люксембург».
Пологов ждал Аллу у входа в отель – несмотря на холод, по-западному, без головного убора. Его черное кашемировое пальто и белый шарф хорошо гармонировали с волосами – редкими, но аккуратно подстриженными, тоже черными с белым. Выглядел Пологов лет на пятьдесят с небольшим хвостиком.
Аллу он встретил церемонным наклоном головы, а затем поцеловал ей руку:
– Рад вас поприветствовать!
– Что ж вы без шапки, – сказала Алла, – простынете! Быстро пошли внутрь!
Они заняли в баре угловой столик. Пологов заказал два коктейля. Алла оглядывалась по сторонам с явно недовольным видом:
– Вон здесь все какие разнаряженные, могли бы предупредить. Хотя у меня, все одно, ничего такого и нету, я здесь чувствую себя замарашкой!
Пологов глядел на Аллу с улыбкой:
– Интересная женщина всегда и во всем остается интересной!
Слова его звучали искренне, однако Алла продолжала беседу с иронией:
– Разве я интересная? Никогда об этом не знала!
– Ваш бывший супруг, давая мне телефон, отзывался о вас исключительно в превосходной степени.
– Неужто он? В жизни бы не догадалась! – Алла откровенно насмешничала, а Пологов изображал, что не замечает этого.
– Представьте, он. И он мне рассказывал…
– Про коллекцию марок! – перебила Алла. – При слове «марки» у вас глаза засветились, вон как ярко вспыхнули!
– Алла Владленовна, – Пологов отложил соломинку и отпил глоток коктейля прямо из бокала, – я страстный филателист! Немцы говорят – «Ich bin ein starker Briefmarkensammler». У вас в коллекции есть моя мечта…
– Консульская почта. Зеленая. Тысяча девятьсот двадцать второй год. Надпечатка тысяча двести германских марок на пятидесяти копейках. Так называемый полтинник, – выпалила Алла и поглядела на иностранного гостя свысока.
– Да!.. Да! – подтвердил Пологов. – Существует масса подделок, но ваш экземпляр имеет заверку, подтвержденную международным сертификатом. Оказывается, вы разбираетесь…
Алла вновь не дала договорить, что было не слишком вежливо, но ей сейчас было наплевать на вежливость:
– Коктейль допила, могу идти, как вас зовут, забыла?
– Андрей Викторович. Я вызову вам такси?
Алла поднялась:
– Общественный транспорт у нас пока еще ходит.
Пологов тоже поднялся:
– Я могу хотя бы взглянуть на этот шедевр?
– Об этом подумаю! – кивнула Алла. – Позвоните мне через пару-тройку дней!
– Но я в Москве только ради того, – взмолился Пологов, – чтобы увидеть…
– Меня вы уже увидели, Андрей Викторович, а марку тоже увидите, может быть… Кстати, она не продается. – И тут Алла позволила себе на прощание прочесть нотацию: – Искусство собирателя требует терпения, долгого терпения. Через пару-тройку дней! Извините, меня собака ждет! – Эти слова она произнесла уже в гардеробе, надевая зимнюю куртку.
Пологов позвонил не через два или три дня, даже не назавтра, он позвонил через час:
– Вы балованная, красивая женщина!
– Час назад я была интересная, теперь стала красивая? Или у вас перед глазами – заветная марка?
– Вы надо мной издеваетесь, Алла Владленовна!
– Жизнь издевается надо мной, – вдруг грустно сказала Алла, – вы подвернулись, и я отыгрываюсь на вас!
Пологов уловил изменение интонации и смягчил голос:
– Я ведь нахожусь возле вашего дома!
– Как же вы тогда звоните?.. Поблизости нет пи одного автомата. Ну да, я забыла, теперь есть телефоны, которые в руках носят.
– Выгляните в окно, пожалуйста! – попросил Пологов. – Если у вас окна на улицу.
– У меня во двор.
Пологов решительно шагнул в арку, которая, очевидно, вела во внутренний двор.
Алла вместе с Фомой, который для этого встал на задние лапы и оперся ими на подоконник, глянули в окно. Внизу стоял Андрей Викторович Пологов, по-прежнему без шапки, и махал левой рукой, в которой держал букет сирени, в правой был телефон. Он что-то прокричал, но Алла не слышала. Чтобы услышать, приоткрыла окно.
– У меня тоже был когда-то эрдель, – кричал Пологов, – чудная девочка!
– А у меня мальчик, – ответила Алла, – а вы с виду такой приличный, такой интеллигентный, а на самом деле приставучий, наглый!
Два старичка во дворе с удовольствием прислушивались к этому милому разговору.
– Нет, – возражал Пологов, – просто я упорный в достижении цели!
– Квартира девять на третьем этаже! – крикнула Алла. – Вход с улицы, первый подъезд.
Пологов заторопился обратно на улицу и буквально через пару минут звонил в девятую квартиру.
Алла открыла дверь на цепочке и в образовавшуюся щель просунула руку:
– Сирень давайте! Обожаю сирень! Где вы добыли сирень в начале декабря? Хотя теперь все можно добыть, были бы доллары!
– У меня дойчмарки! – уточнил Пологов.
– А почему вы русский, а живете невесть где? – Алла все еще не снимала цепочки с двери.
– Мои дедушка и бабушка эмигрировали из России в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году!
– Все ясно, – Алла понюхала сирень, – майская пахнет лучше, чем эта, оранжерейная, но все равно спасибо, вкусно пахнет!
Пологов расхохотался:
– Вы прелесть!
– Завтра я работаю до шести, значит, в половине восьмого вечера! – назначила деловое свидание Алла и захлопнула дверь.
Пологов постоял немного, задумавшись, а затем ушел, улыбаясь. Он не знал, что из кухни, которая как раз выходила на улицу, Алла внимательно за ним наблюдала.
Прежде чем сесть в ожидавший его «БМВ», Пологов обернулся и поглядел на Аллин дом.
– Мы все равно, Фома, – поделилась с собакой Алла, – марки ему продавать не будем, пусть он хоть всю сирень, какая в Москве имеется, к нам в дом перетаскает.
Назавтра для встречи с Пологовым Алла одолжила у молодой медицинской сестры из ее поликлиники платье, вернее, огрызок платья, потому что в нем плечи оставались голыми, руки тоже оказались без рукавов, вырез впереди достигал морской глубины, а доходило так называемое платье до… в общем, оно едва прикрывало трусики.
Алла погляделась в зеркало и задергала головой:
– Нет, ни за что!
Хотела снять, примерка происходила в комнате у медсестры, но та прикрикнула зло:
– Дура! Дура стоеросовая! Это высокая мода! Это от кутюр!
– От кого? – переспросила Алла. – Я в нем похожа на вокзальную проститутку!
– Ты похожа на даму из модной тусовки, где рядом сплошные актрисы, эстрадные звезды и крутые мужики во фраках. К тебе не кто-нибудь заявится, а иностранец, будь на высоте!
– А это высота? – Алла спросила шепотом.
– Поднебесная! – закончила дискуссию медицинская сестра, которая крутила роман с администратором гостиницы «Метрополь» и, следовательно, была полностью в курсе светской жизни.
Пологов позвонил в дверь с точностью до минуты, то есть ровно в половине восьмого. Он снова был при букете цветов и, кроме того, держал в руках пакет, из коего достал бутылку французского шампанского, которая, к Аллиному изумлению, была обернута в бархотку.
– Так положено! – прокомментировал Пологов.
– Понято, – кивнула Алла, – заведу бархатную тряпочку и каждый раз стану оборачивать в нее шампанское.
– Это делают на заводе. – Пологов не отрывал взгляда от Аллы. – Сегодня вы совсем иная!
– Потому что сегодня я полуголая! – Алла освободила букет от целлофана и впихивала его в вазу. – Говорят, когда принимаешь иностранца, следует нацепить на себя как можно меньше тряпок!
– Вы выглядите восхитительно! – искренне произнес Пологов. – А чувство юмора у вас весьма своеобразное.
– Не подлизывайтесь, Андрей Викторович, я не продаю свои марки!
– Я в том возрасте, – возразил Пологов, – мне уже пятьдесят семь, когда говорят правду, времени на вранье не осталось!
Алла расхохоталась:
– Есть такие, их сколько угодно, которые врут и будут врать даже в девяносто! Какой установим порядок – сначала ужин, потом я показываю марки, или наоборот?
Пологов улыбнулся. Надо отдать ему должное – улыбка у него была располагающая:
– Сначала, с вашего позволения, перекусим, а то если я сразу же увижу марки, то все, я пропал, меня от них не оторвать!
Так и поступили. Алла подала простенький ужин. Выпили шампанского. Поговорили о том и о сем, то есть конкретно ни о чем. Пологов пробовал шутить, но получалось не слишком удачно. Алла так и сказала со свойственной ей непосредственностью:
– Шутите вы так себе!
Пологов спорить не стал:
– Да, это не моя стихия.
– Человек без юмора – тяжелый случай.