Пришлось дождаться следующего четверга, когда на небо выйдет полная луна. А до этого оставался целый месяц.
Теперь Баба-Мора стала уделять огромное внимание своей внешности. Она была убеждена, что всюду, где бы она не появилась, люди замечают только ее, видят только ее, смотрят только на нее. И она без конца наряжалась. А чем больше она наряжалась, тем больше внимания привлекала. Но ведь именно всеобщее внимание ей и нравилось. Теперь по утрам она одевалась и прихорашивалась так долго, что выходила к завтраку, когда кофе уже совсем остывал. Трумм, правда, не обращал на это внимания. Он с упоением рисовал акварельными красками все, что видел когда-то во время своих морских путешествий. Трумм был счастлив — за всю свою жизнь ему не удавалось выкроить время, чтобы спокойно порисовать. Что значить по сравнению с этим остывший кофе!
После завтрака они ехали за покупками. С каждым днем у Бабы-Моры становилось все больше нарядов и украшений. Она стала такой франтихой, что все диву давались.
Закончив хождение по магазинам, они отправлялись в кафе есть пирожные. А по вечерам, сидя перед телевизором, пили настой шиповника и вели умные разговоры. Трумм без конца уговаривал Бабу-Мору написать научный труд о своих колдовских познаниях. Он считал, что такая книга могла бы принести огромную пользу всему человечеству. Баба-Мора соглашалась, что это великолепная идея. Однако вслед за этим она, как правило, укладывалась пораньше спать, чтобы утром встать бодрой и полной сил.
Но однажды утром Баба-Мора проснулась ни свет ни заря и в одном халатике, накинутом на ночную рубашку, появилась в гостиной, где Трумм вдохновенно рисовал африканский закат. Вид у Бабы-Моры был такой изможденный, что Трумм испугался.
— Что случилось? — воскликнул он.
— Я совсем не спала, — нервно пробормотала Баба-Мора и побарабанила пальцами по лбу. — У меня все перемешалось.
— Что такое? — забеспокоился Трумм.
— Пока ничего, — вздохнула Баба-Мора. — но скоро что-то случится. Приближается большая беда. С самой полуночи я вижу всякие ужасы. Видения меня совсем измучили.
— Надо что-то делать! — заволновался Трумм.
— Птицы, — сказала Баба-Мора, напряженно вглядываясь в пустоту перед собой. — Все время птицы. Я никак не могу понять, к чему бы это. Просто не знаю, как быть.
— Как бывший капитан, я знаю одно: из любого положения найдется выход, только нельзя сидеть сложа руки, — рассудительно произнес Трумм. — В беде нет ничего хуже бездействия. Выезжаем немедленно.
Баба-Мора заломила руки.
— Я не в силах больше это вынести! — застонала она. — Что за птицы?
— Вперед! — решительно сказал Трумм и схватил Бабу-Мору за руку. Они побежали вниз по лестнице. Трумм вывел из гаража машину и усадил в нее Бабу-Мору. Баба-Мора вела себя, как настоящий лунатик. Она то и дело вздыхала и охала.
Первым делом Трумм помчался в порт. От одного только напоминания о беде он сразу вспоминал про корабли.
Нет-нет, — застонала Баба-Мора. — Это не здесь. Это случится где-то в другом месте.
Трумм повел машину к центру города, где движение было особенно оживленным. В таком месте, думал Трумм, всегда может случиться авария, а если они в это время окажутся на месте происшествия, то Мора уж разберется, что к чему. И поди знай, вдруг удастся избежать несчастья.
— Время идет, — выходила из себя Баба-Мора, ерзая на сиденьи.
Трумм ехал по длинной улице, где ходили трамваи. С трамваями тоже может что-то случиться, думал он.
— Нет! — закричала Баба-Мора. — Это не здесь! Ну сделай же что-нибудь, милый Трумм! У нас осталась всего четверть часа.
Теперь и Трумм потерял самообладание. Он развернул машину и помчался назад.
— Да ты в своем уме? — завопила Баба-Мора и вцепилась розовыми перламутровыми ногтями в плечо Трумма. — Ты ведь увозишь меня от птиц! Сейчас же поворачивай!
— Это дорога в аэропорт! — закричал Трумм.
— Знаю! — взвизгнула Баба-Мора. — Я знаю! Именно там и случится несчастье! Быстрей! Гони быстрей, не то мы опоздаем!
Трумм резко развернулся перед самым носом милиционера и, несмотря на свистки, понесся к аэропорту.
Они примчались в аэропорт, когда брал старт большой реактивный лайнер. Провожающие стояли за барьером и наблюдали за отлетом. Все вокруг содрогалось от рева двигателей.
Баба-Мора пулей вылетела из автомобиля и кинулась прямо к самолету — лишь развевались полы ее кружевного халатика.
Все от страха окаменели. Трумм закрыл лицо руками и застыл, будто соляной столп. Но тут же потерял равновесие и грохнулся на землю. Этого, впрочем, никто не заметил, все с ужасом смотрели на Бабу-Мору и несущийся ей навстречу самолет.
— Держите эту сумашедшую! — закричал начальник аэропорта из окна своего кабинета. Впрочем, кричать не имело смысла, потому что, если бы и можно было что-нибудь расслышать в этом реве и грохоте, все равно никто бы не рискнул броситься за Бабой-Морой.
Трумм поднялся на ноги и понесся к барьеру.
— Эмелина! — закричал он сквозь ужасающий рев и вой.
Он даже не услышал собственного голоса. Отчаяние охватило его.
Между тем, Баба-Мора остановилась перед несущимся на нее самолетом и медленно подняла руки.
— Она что, взбесилась?! — выходил из себя начальник аэропорта. — Это же реактивный самолет, а не такси, которое можно остановить на любом углу.
И тут же застыл с раскрытым от изумления ртом.
Рев начал стихать. Самолет опустил нос, обогнул Бабу-Мору, снизил скорость и остановился.
И сразу же все служащие аэропорта кинулись к Бабе-Море. Десятки рук вцепились в нее и стали тянуть со взлетной полосы. Яростно крича, Баба-Мора отбивалась руками и ногами.
Вдруг небо над аэропортом потемнело. В наступившей тишине послышались шелест и щебетание.
Это были тысячи птиц.
Несметная стая дроздов затмила небо над аэродромом.
— Эта женщина спасла самолет! — понял начальник аэропорта. — Если бы самолет врезался в стаю птиц, он упал бы на землю.
И вдруг начальника аэропорта прошиб холодный пот. Он закричал:
— Вот-вот прибудет самолет из Средней Азии! Срочно передайте, что аэропорт не принимает!
Радист немедленно выполнил приказ начальника.
— Они сообщают, что через десять минут у них кончится горючее, — с ужасом сказал радист.
— Так или иначе — страшная авария неминуема! — застонал начальник аэропорта. — Немедленно вызывайте скорую помощь и пожарных.
Неожиданно над аэродромом пронесся резкий надрывный свист, пронзивший всех до мозга костей. Это Баба-Мора сунула в рот пальцы и свистнула. Кружившая над аэродромом стая словно по приказу развернулась и с шелестом начала спускаться к Бабе-Море. В мгновение ока Баба-Мора оказалась с ног до головы облепленной серыми птицами. Плотным ковром они покрывали всю землю вокруг нее. Ошеломленные люди отступали, освобождая место птицам.
Над аэродромом снова раздался оглушительный вой. Это приземлялся самолет из Средней Азии. В то же мгновенье подоспели «скорая помощь» и пожарные. Пожарные выскочили из машин и молниеносно размотали шланги. Врачи из «скорой» бежали к самолету…
Однако помощи не потребовалось. Самолет приземлился благополучно.
Начальник аэропорта, прокладывая себе путь среди птиц, спешил к Бабе-Море.
— Вы спасли от верной смерти триста пассажиров и два экипажа! — воскликнул он, обращаясь к Бабе-Море.
— Не забывайте, птицам тоже грозила гибель, — сказала Баба-Мора.
— Верно, — согласился начальник аэропорта. — Но как вы узнали, что над аэродромом появятся птицы?
— Я предчувствую приближение больших катастроф. Ведь я — Баба-Мора, — ответила она. — К сожалению, на этот раз мое предчувствие было очень туманным, только в самую последнюю минуту я поняла, что должно произойти.
К самолету, прибывшему из Средней Азии, подкатили трап, открыли люк. На борту самолета находилась большая группа журналистов, которые летали в Среднюю Азию на конференцию. Спустившись на землю, они сразу же принялись выяснять, что произошло, а затем двинулись к Бабе-Море. Путь им преградила стая птиц. Защелкали фотоаппараты.
— Кыш, — сказала Баба-Мора.
Дрозды послушно взмыли вверх и улетели с аэродрома. Журналисты окружили Бабу-Мору и засыпали ее вопросами.
Баба-Мора вдруг почувствовала страшную усталость.
— Извините, — сказала она. — Я сегодня немного переутомилась, к тому же я все еще не одета. Давайте отложим нашу беседу.
Она запахнула полы халатика и направилась к машине. Журналисты не отставали от нее ни на шаг и без конца что-то спрашивали, но Баба-Мора устало молчала.
Трумм еще издали заметил, в каком затруднении оказалась Баба-Мора, и поспешил к ней на помощь. Он усадил ее в машину, а сам, прислонившись к автомобилю, кратно рассказал журналистам, как было дело.
— Пусть они придут в четверг в полнолуние, — сказала из машины Баба-Мора. — А сейчас — домой, пить кофе.
Трумм раздал журналистам пригоршню своих визитных карточек с адресом, и они с Бабой-Морой отправились домой.
И вот наконец снова наступил четверг, которых приходился на полнолуние.
К назначенному сроку дом Трумма заполнили люди. Здесь суетились работники телевидения и кино, корреспонденты радио, газет, и журналов, и агентств новостей. Все было заставлено огромными юпитерами и камерами. Телевидение решило вести прямой репортаж, кинооператоры хотели заснять Бабу-Мору для кинохроники. Интерес к ней был исключительно велик.
Баба-Мора с раннего утра принялась наводить красоту. Она искупалась в душистой ванне и намазалась разными кремами и мазями. По всей комнате валялись платья и туфли, цепочки и браслеты, ожерелья и брошки. Меньше всего Баба-Мора думала сейчас о ногах Трумма.
Наступил вечер. Взошла круглая желтая луна.
В гостиной Трумма, откуда должна была вестись передача, стояла невыносимая жара, включенные прожекторы накалили комнату. Настроение у всех было приподнятое. Больше всех волновался Трумм. Репортер телевидения сказал ему, что поскольку Бабы-Моры еще нет, а передача вот-вот должна начаться, то он задаст несколько вопросов Трумму.
И передача началась.
— Дорогие телезрители! — сказал репортер, повернувшись к камере. — Сегодня вечером нам предстоит стать свидетелями необычного события. Пока только скажу, что через несколько минут вы увидите на ваших экранах самую настоящую колдунью. Да-да, я не оговорился. Но прежде мы побеседуем с человеком, нога которого привлекла к себе внимание всего медицинского мира, хотя врачи и оказались бессильны помочь ему.
Он обратился к раскрасневшемуся от волнения Трумму.
— Расскажите нам, дорогой Трумм, как вы познакомились с Бабой-Морой?
— Спасибо, очень хорошо! — ответил Трумм, который от всей этой суеты пришел в такое замешательство, что не понял, о чем его спрашивают. Ему показалось, что корреспондент интересуется, как он себя чувствует.
Но тут открылась дверь, и взоры всех обратились в ту сторону.
В гостиную вошла Баба-Мора. Она тщательно причесала свои растрепанные космы и выкрасила их в зеленый цвет. Ядовито-зеленые волосы подобно водорослям струились по ее плечам. С головы до ног она была обвешана украшениями, словно обвешана чешуей, так что платья почти не было видно. Каждый ее шаг сопровождался звоном и бренчанием.
Баба-Мора подошла к микрофону и сказала:
— Сейчас вы увидите меня. Я и есть Баба-Мора.
Стоявший рядом молодой журналист спросил:
— Все мы хорошо знаем, что колдуний не бывает. Интересно, что вы думаете об этом мнении ученых? — и подмигнул камере.
Баба-Мора с презрительной усмешкой посмотрела на журналиста и ничего не ответила. Вместо этого она сделала руками несколько загадочных движений, и вдруг в гостиную сквозь закрытые окна хлынули пенящиеся морские волны.
Все оцепенели от ужаса. Кто мог, забрался повыше: на столы, шкафы, полки, а кто-то даже на камеру. Только один телеоператор не покинул своего рабочего места и продолжал снимать вплавь. Благодаря ему передача не прервалась. Баба-Мора стояла среди волн как ни в чем не бывало. Волны бушевали и пенились вокруг нее.
Трумм сидел на телевизоре и с восторгом смотрел на происходящее. Рядом с ним на спинке кресла устроился телерепортер. С перепугу он сумел лишь пролепетать:
— Господи, да что же это такое?
— Потрясающе! — ликовал Трумм. — Я уже десять лет как не хожу в море и теперь море наконец-то само пришло ко мне в дом.
В гостиной Трумма свирепствовал настоящий шторм. Качалась и падала мебель, и людям стоило большого труда удержаться за что-нибудь. Дребезжали на ветру оконные стекла.
Баба-Мора победоносно огляделась вокруг. Ее зеленые волосы снова растрепались и спутались.
Наконец она сделала рукой успокаивающее движение, и вода стихла. Баба-Мора невнятно пробормотала какие-то слова, и вода исчезла, словно ее и не было. Нигде не осталось ни капли, вещи оказались совершенно сухие. Лишь на ковре билось несколько рыбешек да от холодной воды лопнула раскаленная лампа одного из юпитеров.
Ошеломленные репортеры начали слезать на пол.
— Ну? — обратилась Баба-Мора к молодому журналисту. — Что вы об этом думаете?
— Весьма любопытно, — пробормотал молодой журналист и поспешил спрятаться за спины коллег.
— Есть еще вопросы? — спросила Баба-Мора и огладела присутствующих.
Вопросов не было.
— Тогда перейдем к делу, — сказала Баба-Мора и подняла обе руки. Браслеты, звеня, соскользнули с запястий.
Что-то негромко напевая, Баба-Мора стала раскачиваться из стороны в сторону. Навешенные на нее украшения тихо забренчали. Покачавшись так, Баба-Мора принялась кружить вокруг кресла, в котором сидел Трумм. Все, как зачарованные, следили за ее действиями. Кинооператорам понадобилось огромное самообладание, чтобы продолжать работу в такой обстановке.
Круги, которые Баба-Мора описывала вокруг Трумма, все сужались, пока она наконец не остановилась прямо перед ним. Все смолкли и, подавшись вперед, ждали, что будет дальше. Тогда Баба-Мора что-то забормотала. Слов было не разобрать. Но почему-то у всех присутствующих задергались ноги. Как потом выяснилось, то же самое случилось и со многими телезрителями. Сильнее всех дергались ноги Трумма. Казалось, что он крутит педали велосипеда. Неожиданно Баба-Мора пронзительно вскрикнула. Все вздрогнули, а Трумм испуганно вскочил с места. Теперь он уверенно и твердо стоял перед Бабой-Морой и больше не падал.
Ноги Трумма снова были в полном порядке.
Всех охватил восторг и в то же время какой-то непонятный страх. Каждый украдкой поглядывал на свои ноги, а кое-кто даже ощупывал их. К счастью, все было нормально.
— Мы только что оказались свидетелями поистине потрясающего события, — немного придя в себя начал телерепортер. — Трудно поверить в это, не произойди все на наших глазах. Этот человек страдал неизлечимым недугом, постигшим его в результате несчастного случая. Он перенес около двадцати операций, и никакого толку. А сейчас мы видели, как он выздоровел буквально в один миг. Расскажите, пожалуйста, как вам это удалось? — обратился он к Бабе-Море.
Репортер протянул Бабе-Море микрофон, стараясь при этом держаться от нее на почтительном расстоянии.
— В данном случае имел место внутренний недуг. Как вы видели, я вылечила его колдовскими заклинаниями, — ответила Баба-Мора.
— И таким образом вы можете лечить и другие болезни?
— Конечно, — ответила Баба-Мора. — Но я не люблю заклинания, это дело не шуточное — никогда не знаешь наперед, чем все кончится. Я имею в виду всякие побочные явления. Вообще-то я предпочитаю лечить травами.
— Что легче — предупредить авиакатастрофу или лечить жертвы подобной катастрофы?
— Мне безразлично, — самоуверенно улыбнулась Баба-Мора. — Но жертвам, во всяком случае, приятнее избежать катастрофы.
Журналисты едва успевали записывать слова Бабы-Моры.
— Известен ли вам секрет вечной молодости? — спросил кто-то.
— Разумеется, — важно ответила Баба-Мора.
Молодой журналист, которого Баба-Мора перед этим поставила на место, ядовито спросил:
— Почему же вы сами не воспользуетесь им?
Баба-Мора пристально посмотрела на молодого журналиста, так что у того мороз по коже прошел, и сказала:
— Если я верну себе молодость, то потеряю всю мудрость и опыт, накопленные мною за долгую жизнь. Уж лучше быть старой да мудрой ведьмой, чем молодым болваном.
— А известна ли вам тайна бессмертия? — спросили хором человек десять.
— Известна, — ответила Баба-Мора и мило улыбнулась. — Увы, нам, колдуньям, не дозволено нарушать установленные природой законы. Это привело бы к одним лишь бедам и несчастьям. Ведь трудно предусмотреть все последствия таких поступков.
— Можете ли вы насылать болезни? — спросил журналист с блестящей лысиной.
— Любую болезнь, какую вам угодно, — ответила Баба-Мора и усмехнулась. — Назовите только мне своего врага, его адрес и болезнь, которую вы ему желаете.
У журналиста с блестящей лысиной было несколько «добрых» коллег, да еще и начальник. Он бы с превеликим удовольствием наслал им всем чесотку, но, естественно, не перед телекамерами, у всех на виду, а как-нибудь исподтишка. Баба-Мора это прекрасно понимала.
— Да нет, я так, просто хотел узнать, — буркнул лысый журналист и уткнулся в свой блокнот.
Стрекотали камеры, щелкали фотоаппараты. Передача шла уже четвертый час сверх установленного времени: все работники телевидения сидели как завороженные у своих аппаратов и никто не в состоянии был поднять руку, чтобы выключить трансляционную станцию и перейти к следующей передаче.