— Он уехал, — сообщил Сашка. — Может, разбудишь ее, а?
— Не-е, я на себя такую ответственность взять не могу. Она в гневе больно дерется. Хочешь, сам буди.
Сашка немного подумал и не захотел.
— Таскаются всякие, — проворчала Мышильда и закрыла окно.
Ночью мне опять снились тараканы, а также прадед Дормидонт, которого я сроду в глаза не видела. Он стоял в исподнем на нашем фундаменте, показывал кукиш и говорил весело:
— Вот вам сокровища.
Я проснулась в холодном поту и увидела в дверях Мышильду. В сумерках ее футболка казалась балахоном, а сама она привидением.
— Ты чего? — испугалась я.
— Ничего, в туалет ходила. Ну и прошлась вокруг дома.
— Не вернулись? — зная заранее ответ, спросила я. Сестрица покачала головой и, сев на кровать, стала смотреть в окно. — А мне сон приснился: прадед собственной персоной кукиш показывал. Ну и родственник у нас с тобой.
— Куда ж он их запрятал? — вслух подумала Мышильда, а я вдруг глаза вытаращила, покрылась мурашками и вроде бы даже затряслась, а потом выпалила:
— Пятнадцать человек на сундук мертвеца…
— При чем тут прадед? — удивилась Мышильда. — Он ведь был купцом, а не пиратом…
— Гробница, двенадцатый век.
Мышильда вскочила, кинулась ко мне и, заглядывая в глаза, прошептала:
— Думаешь, в гробнице?
Я еще немного потряслась под одеялом и наконец кивнула.
— Идем, — сказала сестрица, одеваясь, точно солдат по тревоге.
— Сейчас? — насторожилась я, посмотрев в окно.
— Конечно.
— Марья, там пятнадцать черепов и еще что-то в самой гробнице.
— Там золото-бриллианты, — зашипела она в ответ и вдруг рявкнула:
— Подъем.
Я уже говорила, что Мышильда отважная и всякие там черепа и скелеты ей нипочем. В общем, через пять минут мы уже неслись в сторону пустыря, прихватив с собой фонарь.
— Надо бы вооружиться, — с опозданием сообразила Мышильда. — Как бы на братца не нарваться.
— Пусть только появится, я ему мигом шею сверну.
Тут кое-что привлекло мое внимание. За кустами, прямо напротив пустыря, стояла машина. Я дернула сестрицу за руку и прошептала:
— Глянь.
— Неужто вредитель так обнаглел? — удивилась она.
— Пойдем-ка посмотрим.
Машина оказалась белым «Мерседесом», и если я ничего не напутала, то именно на ней сегодня приезжал ненаглядный родственник — Мотыль. В настоящий момент машина была пуста, а дверь со стороны водителя не заперта.
— И куда он делся? — вертя головой, поинтересовалась Мышь.
— Наверное, у Сашки.
— А почему машина здесь, а не у ихнего крыльца?
— Откуда я знаю. Сашка-то сказал, что Мотыль уехал.
— А он не уехал, — заключила сестрица. — И песенку нам спел: про мертвеца и сундук. Наш сундук.
В этот момент до меня дошло, что она пытается мне сказать.
— Думаешь, он раньше нас сообразил и…
Я бросилась к фундаменту, Мышильда испуганно повисла на моем локте.
— Лизка, у него может быть оружие. Против пули и ты не попрешь.
Оружие всегда вызывало во мне трепет.
— Не попру, — согласилась я и стала пробираться к фундаменту осторожно.
Догадки наши оказались верны: лаз открыт, это было видно даже при скудном предутреннем освещении.
— Тырит наши сокровища, — выпучила глаза сестрица. — Что делать-то будем?
Первое, что я сделала, — это закрыла лаз. Теперь так просто ворюга оттуда не выберется.
— Пошли к Максиму, — сказала я. Она со мной согласилась:
— Только бы на Сашку не нарваться.
— Постучи в окно и позови Макса, — поучала я. — Вроде бы на любовное свидание.
Максим, как и мы, по ночам спал плохо. Не успела сестрица к окну шмыгнуть, а он уже спросил:
— Кто здесь?
— Выйди на минутку, соловья послушаем.
— Не могу. Елизавета Петровна сказала, что после соловья одна дорога — в загс. А я еще молодой, мне погулять охота.
— Вот и погуляем. Да выходи ты, придурок.
Он все-таки вышел, а заметив меня, торопливо зашагал к калитке.
— Что случилось, неужто еще кто пропал?
— Где ваш Мотыль? — спросила я сурово.
— Не знаю. Давно уехал. Если не спит, так, значит, где-то водку пьет.
— Вы ему лаз показывали?
— Конечно. Интересовался. Говорит, позвоните завтра археологам, на экскурсию меня вряд ли пустят, а мне, говорит, черепа и прочее очень интересны.
— Какие черепа… Бриллианты ему наши интересны. Машина Мотыля за пустырем стоит, а лаз открыт. Соображаешь?
Макс посмотрел на небо, где таяли последние звезды, и выругался:
— Ну, конечно, то-то этот гад так обрадовался, когда мы про гробницу сказали и пятнадцать черепов, еще и песенку спел. Выходит, Боцман ему намекнул, где деньги.
— Какой Боцман? — спросила Мышь.
— Какие деньги? — спросила я. Потом Мышь сказала:
— А, Ленкин ухажер.
— Там наше золото, — добавила я.
— Пошли, — кивнул Макс и очень решительно зашагал к пустырю.
— Максим, взял бы ты с собой пушку, — посоветовала сестрица, весело подпрыгивая рядом. — Ведь на опасное дело идем. Есть у тебя какое-нибудь оружие?
— Да я его, гада, голыми руками придушу.
Я покосилась на его руки и в принципе с ним согласилась.
— Стойте здесь, — сказал он, опустившись на четвереньки с намерением протиснуться в лаз.
— Идем все, — заявила я. — Думаю, до стрельбы дело не дойдет, если что, скажем — увидели ход открытым и забеспокоились.
Максим взял фонарь, но включать его не стал и полез первым, затем я и Мышильда. Сестрица тюкнулась носом в мои пятки, обутые в кроссовки, и громко сказала:
— Ой… — Вопль гулко отозвался в каменном лабиринте, и далее прятаться уже не имело смысла. Поэтому Макс включил фонарь, и мы устремились к гробнице. Из темноты возник череп, но почему-то он лежал у нас под ногами, потом еще один и еще, все черепа вдруг переместились на пол. Вскоре причина стала ясна — крышка гробницы была сдвинута. Мотыль стоял рядом, сунув внутрь свою голову вместе с руками, как видно, прихватывая наше добро.
— Мамочки… — вдруг охнула сестрица, а Макс сказал:
— Черт.
Тут и я чертыхнулась. Мы подошли вплотную, а родственник так увлекся, что на нас даже не взглянул. Потом я поняла, что он вовсе не стоит, как казалось вначале, а висит.
— Чего это он? — удивилась я, а Макс опять сказал:
— Черт, — и ухватился за Мотыля, передав фонарь Мышильде.
Тот завалился на сторону, и мы увидели его голову, точнее, то, что от нее осталось. Кто-то очень сильно ударил его по затылку, и, судя по всему, не один раз.
— Монтировка, — сказала Мышильда недрогнувшим голосом. И точно — окровавленная монтировка валялась в пяти шагах от нас.
— Видно, он ее сам и принес, чтобы крышку сдвинуть. А кто-то подошел сзади и треснул его по голове.
— Конечно, мы ж ему про вредителя не рассказывали, и он никого здесь встретить не ожидал.
Слово «вредитель» вернуло меня к мыслям о сокровищах.
— Что в гробнице? — спросила я.
— Ничего, то есть скелет. Выглядит неважно, и ни одного бриллианта.
— Чертов сукин сын, — рявкнула Мышильда. — Обскакал-таки троюродный.
— Ну, это мы еще посмотрим, — прорычала я и кинулась к выходу, за мной сестрица и Макс с воплями:
— Кто? Что?
— Ты что, бестолковый какой? — удивилась Мышильда. — Братец вашего Мотыля укокошил и сокровища свистнул.
— Почему братец?
— А кто тут еще шастает? Как увидел золотишко, подлая душа не стерпела — взял грех на душу.
Пока она все так толково объясняла, я выбралась на поверхность, выдернула сестрицу, съездила Максу по носу и нажала на рычаг. Макс остался в подземелье. Слышно было, как он взвыл, а потом нецензурно выразился.
— Лизка, надо заявлять. Это не старый труп, а новый. Никак нельзя без ментов, — зашипела сестрица.
— Заявим, — утешила я. — Только чуть позднее. По справедливости сокровища наши, не могу я их отдать ни братцу, ни ментам.
Я побежала к Иннокентию, Мышильда, конечно, угнаться за мной не могла и возникла возле крыльца, когда перепуганная хозяйка уже разбудила последнего и он, на ходу застегивая пуговицы, в туфлях на босу ногу выскочил из дома, вопя на всю улицу:
— Елизавета, ты сведешь меня с ума!
Мы загрузились в мой «Фольксваген», я села за руль, а Иннокентий Павлович рядом приводил себя в порядок.
— Тебе нельзя, — сказала я Марье Семеновне. Она сурово кивнула, а я добавила:
— Выпусти его из подземелья, вдруг он темноты боится.
Она опять кивнула.
— Давай, — а потом перекрестила меня на дорожку.
— Где вредитель живет? Помнишь ту, тайную квартиру, о которой ты нам рассказывал? — спросила я Иннокентия.
— Конечно, помню, — возмутился он. — Только что за спешка такая? Могли бы утром съездить.
— Не могли, — убежденно сказала я.
Свой разлюбезный «Фольксваген» я в то раннее утро не жалела и преодолела расстояние до тайной квартиры братца в рекордно короткий срок.
— Вот этот дом, — ткнул пальцем Иннокентий, которого тоже разобрало — он ерзал, целеустремленно смотрел в окно и подгонял меня воплем:
— Быстрей…
— Какой подъезд?
— Второй…
Я свернула к дому, и в этот момент из второго подъезда выскочил троюродный с объемистой сумкой в руке. Завидя нас, он резко рванул по газону в сторону стоянки, где у него, судя по всему, была машина. Я тоже влетела на газон. Иннокентий Павлович охнул, а я выругалась, забыв про то, что я леди.
Шансов уйти у братца не было, он еще только пытался открыть машину, а я уже затормозила рядом, выскочила из кабины, схватила его за плечо и съездила кулаком в челюсть. Он охнул и стал сползать на землю, а я подхватила сумку, поставила ее на капот и расстегнула «молнию».
— Что? — спросил Иннокентий Павлович, вытаращив глаза так, что они буквально вылезли на лоб.
— Ничего, — простонала я в ответ.
И точно. Ни одного червонца или хотя бы завалящего бриллианта. Сумка до отказа набита долларами, и хотя бы какое колечко на память о прадеде. В этот момент разом произошли две вещи: троюродный начал подавать признаки жизни, а из-за угла с диким воем выскочили милицейские машины, первая притормозила, и из нее посыпался народ, Максим впереди всех. В настоящий момент ни с кем из них встречаться мне не хотелось. Я бросилась к «Фольксвагену», оставив сумку на чужом капоте, предварительно еще разок стукнув братца, чтобы он, очухавшись, чего доброго не сбежал. Мышильда не перестает повторять, что милицейские жуткие неумехи и вороны, а в таких делах я ей доверяю.
Иннокентий Павлович занял водительское место, я еще дверцу не успела захлопнуть, а мы уже неслись вперед, в буквальном смысле не разбирая дороги. Одна милицейская машина осталась возле братца, а вторая предприняла попытку догнать нас. Неудачную. Преследователи были на «Жигулях», а Иннокентий Павлович что твой гонщик, если, конечно, машина, на которой он выступает, не его личная. «Фольксваген» был моим, и мы ушли.
* * *Через несколько минут Иннокентий тормозил возле палисадника, Мышильда кинулась ко мне.
— Ну?
— Там только баксы, — сказала я, зная, что наношу сестрице тяжелый удар. Она восприняла его с наследственной стойкостью. Нахмурилась и сурово спросила:
— Лизка, ты ведь баксы не свистнула?
— Господь с тобой, — обиделась я. — Я же честная девушка. «Бабки» чужие.
— Могла бы и прихватить пачку, от государства не убудет, — совершенно неожиданно встрял Иннокентий Павлович. Я схватилась за сердце, а Мышильда, погрозив ему пальцем, заявила:
— Все ваше адвокатское племя такое: лгуны и корыстолюбцы.
Тут Мышильда что-то вспомнила и закружилась, вроде как не знала, в какую сторону кинуться.
— Лизка, — сказала она досадливо. — Сейчас менты понаедут, а у нас вещественные доказательства не на месте.
— Чего? — не понял Иннокентий, но Мышильда уже тянула его за рукав к крыльцу, на ходу объясняя:
— Сиди в доме, если они приедут, малость их задержи.
Иннокентий пошел в дом, а мы бросились на пустырь, прихватив обычное орудие труда, то есть лопату.
— Бумажник Боцмана в крапиве зарыт, а должен быть в подземном ходе.
— Если Макс мент, а это и дураку ясно, он знает, что при мумии документов не было.
— Знает, не знает, а положить надо туда, где взяли. Сокрытие вещественных доказательств… — завелась Мышильда, но я перебила:
— Да ладно, знаю я, знаю…
В общем, мы пакет из земли вырыли и с ним рванули к подземному ходу, открыли дверь и сказали в два голоса: «Ступенька», — но все равно едва не упали. Мышильда при помощи носового платка извлекла из пакета бумажник.
— Значит, так, мы здесь были вчера, ход нашли случайно, а вот никакой мумии не видели.
— А Максим скажет…
— А Максим может говорить что угодно.
Мышильда огляделась и решила бросить бумажник с ключами возле стены, но не удержалась и взглянула на доллары.
— Возьми, — предложила я. — Никто ведь про них не знает.
Сестрица насупилась.
— Я знаю. И душу за баксы не продаю. Вот если бы тридцать царских червонцев, три колье…
Мышильда все перечислила и успокоилась, но ненадолго.
— Черт, Сашкины-то баксы у тебя где?
— В машине Иннокентия Павловича.
— Надо его на почту послать, пусть отправит их бандеролью на твое имя. Домой вернешься и получишь. Береженого Бог бережет, — мудро рассудила сестрица и кинулась к Иннокентию, а я подумала, что не худо было бы заглянуть в дыру. И заглянула, но без особого успеха. Темень была жуткая. Немного протиснувшись вперед и вытянув руку, я смогла нащупать холодные плиты древнего фундамента.
— Точно двенадцатый век, — сказала я со вздохом. Между тем Мышильда вернулась и крикнула:
— Ты чего там?
— Дыру смотрю! — проорала я в ответ. — Принесла бы ты фонарь…
В Мышильде вновь заговорила страсть к археологии, и она спустилась с фонарем ко мне, со вздохом заявив:
— Хоть полазить напоследок.
Мы протиснулись в дыру. Вдоль всего нашего фундамента с этой стороны был узкий проход, Мышильде надо было идти согнувшись, а мне так просто пробираться на четвереньках. Через несколько метров коридор резко сворачивал налево, мы тоже свернули и увидели точно такой же коридор, он терялся во тьме.
— Пойдем? — неуверенно спросила Мышильда.
— Пойдем, — кивнула я. — Вдруг там что-нибудь интересное.
Я стала прилаживать фонарь на шею, чтобы освободить руки. Если вид передвижения, избранный мною, называется «на четвереньках», так он должен соответствовать действительности. Пока я возилась с фонарем, Мышильда чутко водила ушами и вдруг спросила:
— Слышишь?
— Чего? — не поняла я, тишина стояла в подземелье вроде могильной.
— Ну так послушай…
Из вежливости я прислушалась и вскоре уловила нечто чрезвычайно знакомое.
— О, черт, — сказала я и рванула по коридору. Мышильда семенила следом. Через минуту всякие сомнения отпали — героический бас где-то впереди выводил «Вот мчится тройка почтовая». Вскоре мы могли уже лицезреть и обладателя столь мощного голоса. При свете чадящей свечи, пристроенной на ящике из-под винноводочных изделий, в состоянии абсолютного блаженства сидел Михаил Степанович и талантливо приканчивал последний куплет вкупе с бутылкой. Рядом с ним сидел босой Евгений и плакал, размазывая по лицу слезы грязной ладонью, а на его плече мирно спал участковый.
— Ты глянь, — кивнула Мышильда на посуду в углу, я глянула и всерьез забеспокоилась: количество выпитого вызывало трепет.
Михаил и Евгений нас не узнали, на имена не отзывались и продолжали пребывать в блаженстве.
— Придется их вытаскивать по одному, — вздохнула я и ухватила Михаила Степановича за шиворот.
* * *Я извлекла на свет Божий последнего из трио (им был участковый). Мужчины аккуратно лежали на зеленой травке, вытянув по швам руки и глядя в бездонное небо. Встать они еще не могли, а объяснить, что делали в подземелье, тем более. Однако, пока я тягала их на себе по нарытым предками ходам, Мышильда с Иннокентием Павловичем сориентировались на местности и выяснили следующее. Данный ход вел не куда-нибудь, а в старое здание церковной сторожки, где с тридцатых годов размещался склад. В настоящий момент склад арендовал хозяин того самого коммерческого магазина, работавшего круглосуточно, куда так любил забегать Евгений. По русской расхлябанности ход никто не удосужился заделать; убедившись в том, что он никуда не ведет, дыру просто заставили ящиками. Серегина граната внесла в это положение свои коррективы. Михаил Степанович, гонимый любопытством, обнаружил дыру и вскоре набрел на склад. Как человек интеллигентный, он прихватил ящик водки и устроился неподалеку от найденного Эльдорадо. Интеллигентный человек, как известно, не пьет в одиночку, поэтому Михаил Степанович после первого приступа неописуемой радости отправился за Евгением. Доблестный участковый столкнулся с Евгением возле фундамента, как раз в тот момент, когда тот уже почти убедил Михаила Степановича забыть распри и пригласить Иннокентия Павловича, но участковый третьим годился ничуть не хуже Иннокентия, и Евгений пригласил его. Поначалу решили вынести ящик на свет Божий и устроиться в саду, но, приняв по маленькой, слегка отошли от первоначального плана и пили по-гусарски всю ночь и весь день.
Все это мы узнали несколько позже, а пока Иннокентий Павлович был послан за Настасьей Филипповной с радостной вестью. Настасья Филипповна так радовалась, что вскоре на пустыре собралась вся улица, а ее супруг быстро пришел в себя. Я смогла привести в сознание Михаила Степановича, а Мышильда материнской заботой Евгения. Вид пропавшей троицы внушал печаль. Михаил Степанович шептал себе под нос «Я не унижусь пред тобою», Евгений шевелил пальцами ног и нервно одергивал майку, а участковый, стыдясь и краснея, разглядывал свои ботинки. Самые бойкие граждане интересовались, каким путем можно проникнуть в землю обетованную, то есть на склад, а хозяин магазина «Журавушка», несмотря на воскресный день, уже вызвал бригаду каменщиков.