— Халворсен, ты меня слышишь?
— Да-да.
— Представляю, что тебе сказал Мёллер. Наплюй на это. У тебя есть возможность узнать кое-что новенькое о работе следователя.
— Харри, дело в том, что…
— Помолчи и послушай, Халворсен.
Халворсен мысленно выругался. И приготовился слушать.
Эпизод 68 Улица Вибесгате, 8 мая 2000
Еще в прихожей, вешая куртку на пустую вешалку, Харри уловил запах свежепожаренного кофе.
— Спасибо, что откликнулись так быстро, Фёуке.
— Да ладно вам, — буркнул из кухни хозяин. — Таким старикам, как я, всегда приятно помочь молодым. Если, конечно, я могу вам помочь.
Фёуке налил кофе в две большие кружки и сел у кухонного стола. Харри провел кончиками пальцев по тяжелой темной дубовой столешнице.
— Из Прованса, — похвастался Фёуке. — Жене нравилась французская крестьянская мебель.
— Замечательный стол. У вашей жены был хороший вкус.
Фёуке улыбнулся:
— Вы женаты, Холе? Нет? И не были женаты? Я б на вашем месте с этим не затягивал. Знаете, от одинокой жизни можно спятить. — Он рассмеялся. — Я знаю, о чем говорю. Мне было тридцать, когда я женился. Я женился поздно. В мае пятьдесят пятого.
Фёуке показал на одну из висевших над кухонным столом фотокарточек.
— Так это ваша жена? — удивился Харри. — А я думал, это Ракель.
Фёуке в недоумении уставился на него, потом сказал:
— Ах да, конечно. Совсем забыл, что вы с Ракелью знакомы по СБП.
Они пошли в гостиную. С прошлого раза кипы бумаг еще подросли и теперь высились на всех стульях, кроме того, что стоял у бюро. Фёуке расчистил место у загроможденного журнального столика.
— Что-нибудь выяснили о тех людях, о которых я вам говорил в прошлый раз? — спросил он.
Харри вкратце рассказал ему об этом, потом добавил:
— Тем временем у нас появляются новые обстоятельства. Убили женщину-полицейского.
— Я что-то читал в газете.
— Это конкретное дело, похоже, уже раскрыто, мы ожидаем только результатов анализа ДНК. Фёуке, вы верите в совпадения?
— Не особо.
— Я тоже. Поэтому когда в двух, казалось бы, не связанных друг с другом делах вдруг появляются одни и те же люди, я начинаю задавать себе вопросы. В тот вечер, когда убили нашу сотрудницу, Эллен Йельтен, она оставила мне на автоотвечик сообщение: «Теперь ему не уйти».
— Юхан Борген?[47]
— Что? А, это? Нет, не думаю. Она помогала искать человека, связанного с покупкой винтовки Мерклина. Конечно, необязательно, что между этим человеком и убийцей есть какая-то связь, но такое предположение само напрашивается, учитывая, что она так упорно пыталась связаться со мной. Это дело я расследовал уже несколько недель, но именно в тот вечер она несколько раз пыталась дозвониться до меня. Судя по ее голосу, она была чем-то взволнована. Возможно, чувствовала, что ей грозит опасность. — Харри провел пальцем по столу. — Одного из людей в вашем списке, Халлгрима Дале, прошлой осенью убили. Под аркой, где нашли его труп, среди прочего обнаружили остатки рвотных масс. Вначале никакой связи с убийством не увидели: группа крови не совпадала, а образ хладнокровного профессионального убийцы никак не вязался с человеком, которого рвет на месте преступления. Но КРИПОС, разумеется, не стал отметать возможности, что это блевота убийцы, и слюну отправили на анализ ДНК. Сегодня утром мой коллега сравнил результаты этого анализа с анализом ДНК перхоти с шапки, которую мы нашли на месте убийства нашей сотрудницы. Результаты идентичны.
Харри замолчал и посмотрел на собеседника.
— Понимаю, — сказал Фёуке. — Вы, должно быть, полагаете, что убийца — один и тот же человек.
— Нет. Я полагаю только, что между этими убийствами есть какая-то связь, что Сверре Ульсен оба раза оказался поблизости не случайно.
— А почему он не мог быть убийцей в обоих случаях?
— Разумеется, мог, но между актами насилия, в которых Сверре Ульсен был замешан ранее, и убийством Халлгрима Дале есть большая разница. Вы когда-нибудь видели, какие повреждения наносит удар бейсбольной битой? От удара этим сравнительно мягким деревянным предметом ломаются кости, разрываются такие внутренние органы, как печень и почки. Но кожа чаще всего остается целой, и жертва умирает от внутреннего кровотечения. Халлгриму Дале перерезали сонную артерию. При таком убийстве кровь жертвы вытекает наружу. Понимаете?
— Да, но мне непонятно, что вы хотите этим сказать.
— Мать Сверре Ульсена говорила одному нашему сотруднику, что ее сын не переносил вида крови.
Фёуке, собравшийся уже отпить кофе, поставил кружку на стол:
— Да, но…
— Знаю, о чем вы думаете. Что он все равно мог сделать это, а то, что он не переносил вида крови, прекрасно объясняет, почему его стошнило. Но суть в том, что убийца блистательно владел ножом. Как сказал патологоанатом, это была идеальная хирургическая операция, которую может выполнить только профессионал.
Фёуке медленно кивнул.
— Теперь я понимаю, что вы имеете в виду, — сказал он.
— У вас, кажется, есть какие-то соображения? — спросил Харри.
— Я, кажется, знаю, зачем вы сюда пришли. Вы считаете, что это убийство совершил один из легионеров, бывших в Зеннхайме.
— Да. Это возможно?
— Вполне. — Фёуке обхватил чашку двумя руками. Его взгляд забегал по комнате. — Тот, кого вы не нашли. Гюдбранн Юхансен. Я рассказывал, за что мы прозвали его Красношейкой.
— Вы могли бы рассказать о нем поподробнее?
— Да. Но сначала — еще кофе.
Эпизод 69 Улица Ирисвейен, 8 мая 2000 года
— Кто там? — послышалось из-за двери. Голос тихий, испуганный. Харри вспомнил ее фигуру в окне.
— Это Холе. Я вам звонил.
Дверь приоткрылась.
— Простите, я…
— Все в порядке, я понимаю.
Сигне Юль открыла дверь полностью, и Харри вошел в прихожую.
— Эвена нет, — виновато улыбнулась она.
— Да, вы говорили по телефону, — сказал Харри. — Я хотел бы поговорить с вами.
— Со мной?
— Если можно, госпожа Юль.
Пожилая женщина повела его в гостиную. Ее волосы, густые и седые, были заплетены в косу и Собраны в пучок старомодной заколкой. При виде полнотелой, идущей вперевалочку Сигне Юль Харри подумал о домашнем уюте и вкусной еде.
Когда они вошли в гостиную, Бурре поднял голову.
— Ваш муж пошел куда-то один, без собаки? — спросил Харри.
— Да, он никогда не берет Бурре, когда идет в кафе, — ответила Сигне Юль. — Присаживайтесь.
— Кафе?
— Он что-то зачастил туда в последнее время, — улыбнулась хозяйка. — Он читает там газеты. Говорит, что это лучше, чем все время сидеть дома.
— Ну, в этом что-то есть.
— Это правда. И еще, думаю, там можно немного помечтать.
— О чем помечтать?
— Откуда я знаю? Можно, например, думать, что ты снова молодой, сидишь и пьешь кофе в уличном кафе в Париже или Вене. — Она снова на мгновение виновато улыбнулась. — Ну да хватит об этом. Кстати, хотите кофе?
— Да, спасибо.
Сигне Юль ушла на кухню, а Харри стал изучать картины и фотографии на стенах. Над камином висел портрет мужчины в черной мантии. В прошлый раз Харри не обратил внимания на эту картину. Человек в мантии стоял в немного трагической позе, будто глядя на нечто далекое, невидимое художнику. Харри подошел к картине ближе. На маленькой медной табличке внизу рамы было написано: «Гл. врач Корнелиус Юль. 1885–1959».
— Это дедушка Эвена, — сказала Сигне Юль, входя в комнату с кофейным подносом.
— Ясно. У вас тут много портретов.
— Да. — Хозяйка поставила поднос на стол. — На рисунке рядом — дедушка Эвена по материнской линии, доктор Вернер Шуман. Он был одним из основателей Уллеволской больницы в тысяча восемьсот восемьдесят пятом.
— А это?
— Юнас Шуман. Главный врач Главного государственного госпиталя.
— А ваши родственники?
Сигне Юль с удивлением посмотрела на Харри:
— Простите?
— Где здесь портреты ваших родственников?
— Они… висят не здесь. Хотите сливок?
— Нет, спасибо.
Харри сел.
— Я бы хотел поговорить с вами о войне, — сказал он.
— Уф, не надо, — вырвалось у Сигне Юль.
— Понимаю, но это важно. Так вы согласны?
— Там посмотрим, — ответила она, разливая кофе в две чашки.
— В войну вы были медсестрой…
— Да, фельдшерицей. Предателем родины.
Харри посмотрел на нее. Глаза Сигне Юль спокойно глядели на него.
— Всего нас было человек четыреста. После войны нам всем дали по несколько лет тюрьмы. Хотя Международный Красный Крест и просил норвежские власти прекратить уголовное преследование. Норвежский Красный Крест принес нам свои извинения только в девяностом. Отец Эвена — вон его портрет — благодаря своим связям добился, чтобы мне сократили срок — в том числе за то, что весной сорок пятого я помогла двум раненым из Сопротивления. И еще за то, что никогда не была членом Национального объединения. Вы хотели спросить еще о чем-то?
Харри сидел, уставившись в чашку. Он вдруг подумал, как спокойно живется в некоторых районах Осло.
— Меня интересует не столько ваша история, госпожа Юль. Вы помните норвежского легионера по имени Гюдбранн Юхансен?
Сигне Юль вздрогнула, и Харри понял, что попал в точку.
— Что именно вы хотите знать? — спросила Сигне Юль, пытаясь не показывать волнения.
— А ваш муж не рассказывал вам?
— Эвен никогда ничего мне не рассказывает.
— Хорошо. Я собираю информацию о тех норвежских легионерах, которые до отправления на фронт обучались в Зеннхайме.
— Зеннхайм, — шепотом повторила Сигне Юль. — Там был Даниель.
— Да, я знаю, что вы были помолвлены с Даниелем Гюдесоном. Мне рассказал об этом Синдре Фёуке.
— Кто это такой?
— Бывший легионер, а потом — участник Сопротивления, знакомый вашего мужа. Именно Фёуке посоветовал мне поговорить о Гюдбранне Юхансене с вами. Сам Фёуке дезертировал и не знает, что произошло с Гюдбранном после этого. Но другой легионер, Эдвард Мускен, рассказал мне о том, что в их окоп попала граната. Мускен не знает, что было дальше, но если Юхансен выжил, разумно предположить, что его отвезли в лазарет.
Сигне Юль чмокнула губами, к ней вразвалку подошел Бурре, и хозяйка провела рукой по его густой жесткой шерсти.
— Да, я помню Гюдбранна Юхансена, — сказала она. — Даниель о нем писал и в письмах из Зеннхайма, и в записках из лазарета. Они были очень разными. Думаю, Гюдбранн Юхансен стал чем-то вроде младшего брата для Даниеля. — Она улыбнулась. — Для Даниеля все вокруг становились «младшими братьями».
— Вам известно, что случилось с Гюдбранном?
— Как вы и сказали, его отвезли к нам в лазарет. Это было как раз перед тем, как их участок фронта перешел в руки русских. Отступление шло полным ходом. К нам на фронт не могли привозить медикаменты — по всем дорогам машины сплошным потоком двигались на запад. Юхансен был тяжело ранен, в том числе было осколочное ранение в бедро, прямо над коленом. У него началась гангрена стопы, и мы опасались, что ее придется ампутировать. Так что мы не стали дальше дожидаться подвоза медикаментов, а отправили его с основным потоком на запад. Последнее, что мне запомнилось, — как его везут в грузовике и его обросшее щетиной лицо выглядывает из-под одеяла. Грузовик буксовал по весенней грязи и только через час доехал до ближайшего поворота и скрылся из виду.
Бурре положил голову хозяйке на колени и смотрел на нее печальными глазами.
— И больше вы его не видели и ничего о нем не слышали?
Сигне Юль медленно поднесла фарфоровую чашку к губам, отпила немного и снова поставила чашку на стол. Ее рука дрожала — еле заметно.
— Несколько месяцев спустя я получила от него открытку, — ответила она. — Он писал, что у него остались кое-какие вещи Даниеля, в том числе русская форменная шапка, — что-то вроде трофея. Странно немножко — но на войне такое не редкость.
— Эта открытка, она у вас…
Сигне Юль покачала головой.
— Вы помните обратный адрес?
— Нет. Помню только, что, прочитав его, я подумала о чем-то зеленом и деревенском и решила, что у Гюдбранна все хорошо.
Харри встал.
— А как этот Фёуке обо мне узнал? — спросила Сигне Юль.
— Ну-у… — Харри даже не знал, как об этом рассказать, но хозяйка опередила его.
— Все легионеры слышали обо мне. — Она улыбнулась, но ее глаза были грустными. — О женщине, которая продала душу дьяволу, чтобы ей скостили срок. Они ведь так думают?
— Не знаю, — сказал Харри. Он почувствовал, что пора уходить. Подумать только, они в каких-то двух кварталах от шумного Рингвейена, а тихо, как на берегу горного озера!
— Знаете, я так его больше и не увидела, — сказала Сигне Юль. — Даниеля. После того, как он умер.
Она сосредоточилась на какой-то точке перед собой.
— Военный медик передал мне его поздравление с Новым годом, а через три дня я увидела Даниеля в списке погибших. Я в это не поверила, отказывалась верить, пока не увижу его труп. И меня привезли к братской могиле на участке «Север», где сжигали мертвецов. Я спустилась в могилу и стала искать его. Я шла от одного обгорелого трупа к другому и заглядывала в их пустые черные глазницы. Но Даниеля среди них не было. Мне сказали, что я навряд ли смогла бы его узнать, но я ответила, что они ошибаются. Тогда мне сказали, что его, наверное, положили в одну из тех могил, которые уже засыпали землей. Не знаю, но я его так и не увидела.
Она вздрогнула, Харри откашлялся:
— Спасибо за кофе, госпожа Юль.
Она проводила его до двери. Одеваясь в прихожей, Харри пытался найти хоть в каком-нибудь из портретов на стене черты Сигне Юль, но тщетно.
— Эвену нужно про это знать? — спросила она, открывая Харри дверь.
Харри с удивлением посмотрел на нее.
— Я имею в виду — про то, о чем мы с вами говорили? — поспешила объяснить хозяйка. — О войне и… Даниеле.
— Ну-у… Если вам этого не хочется, то не стоит.
— Но он заметит, что вы приходили. Давайте просто скажем, что вы подождали его, а потом пошли по своим делам?
В ее взгляде читалась мольба. И что-то еще.
Что именно, Харри понял, только когда выехал на Рингвейен, открыл окно привычному оглушающему реву автомобилей, и недавняя тишина тут же улетучилась из памяти. Страх. В глазах Сигне Юль был страх. Она чего-то боится.
Эпизод 70 Особняк Браннхёуга, Нурберг, 9 мая 2000 года
Бернт Браннхёуг постучал ножом по краю хрустального бокала, отодвинул стул и, поднеся к губам салфетку, откашлялся. Он еле заметно ухмылялся, заранее предвкушая каждый пассаж своей речи, обращенной к гостям: начальнику полиции округа Осло Анне Стёрксен с супругом и Курту Мейрику с супругой.
— Дорогие друзья и коллеги!
Краем глаза он видел, как его жена натужно улыбается гостям, будто желая сказать: «Сожалею, что вам приходится это выслушивать, но я ничем не могу вам помочь».
Этим вечером Браннхёуг говорил о дружбе и солидарности. О том, как важно силам добра быть верными долгу и противостоять той посредственности, безответственности и некомпетентности на высшем уровне, которые при демократической форме государственного устройства неизбежны. Ведь бесполезно ожидать, что все эти избранные голосованием домохозяйки и крестьяне поймут всю сложность устройства того механизма, которым их поставили управлять.
— Величайшее достижение демократии — она сама, — сказал Браннхёуг. Данную формулировку он у кого-то беззастенчиво спер, теперь выдавал за свою. — Но это не означает, что у демократии нет своих издержек. Когда каменщик становится министром финансов…
Время от времени он поглядывал, слушает ли его начальник полиции, потом рассказывал какую-нибудь забавную историю о демократизации в одной из бывших африканских колоний, где когда-то был послом. Браннхёуг машинально пересказывал то, что уже не раз произносил в других компаниях, а сейчас мысли его, как и в последние несколько недель, занимала Ракель Фёуке.
Она была крепким бастионом, и Браннхёугу уже стало казаться, что лучше прекратить осаду. Он и так потратил на нее слишком много времени.
Браннхёуг вспоминал свои последние маневры. Ничего бы не вышло, не будь начальником СБП Курт Мейрик. Во-первых, нужно было убрать этого Харри Холе. Убрать с дороги, с глаз долой, подальше от Осло, от Ракели и всех остальных.
Браннхёуг позвонил Курту и сказал, что источник в редакции «Дагбладет» сообщил ему, что в журналистской среде ходят слухи, будто осенью, во время визита Клинтона в Осло, «что-то произошло». Нужно быстро принять меры, спрятать Холе туда, где пресса до него не доберется, не так ли?
Курт хмыкнул и ответил: «Н-да-а». В конце концов, пока то дело не забыто, у Браннхёуга на руках все козыри. Вообще-то Браннхёуг сомневался, что Мейрик хоть сколько-нибудь ему поверил. Но это его особо не беспокоило. Через пару дней Курт позвонил и сказал, что Харри Холе отправлен «на фронт» — в какое-то захолустье в Швеции. Браннхёуг потирал руки. Теперь ничто не могло помешать его планам насчет Ракели.
— Наша демократия — как красивая, улыбчивая, но слегка наивная девчушка. То, что силы добра держатся вместе, вовсе не значит, что власть в нашем обществе захватила элита. Нет, это просто единственная гарантия того, что нашу дочурку-демократию не охмурят и власть не перейдет в руки нежелательных людей. Именно поэтому верность долгу, эта полузабытая добродетель, в нашем кругу не только желаема, но совершенно необходима. Да, наш долг…
Когда все уселись в глубокие кресла в гостиной; Браннхёуг пустил по кругу свой портсигар с кубинскими сигарами, подарок норвежского генерального консула в Гаване.
— Кубинки свертывают их бедрами, — подмигнув, шепнул Браннхёуг мужу Анны Стёрксен, но тот, кажется, не понял. Он был какой-то скованный и скучный, этот ее муж, как его там зовут? Двойное имя. Господи, неужели забыл? Тур-Эрик! Его зовут Тур-Эрик! — Еще коньяку, Тур-Эрик?