— Саньки! — обращается к нам земля. — Может присядете? Соседи нам рассказали, чем вас нужно заряжать — так найдётся здесь подходящий припас.
— Спасибо, товарищ, — отвечаю. — Не сегодня. Слушай, не слыхал, кого немцы следующим собрались бомбить?
— Не было такого оповещения, — ухмыляется в микрофон мужчина. — А что, перебой с целеуказаниями?
— Пока нет, но послезавтра у фрицев пройдёт первый запал, и тогда их станет сложно искать. А у меня и горючки не море, и моторесурс не беспредельный. Я бы послушал на этой волне — мне любые советы надобны. Бомберов наших прикрыл бы с удовольствием.
— Ишь, чего захотел! — хохотнул незнакомец. — А если ты шпион?
— Ну, если шпион, то не стану у вас садиться. Шлёпнете вы меня, как пить дать шлёпнете. Без суда, и даже без следствия. И вообще — я вас теперь боюсь. Не прилечу больше сюда. Лучше к Фокшанам сгоняю, срублю пару мессеров по быстрому, да обратно вернусь — всё день пройдёт не даром.
В общем, не получился у нас разговор. Зато подтянулись немецкие истребители непосредственного прикрытия — вот на них и переключилось наше внимание.
* * *Тревожное чувство пришло ко мне сразу после посадки — в пятом, пустующем капонире стояла эмка. Не мог отец Николай на ней пожаловать. Его обычно мужики подвозят на бричке. А на машине? Во всяком случае — не мог приехать один. Но сразу бежать на бивак я не стал — мы деловито затащили самолёты в укрытия и провели заправку, зарядку и ревизию всего, что следовало проверить. Только после этого отправились обедать.
За столом, где стояла рация, где мы принимали пищу и раскладывали карты, сидел командир в фуражке с голубым околышком и двумя шпалами в петлице.
— Здрасте, — приветствовал я его. — Тётя Нина, ты гостя уже покормила?
— Не хочет он, — ответила наша стряпуха. — И водитель не хочет, и солдатики, что в кустах сидят, тоже отказались.
— Что же вы, — говорю, — товарищ военный командир, в час, когда вероломный враг напал на нашу Родину, проявляете изрядно лютую ненависть к нуждам как вверенных вам военнослужащих РККА, так и к потребностям собственного ценного для всей страны организма?
Гость какое-то время искал, что ответить, а я сложил ладони рупором и заорал на всю округу:
— Обед! К приёму пищи приступить!
Пока появившиеся водитель и два младших сержанта мыли руки у подвешенного к дереву рукомойника, я с интересом их разглядывал. Вот вижу, что ряженые тут все. Например — петлицы голубого цвета говорят о принадлежности к авиации, но автоматы ППД намекают на ведомство, которым строго руководит товарищ Берия. У водителя на лице, прям как у Володи Шарапова, написана не меньше, чем десятилетка, что в эту эпоху достаточно большая редкость. Люди столь высокообразованные нынче чаще руководят, чем исполняют непосредственную работу собственными руками. Так что — управление транспортным средством для него, это скорее хобби, чем путь зарабатывания средств к существованию.
Сидим, вкушаем трапезу. Мы же прямо из боя — голодные, как нильские крокодилы. И, прямо скажу, мой утомлённый мозг соображает исключительно плохо. Единственная мысль: «Ох и фигово же я замаскировал свою затею. Двух суток не прошло, как нас засекли и людей прислали». Досадую, в общем. Но на лице никакого выражения не держу.
Ну вот, поели. Теперь отяжелевший желудок давит на глаза, требуя покоя для всего остального организма. Когда б не визитёры — следовало бы тихий час устроить минут на сорок. Однако на душе неспокойно. Опять же гости наши проявляют просто нечеловеческую сдержанность, ведут себя так взвешенно, словно Николай Николаевич Миклухо-Маклай среди папуасов — наблюдают, но ни во что не вмешиваются.
А ну-ка, я их на другой манер попробую.
— Документ мне ваш покажите, — обращаюсь я к одному из сержантов. Потом листаю невзрачную книжечку, пытаясь понять, ржавой скрепкой она скреплена, или не ржавой. В удостоверениях я, кстати, разбираюсь примерно также, как свинья в апельсинах, но вид делаю серьёзный и кручу корочки и так и сяк. Наконец обнаруживаю слабый признак коррозии — по всему видать — недавно эту ксиву сфабриковали. Но фабриковали явно наши. Полагаю.
Про ржавые скрепки у нас и не ржавые на подделанных врагами наших документах я, кстати, читал в какой-то художественной книжке, так что, может, что и ерунда всё это. Я в этой области не специалист. С другой стороны, чтобы фашисты меня вычислили — так для этого чересчур рано. Думаю, не шпионы это, а наши особисты, наспех прикинутые авиаторами. Во всяком случае майор на лётчика никак не походит — вот не чую я в нём пилотской жилки… да технического склада бы человек сейчас на брюхе под нашими птичками ползал, а не буровил меня проницательным взглядом.
— Значит, товарищ майор! Разговора у нас нынче не получится. Охрану объекта вы и без моих подсказок организовали, а только лётному составу необходимо готовиться к боевой работе, — деловито рассуждаю я. И продолжаю, обращаясь к своим: — А хлопчиськам и дивчиськам — по лижэчках. Тёть Нин! Если недремлющий брегет (киваю на рацию) не призовёт нас раньше, пожалуйста, разбудите личный состав во главе со мной ровно через сорок минут.
Под молчаливые взгляды гостей, демонстрирующих невыносимую выдержку, мы валимся на лежанки и отрубаемся на какое-то время. Помню я, что в первые дни фашистская авиация активничала просто ужасно. Значит, скоро, хоть с одного поста наблюдения, да увидят группу неприятельских самолётов.
Мои товарищи дышат ровно — не знаю, спят ли. А у меня в душе копошатся сомнения. Майор — явно из органов. Особист, применяя терминологию этого времени. Встречался я с этим народом — ведь в прошлый раз в войну служил в трёх разных авиаполках. Неуютные какие-то воспоминания остались от встреч с ними, хотя, худа они мне не делали, да и другим знакомым обид не чинили. А вот во всяких фильмах и книгах про это время показывали их частенько людьми вредными, особенно, когда была взята направленность на критику культа личности.
Знаете — и меня ведь проняло острое негативное отношение к особям данной специальности. Верно говорят — если что-то, даже неправду, всё время повторяют, то в это невольно начинают верить. Наверно, так устроена человеческая психика — она ведь от природы заточена на обучение. На то самое, мать которому — повторение.
* * *— Лука говорит, — заголосила рация минут через тридцать пять. — Какие-то двухмоторные самолёты, но небольшие, летят с запада прямо на меня.
— Спасибо, дядя Лука, — отозвался я немедленно. — Ребята! Надо торопиться. Уж не сто десятые ли Мессершмитты пожаловали? Вроде, как не должно им в этих краях водиться.
Это оказались польские «Лоси» — редкие, надо сказать, гости в военном небе. Шли они девяткой, на манер немцев, а сопровождали эту группу истребители Хейнкели сто двенадцатые. Их я насчитал шесть штук. Вот на истребителей мы с Саней и попёрли.
Если вы помните, никакого боевого построения я не практикую. Ни тройкой, ни парой мы не летаем. Взаимодействуем по ситуации, но свободу маневра каждый имеет полную. Вот и сейчас разошлись в стороны и пошли в лоб, это потому что румыны (кресты-то жёлтые) поворотили в нашу сторону. Саня отвернул, уходя в вираж, а я тоже не принял лобовой, ныряя вниз. Пока хейнкели гнали нас, девчата срубили по бомберу — мы уже отработали сближение с ними с подходом сбоку, то есть, оставаясь, как говорят моряки, на траверзе. Или это они на нашем траверзе? Ну, в общем, всё относительно. Тут, важно быть в зоне, неудобной для воздушных стрелков. То есть, стрелять они могут, но не шибко точно.
А потом — снаряд в кабину и отворот. Главное ведь — быстро сблизиться, клюнуть и смыться.
Так вот, истребители, видимо получив команду прикрывать Лосей, оставили нас и помчались к месту основных событий. Тут я и подобрался сзади сначала к одному, потом ко второму — при моей возможности разгоняться, и маневренных свойствах, это получается довольно легко. Я ведь нарочно делал аппарат, способный стремительно изменять положение в пространстве.
Истребители Хейнкеля очертаниями сильно смахивают на наши Яки, поэтому у меня чуть рука не дрогнула в момент, когда нужно было давить на гашетку. Справился, однако. Картечь у меня в левом стволе — как раз для маленьких небронированных машин. Ну и стрелял я с малой дистанции. Не знаю, свалил ли — некогда было оглядываться, потому что третий, к которому пристраивался в хвост, начал так «фигурять», что пришлось долго его подлавливать — вёрткая машина этот сто двенадцатый.
У Сани тоже как-то не заладилось. Он только одного свалил, а остальные принялись его зажимать. Пришлось Батаеву уходить вверх за счёт скорости и тяги. Девчата, тем временем, свалили по второму Лосю. На этом, собственно, и закончилась организованная часть боя. Бомберы открыли люки и сбросили свой груз «на кого Бог пошлёт», после чего развернулись и потикали. Истребители прикрытия тоже помчались на запад со снижением. А мы потопали на свой аэродром недовольные достигнутым результатом — больше половины супостатов отпустили.
— Плохо, товарищи. В последнем бою мы встретили пятнадцать вражеских самолётов, из которых восемь смогли от нас уйти, — начал я своё выступление за ужином. — Нужно что-то менять в тактике, как-то совершенствовать приёмы нападения, что ли. Какие будут предложения?
— Не согласен с тобою, Шурик. Вернее, согласен, но не в нас дело. Вчера мы имели дело с наглыми и напористыми фрицами. Они же и в сегодняшних утренних боях нам противостояли. А тут румыны, заметно более осторожные, или более понятливые. Они мигом сообразили, что их, как скотину, ждёт нож мясника, и сделали ноги.
— Пожалуй, — согласилась Шурочка. — В этих не было ни куражу, ни воли к победе, ни готовности исполнить свой долг.
— Боюсь, немцы тоже начали менять своё поведение, — кивнула Мусенька. Напужались они, мне кажется.
— Ну, не знаю, — пожал я плечами. — Не так много мы их наваляли.
— Не так ты считаешь, Шурик. — Снова возразил Саня. — Мы, когда худых оттягивали, так в это время МИГи и ишаки сколько бомберов накрошили?
— Пожалуй, — пришлось согласиться с Батаевым. — Но это всё равно требует изменения тактики. Дожидаться противника становится нецелесообразно — нужно самим его искать. В ясную погоду да с трёх километров далеко видать. Идти мы можем километрах в тридцати друг от друга — получается невод километров в сотню шириной. Опять же три сотни километров можно прочесать в глубину, — продолжил я рассуждать вслух. На такой поляне нам кто-нибудь из фашистов просто обязательно обязан встретиться.
Майор поглядывал на нас молча, делая пометки в блокноте. Нина сказала, что одного из сержантов с водителем он куда-то отослал на машине. Вот тоже — тревожный фактор. Сказать по правде, я рассчитывал не меньше, чем на три дня свободной деятельности — местность-то эта находится на территории бывшего Одесского военного округа, что стал нынче Южным фронтом. И порядка здесь, по сравнению с другими фронтами, с самого начала было больше. Не могла наша партизанская эскадрилья сколь-нибудь долго действовать без ведома военного руководства. То есть вычисление и разоблачение обязаны были произойти в самое короткое время. Мне думалось — завтра.
Только вот подчиняться распоряжениям командования я нисколько не расположен. Хотя знаю, что придётся. Но, чем позднее это начнётся, тем больше мы успеем сделать «не по истории», а по-своему. Собственно, ради этих нескольких дней я и карячился семь лет, строя самолёт с неожиданными для неприятеля характеристиками. Обучал боевых лётчиков, пусть немногих, но владеющих мастерством побеждать опытного врага.
Рассчитывал я хотя бы на семьдесят два часа самостоятельности, а выпало мне всего тридцать шесть. Откуда такой пессимизм? От донёсшегося до ушей стрекота авиационного мотора. Это У-2 к нам летит. Он, пожалуй, вполне удовлетворится той крайне неудобной взлётно-посадочной полосой, которую мы выбрали для себя в целях маскировки. Нет, ну садиться на самое дно балки — это как-то не вошло пока в широкую практику у авиаторов.
Идём встречать. Майор не отстаёт. Всемером, вместе с двумя прилетевшими, закатываем «рус-фанер» в пустующий капонир. Надо сказать, ему тут тесновато, но хвост поместился, а то, что не влезло, мы прикрыли маскировочной сетью… вру, рыбацкой, но с нашитыми то тут, то там тряпочками.
— Товарищ майор, — обращается к «нашему» майору один из прибывших. — Капитан Карманов прибыл для установления контактов с вами — нашими соседями.
— Рад знакомству, товарищ капитан. Моя фамилия Бойко. Я тут тоже для установления контактов. А распоряжается на объекте вот этот молодой человек, которого упорно именуют исключительно Шуриком, хотя фамилия у него ничуть не секретная.
— Субботины мы, — я пытаюсь изобразить смущение. — Но лучше по имени. Это и позывной, — говорю, а сам вижу родственную душу — капитан так и зыркает в сторону соседнего капонира. Вот хлебом его не корми, дай посмотреть новую технику. Впрочем, в том что он лётчик, я и не сомневался. Не потому, что он выбрался из передней кабины У-2, а видел я это лицо в кабине МИГа. Того самого, с которым когда-то целую вечность тому назад «раскланивался» в воздухе. Кажется, сегодня. В предыдущем вылете. — Ладно, пошли смотреть.
— Разве техника не секретная? — майор сразу выдал себя с головой.
— У товарища капитана есть допуск, — парировал я.
— Откуда?
— Я ему дал, — вот так! Раз уж попался, то буду до конца демонстрировать уверенность. — И вы, товарищ, не имею чести быть знакомым, но вы тоже допущены к ознакомлению с техникой, доставленной товарищами Лосем и Гусевым с далёкой Тумы, — это я обратился ко второму из прибывших. Оба они, кстати, в сплошных комбинезонах, скрывающих даже петлицы — застёгнуты под горлышко.
Ознакомление с машинами заняло остаток вечера. Мы и лючки вскрывали, и барабан пушки крутили, объясняли особенности пилотирования, дали ребятам «посидеть» в кабине, подержаться за рычаги.
— Полетать сегодня не дам. Вот сяду у вас на просторной поляне — тогда разрешу, но без самовольств, начиная со взлёт-посадка. Полёта четыре нужно будет нарабатывать технику пилотирования этого аппарата даже такому опытному пилоту, как вы.
— Пожалуй, — ухмыльнулся Карманов. — Из этой канавы я и на биплане буду взлетать со страхом. А вот у товарища начальника штаба запросы скромнее.
— Завтра группа Сушек пойдёт в нашем сопровождении на ту сторону Прута. Не присоединитесь? — посмотрел вопросительно так и не представившийся офицер.
— У нас дальность на пределе, — поморщился я. Укажите место и время в которое нам нужно там быть. Мы в воздухе больше над целью двадцати минут не продержимся, потом горючка кончится.
Карту разложили прямо на траве, да тут же и договорились обо всём. От тёти Ниных вареников гости не отказались, но надолго не задержались — дело было к вечеру, а утром всем рано вставать.
Я же лишний раз отметил, что некоторая растерянность после начала войны пока у людей сохранилась. Не наработаны ни связи, ни взаимоотношения. Где-то подтормаживают штабы… но не все пребывают в нерешительности. Есть и радостные симптомы. Например, соседи нас выследили — значит начали уже переходить в боевой режим.
* * *В район боевой работы мы ползли на самом экономичном ходу. На трёхсоточке. Точно в расчётное время бомбардировщики не появились, зато стайка мессеров нарисовалась с востока, да ещё пара кружила неподалеку. Наваливаться на нас они не торопились — держались поодаль. Нам тоже гоняться за ними было неудобно — спалим горючку раньше времени и не сможем поддержать наших.
Висеть в небе при минимальных оборотах движка тоже как-то нехорошо — зенитки начали стрелять. Снизились до бреющего и разрядились по пехоте — колонны, движущиеся к границе, были отлично видны внизу, длинные и плотные. А у нас в обоих барабанах картечь — мы же готовились с мессерами схлестнуться.
Чтобы не тратить заряды попросту, прошли вглубь сопредельной территории и наскочили сзади, давая продольные залпы из обоих стволов в непрерывном режиме — это два выстрела в секунду. Оглядываться на то, чего мы достигли, было некогда — худые сразу пошли на нас, а мы — уже пустые. Удрали, пользуясь преимуществом в скорости.
Когда проходили над аэродромом, где начальником товарищ Иванов, окликнули землю и сообщили о том, что в заданном районе бомбардировщиков не дождались, поэтому отработали по подвернувшимся наземным целям и вернулись.
Нам ничего не ответили. Может, случилось чего?
Дома застали майора, разговаривающего с кем-то по телефону. Надо же — успели протянуть линию связи.
— Да, товарищ Сосна, — стоя навытяжку рапортовал особист. — Только что сели. Обслуживают машины. Так точно — сами обслуживают. Заправляют, грузят боезапас. Хотя, уже закончили. Так точно, даю командира. Позывной Шурик, — и протянул трубку, глядя на меня глазами какающей собаки.
— Шурик слушает Сосну, — я представился и выразил готовность к общению.
— Это твои орёлики устроили румынам Варфоломеевское утро в сосновом бору?
— Мы просто сбросили на подвернувшиеся цели неизрасходованный боезапас.
— Наш разведчик вернулся со снимками. Только что проявили — сырые ещё. Пиши наградные на всех к «Знамени».
— Не могу я, Сосна. Нет у меня на это прав, да и не знаю я куда эти наградные отправлять. И вообще я Сушки ждал, чтобы прикрыть от худых.
— Перенацелили их срочно, уж извини. Ладно, давай майора.
Подслушивать чужой разговор нехорошо, но деваться некуда — стол у нас один на все надобности. А второй завтрак не ждёт — нехорошо, если оладушки простынут. Поэтому мы жевали, будучи свидетелями того, как товарищ майор строчит в блокноте, отвечая: «есть», «слушаюсь» и «так точно».
Наши наблюдательные пункты никак себя не проявляли, никто нас никуда не приглашал, поэтому я решил «раскинуть невод». Ну не может быть, чтобы активность немцев в воздухе прекратилась так быстро. Они в это время (в прошлый раз) клевали нас непрерывно. Мы взлетели, разойдясь редкой цепочкой. При таких расстояниях радиосвязь была вполне уверенной, поэтому время от времени переговаривались…