— Разве нельзя все это принести куда-нибудь еще? — спросил Роджер Гонтьер.
— Ты боишься? — ответил вопросом на вопрос Жан-Поль.
— Да, — признался Роджер. Мы все знали, что Роджер был не самым храбрым парнем в мире, но он был честным.
— Послушайте — там живут настоящие бедные, — продолжил Жан-Поль. — Там даже есть нигеры.
— Негры, — поправил я.
Жан-Поль озадаченно посмотрел на меня.
— Вот я и говорю. Среди них есть семья нигеров.
Я понял, что он не делал различия между этими словами, и почему-то это меня начало беспокоить.
— Сад моих «пепер» очень запущен, — сказал Джо-Джо, все еще сомневающийся в том, что будет «обчищен» сад именно его дедушки.
— Сад — это сад, — заявил Жан-Поль. — У нас есть Бойскаут и Легкий на Подъем, — И мы с ним обменялись гордыми за себя взглядами.
— Но тебе нужны не только они двое, — возразил Джо-Джо. — Мои «пепер» не выключают свет на задней веранде, пока на лягут спать. А это где-то в полночь.
Я подумал о Джеферсоне, о налете и о его темной коже, смешивающейся с тенью. И внезапно, в порыве вдохновения я выпалил:
— Эй, почему бы нам не перемазать грязью наши лица?
— Пробкой, — Жан-Поль хлопнул в ладоши.
— Печной сажей, — предложил Оскар Курьер.
И тут я пожалел о своем предложении, будто этим как-то мог оскорбить Джеферсона. Сам план акции в «супе по алфавиту» мне показался сомнительным.
— Потрясающая идея, — воскликнул Жан-Поль, хлопнув меня по плечу. Он углубился в детали: пробки от винных бутылок имелись в достаточном количестве у его дяди в подвале. Помощь семьям «супа по алфавиту» показалась мне достойным делом, но я был рад, что он не возложил всю эту акцию на мои плечи.
Набег на сад Туассантов двумя вечерами позже удался на славу. Мы измазали лица обожженной пробкой и оделись в темную одежду, поэтому ночного освещения мы уже могли не боятся вообще. Дедушка Роджера настолько сильно подозревал все, что происходило вокруг, что разбитая лампочка неминуемо могла бы заставить его быть на страже. Его сад был переполнен зрелыми, налившимися соком помидорами, огурцами и другими овощами и фруктами. Мешки из-под сахара наполнились быстро. Затем мы крались по улицам Френчтауна, напоминая черных призраков, с сокровищами в руках. Залаявшая собака поприветствовала нас на окраине «супа по алфавиту», но Роджеру Гонтьеру тут же удалось ее успокоить. Как обычно это было поздно. Наш набег на сад происходил при ярком свете уличных фонарей и полной луны. Прохожие были для нас так же опасны, как и владельцы садов.
Жан-Поль велел нам остановиться: «Все. Мы прибыли».
Мы присели в кустах около заброшенной лачуги. Через дорогу от нас был дом Джеферсонов. Где-то в одной из комнат горел тусклый свет. Примерно оттуда же доносилась музыка, звучавшая из старого граммофона. Внезапно я почувствовал себя уязвимым. Темнота была отнюдь не полной.
«Пошли», — настаивал я, желая поскорее с этим закончить.
И вот мы тихо, не поднимая шума, крались по улице, каждый к отдельному дому этого квартала. К моему облегчению, у меня не было выбора. Мои овощи должны были остаться у Джеферсона.
«Кто там?» — резко окликнул голос.
Мы чуть не оцепенели от страха.
Яркий луч электрического фонаря разрезал воздух, будто сверкающее острие кинжала.
Снова в ночной тишине раздался тот же голос, и луч фонаря запрыгал по крыльцу дома Джеферсона.
«Что делать?» — отчаянно зашептал Джо-Джо.
Никогда еще лунный свет не казался нам столь ярким, когда мы гуськом сползали в водосточный желоб.
Прежде, чем Жан-Поль что-нибудь на это ответил, по воздуху со свистом к нам приближался камень. Я даже видел, как он летит, но перехватить его или предупредить о нем остальных было невозможно. Камень попал в щеку Роджера Гонтьера, и тот взревел от боли. Рука Жана-Поля быстро оказалась в его мешке.
— Давайте, оставим это им, — скомандовал он, бросая огурец в направлении дома, в котором жил Джеферсон. Теперь этот дом зажегся всеми своими огнями. На дворе бешено засуетились люди.
Мы начали бросать овощи во все стороны, швыряя их вслепую и так быстро, как только успевали наши руки извлекать их из бумажных мешков. Они с шумом удалялись от нас по воздуху. И в то же самое время, мы медленно отступали назад, в конец улицы. Повсюду зажигались островки света. Это был свет в окнах, во дворах, а также «зайчики» электрических фонариков. Казалось, какой-то момент у нас было преимущество — наша «артиллерия» была под рукой, и не надо было искать камни. Время от времени мы слышали, как, во что-нибудь попадая, лопаются помидоры. Собаки лаяли, дети плакали.
«На нас нападают», — закричал кто-то.
Где-то послышался бой стекла.
«Уходим отсюда», — завопил Жан-Поль, бросив мешки на землю, когда мы уже были в конце улицы.
Я швырнул свой последний помидор и галопом помчался следом за другими, слыша у себя за спиной преследующие нас шаги. Еще чуть-чуть, и я был бы вне опасности, потому что там пролегала граница между «супом по алфавиту» и Френчтауном, где уже не было уличных огней. Следуя за своими компаньонами, я бежал изо всех сил. Ноги как нельзя быстро перебирали землю, несмотря на то, что в легких начало жечь. Шаги у меня за спиной стали опасно близкими. Вдруг я упал, и мое лицо уткнулось в гравий. Кто-то споткнулся об меня, и я откатился в сторону, чтобы попытаться защититься.
Я смотрел в глаза Джеферсона Джонсона Стоуна.
Это были его глаза. В них было неописуемое удивление, будто по его лицу внезапно хлестанули прутом. Они были широко раскрыты, и он им явно не верил. И ужасное замешательство, будто я заманил его в ловушку, пользуясь всем его доверием ко мне. Я воспользовался его замешательством, чтобы подняться на ноги. Все мое лицо было вымазано обугленной пробкой, рука, на которую я упал, болела. Со всех сторон нас окружали шаги. Жители «супа» продолжали нас преследовать. Мне не хотелось с ним о чем-нибудь разговаривать. Да и о чем? К тому же, я все еще продолжал быть в опасности. Мне нужно было уходить. И я побежал. Слезы текли по щекам, а руки дрожали. Я не оглядывался.
Последующие несколько дней погода испортилась окончательно. Сухая и пыльная жара сдалась перед непрекращающимися проливными дождями. В такую погоду на улицу лучше было не высовывать нос. Такой дождь подходил, чтобы еще раз заново перечитать «Пенрода и Сэма». Но меня что-то сильно беспокоило. Книги меня не интересовали. Даже, когда на экране «Глобуса» вышла новая серия с Кином Мейнардом, то это не пробудило во мне особого энтузиазма, хотя на последние свои десять центов я все-таки сходил в кино.
Под самый конец дня я вернулся домой, будучи не в лучшем настроении от серого, грустного дождя, чтобы увидеть алую заплату посреди двери заднего входа: кто-то забросал ее помидорами, и красный сок стекал по древесине, будто кровь из раны. Я взял тряпку, наполнил ведро водой и начал отмывать алые пятна. Наблюдая за мной, мать, негодуя, качала головой: «Что происходит с миром?»
— Кто тут сходил с ума? — спросила она. В ответ я промолчал.
Несколькими днями позже я снова пришел в «суп по алфавиту». Дождь, наконец, прекратился. Штормовые тучи разошлись, унося с собой лето. Большинство садов будто осело. Заросли помидоров придавило дождем к земле, расплющив о землю алые плоды. Ноги меня не слушались. Я не знал, как появиться перед Джеферсоном. Что я смогу ему объяснить? Что за лицо было у меня тем вечером? «У меня не получилось… Френчтаун не принял тебя… все насмарку…»
Наконец, я шел по не мощеной улице «супа по алфавиту». Оказавшись у дома Джеферсона, я не поверил своим глазам: место было заброшено, в доме никого не было, будто бы и никогда.
— Они уехали.
Я обернулся, чтобы увидеть Нутси, кричащего с другой стороны улицы.
— Куда?
— Обратно в Бостон.
Я подумал о глазах Джеферсона, о гневе, который мог в них вспыхнуть, и о ненависти, которая могла бы в них зажечься. Гордый Джеферсон. Я подумал о его достоинстве, которое он носил будто рыцарские доспехи, и о помидорах, лепешками расплющенных о дверь заднего входа.
Я знал, что где-то в Бостоне, где-нибудь в большом мире, отдаленном от «супа по алфавиту» и от Френчтауна, у меня был враг, враг на всю жизнь, который будет терпеливо выжидать: «Эй, канак, ни один ли ты из тех, кто нападал на нас с помидорами? Что, все чернокожие для тебя нигеры?»
Во мне все чуть ли не закричало от протеста, но я промолчал.
— Что-то ты не слишком смел без Джефа, — вдруг сказал Нутси, приближаясь ко мне. Белки его глаз продолжали желтеть.
Но я не стал убегать.
У меня задрожал подбородок, и к глазам подступили слезы. Я думал: «О, Джеферсон. О, Джеферсон…» Я знал, что Нутси был крупнее меня и драться, наверное, умел лучше многих, но я продолжал стоять, ожидая, когда же он пересечет улицу.
Но я не стал убегать.
У меня задрожал подбородок, и к глазам подступили слезы. Я думал: «О, Джеферсон. О, Джеферсон…» Я знал, что Нутси был крупнее меня и драться, наверное, умел лучше многих, но я продолжал стоять, ожидая, когда же он пересечет улицу.
Кто он — Банни Бериган, музыкант?
Могу о нем сказать лишь одно: он не мог остановиться. Нет, он не бился головой о стену и не искал отговорок или оправданий, он даже не дождался мартини. Как только принесли то, что он заказал, я от него услышал: «Вчера вечером я спросил у Эллин, что она думает о разводе».
До меня доходили слухи о романе Уолта с какой-то девушкой, во что не сильно верил, хотя сплетни об этом не прекращались. Уолт Крейн и другая женщина… смешно. Может быть, где-нибудь за коктейлем, но вряд ли это смогло бы дойти до какого-нибудь тайного свидания — не более чем шуточный флирт. Я что-то отдаленное слышал о сногсшибательной девушке — о модели, с которой он иногда мог встретиться к себя в рекламном агентстве. Но это не могло показаться большим, чем просто слухи, потому что такого не бывает с людьми, такими как Уолт или я. Мы давно уже не были детьми и сами имели детей, почти уже взрослых. Оба любили подремать после ужина, и на животе у каждого из нас уже завязывался жирок. Мы становились сентиментальными, обоих иногда начинала мучить ностальгия и воспоминания, когда кто-нибудь из нас изрекал что-то вроде как: «припоминаю, как был еще мальчишкой…», а в это время дети поднимали глаза к небу и в тонком отвращении давали знать, что им это давно уже надоело. Мы с Уолтом были старыми друзьями, просидевшими за одной партой в школе и прошедшими вместе войну, к тому же, ни кто из нас ни разу не разводился. До сих пор.
— Что произошло, Уолт? — спросил я, задержав дыхание. — Как-то слышал, что вы с Эллин думали о покупке новой машины, Сандра переболела корью, у Томми съехала успеваемость, Дебби, оправившись от скарлатины, начинала совершать прогулки на свежем воздухе, и вдруг теперь вы разводитесь?
На его лице проявилась гримаса, будто от внезапно наступившей боли, и он с благодарностью встретил взглядом официанта, вернувшегося с нашей выпивкой. Я смотрел, как он понемногу отпивает из рюмки, и мне показалось, что было бы неплохо обрисовать картину его домашней идиллии, упомянув его детей и Эллин, любящую и нежную жену, прекрасную во всем, пусть даже при том, что у нее быстро менялось настроение, и она иногда раздражалась или заточалась в тюрьму мигрени.
Он опустил на стол стакан и, сдаваясь, поднял руки ладонями вверх.
— Я знаю, о чем ты думаешь, Джерри, я — злодей мира. Замечательно, и я это допускаю, но не так все просто.
Вот, черт. Я решил, что буду судьей или адвокатом? И подумал об ней: «Бедная Эллин». Что теперь будут говорить? Я не стал спешить со следующим вопросом, чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку.
— И как эту новость приняла Эллин? — спросил я, осознавая, что ему вообще не хотелось говорить о ней. И мне стало ясно, что зацепка найдена.
Он нахмурился, качая головой и избегая моих глаз.
— Тяжело, Джерри, она это приняла тяжело. Она даже ни о чем не подозревала. О, она знала, что в последнее время я стал себя вести по-другому, но думала, что я устаю на работе, слишком много трудясь, готовя новые презентации… — его слова выскакивали суматошно и беспорядочно, падая одно на другое, и меня удивила подлинная боль, заточающаяся в них. — Как бы то ни было, думаю, что она до сих пор не в себе. Она плакала, и мое сердце чуть ли не взрывалось от ее слез, но что мне было делать, Джерри. Я должен был об этом ей рассказать. Я должен был разбить…
— Она модель? — спросил я.
— Ты о ней слышал?
— Слухи. Что-то неопределенное. Я думал, что это только разговоры.
— Ты полагал, что этого не может быть, правильно? — сухо спросил он. — Мерзкий и старый Уолтер Крейн, предатель, капитан команды офиса фирмы по боулингу, бывший секретарь «Ротари-Клуба». Но это случается, Джерри, с людьми, с такими как я… с такими как я и ты. Мы не ищем этого. Оно происходит само по себе, не по нашей воле. Или все-таки ищем — вероятно, каждый из нас, но не можем сами себе в этом признаться…
Его обвинение не было столь острым, чтобы моя совесть начала мучиться. Сидя напротив его, я чувствовал себя в безопасности, думая о премии, которая ожидалась через месяц, гадая, сломают ли последние мои распродажи цифры прошедшего октября. И вдруг вспомнил вечеринку по случаю дня рождения Кэйти, моей дочери-подростка, живущей в мире или яркого, разливающегося смеха, или слез отчаяния. И разве Гариет не просила меня, чтобы в тот день я купил и принес домой два галлона (два галлона!) мороженого?
— О, Джерри, — его пальцы сложились лодочкой, а голос наполнился глубиной, будто он был в церкви. — Она потрясающа, замечательна. Ее зовут Дженифер Вест, и настолько красива, что становится больно, — он начал качать головой, а его глаза ушли куда-то вдаль, будто он был поэтом, пытающимся найти то слово, которое опишет все.
— И как это произошло? — устало спросил я. На самом деле мне не хотелось слышать обо всех деталях их встречи: кто их познакомил, о чем в первый раз говорили, что было у них в рюмках, как нежно смотрели друг другу в глаза, как обнялись и поцеловались. Ему не надо было ничего рассказывать, потому что об этом уже было рассказано и написано миллионы раз, и вряд ли тут было бы что-нибудь новое, захватывающее, значащее для кого-нибудь еще, кроме как для них двоих, открытое друг в друге. И мне не захотелось, чтобы Уолт вдавался во все эти подробности, потому что я слишком привык к другой его роли — к роли отца, изящно извлекающего занозу из пальца маленького Томми во время той нашей поездки на рыбалку в Мэн, или беспощадно обливающего водой загорающую на пляже Дебби, чтобы отвлечь ее от переживаний, связанных с переездом в новый дом. День спустя уже в новом доме, когда дети мирно спали, мы с ним, а также с Эллин и Гариет не спеша пили пиво, вкушая момент полного удовлетворения жизнью, настолько радостной и доброй…
Я слишком часто видел его в роли мужа или отца, что просто отказывался слышать от него слова о любви, не имеющие ни малейшего отношения к той занозе или воде, которой он обрызгивал дочь.
— Сначала все это показалось мне смешным, Джерри. Та ли это девушка, которая может заботиться обо мне или даже что-нибудь увидеть во мне, как в человеке. Дело в том, что я далеко не молодой, женатый мужчина, у меня давно уже все устроилось и стало на свои места. А тут она — молодая и красивая, возможно, тысячи парней караулят ее, чтобы покувыркаться в постели… — снова он начал раскачивать рукой, удивляясь всему, о чем говорит. — Как бы то ни было, все произошло случайно: когда она пришла ко мне в офис, на ее туфле оторвался каблук, я появился из-за угла, и…
— Как в кино, — сказал я.
Его губы искривились, и я мог бы поклясться, что на его лице возник отпечаток неописуемой печали, совсем не имеющей отношения к моей, чтобы это смогло показаться смешным. Так или иначе, он вдруг стал выглядеть уязвимым.
— Продолжай, — сказал я, смягчив голос. — Что было дальше?
— Много ли можно об этом рассказать, Джерри, — печаль исчезла с его лица так же быстро, как и появилась. — Потому что многое просто не объяснить словами. Ты думаешь, что я очередной раз впадаю в детство? Я знаю, что ты думаешь — то же, что и я: была ли обувь на другой ноге? Еще ты думаешь, что я сошел с ума, пуская под откос всю свою жизнь, и ради какой-то девчонки, которая…
И я понял, что моя роль его оппонента была смешной, что от этого никому из нас не будет ни малейшей пользы.
— Возвращаясь к Эллин, — продолжил я. — Она позволила тебе уйти?
— Думаю, что, в конце концов, она меня отпустит. Вчера вечером она была настолько расстроена, что вряд ли сможет это уладить. Но она знает, что я не просто бросаюсь словами. Я упаковал всю свою одежду…
— И где ты сейчас живешь?
— В том же доме, где и Дженифер, — ответил он и поднял руку, будто останавливает движение. — Но не вместе с ней, не в ее квартире, этажом выше, прямо над ней, — на его лице был взгляд благородства.
— Вы с Эллин уже что-нибудь оформили? — спросил я. — Я имею в виду деньги, мебель — все такое. Делить имущество, Уолт, никогда нелегко.
Он заказал еще два мартини, и официант тут же среагировал. Раньше он, также как и я, не был способен привлечь внимание официанта, стоящего в очереди других своих коллег, которая не двигалась, будто он, как и я, был невидимкой. Теперь, наблюдая момент его успеха в вызове официанта, мне стало интересно: не приобрел ли он со своей новой девушкой ауру успеха и уверенность в себе?
Когда официант подошел, мы притихли. На наш стол стали еще две рюмки мартини. Затем, когда официант был уже около соседнего стола, Уолт придвинулся к столу и взял в руку рюмку. Суставы на его пальцах побелели.