— Джерри, Джерри, — произнес он, в его голосе боль стала еще сильней. — Ты думаешь, что через это я еще не прошел? Ты говоришь о финансах, деньги… это лишь малая часть всего мизера. Дженифер зарабатывает достаточно много, чтобы, не напрягаясь в полной мере, я мог заботиться и об Эллин, и о детях. На этот счет им не о чем беспокоиться. Проблема в другом… — он сделал еще один глоток мартини, глядя куда-то мне за спину. — Вчера вечером я на прощание поцеловал детей. Они и знать не могли, что прощальным этот поцелуй был на самом деле. Эллин была у себя в спальне, она тихо плакала, стараясь не создавать сцену. Старая добрая Эллин. Я поднялся наверх и посмотрел на девочек. Они выглядели настолько невинно, будто у них не было никакой защиты от окружающего их мира. Я целовал их, когда они спали, и никогда не любил их так сильно, как в тот момент. А затем почувствовал, как печаль берет верх надо мной, потому что знал, что ломаю их жизнь. Вплоть до того момента я лишь был озабочен любовными играми с Дженифер, и все это было диким и прекрасным, назло тому, что осознавал всю подлость своих прелюбодеяний за спиной у Эллин. Но все это становилось ужасающим, напоминающим распитие шампанского, от которого пьянеешь, но на утро похмелье не приходит никогда. А в спальне девочек, хотя и осознавал сказанное Эллин, я предавал себя, сжигал за собой мосты… — его голос начинал дрожать. — И как бы то не было, — продолжил он. — Это был момент истины, когда в спальне девочек я целовал их в щеку и касался ушибов Сандры — за день до того она упала с велосипеда и поранила подбородок. На тот момент мне стало ясно, что я уже не вернусь никогда.
— А тебе бы хотелось вернуться? — осторожно спросил я, ощутив момент его агонии в спальне. — Полагаю, что в какой-то момент тебе захотелось, чтобы этого не произошло, чтобы она не попалась на твоем пути.
И вдруг он ненадолго притих, и когда заговорил снова, то его голос почти перешел на шепот.
— Далеко от этого уже было не уйти, Джерри. Да и не смог. Я уже сказал Эллин, и изначально знал, что это ранит ее, и, что мы оба уже будем достаточно изранены, если это можно так назвать. Джерри, тебе легко сидеть тут и осуждать меня, думая, что я другой, что все чувствую не так, как другие, и поэтому ушел от жены и детей прошлой ночью. Но это не так и не все. Я не превратился в кого-то другого так вдруг. Я — все еще тот же Уолт Крейн, и все еще люблю своих детей, — он оттолкнул рюмку. — Смотри, когда вчера вечером я зашел в комнату Томми, то меня аж скрутило. Мне уже было не по себе, когда был в спальне у девочек, но Томми… ты не знаешь, сколько раз я в нем видел самого себя. И, когда я поцеловал его на прощание, то ощутил страшную боль, осознавая, как изменится его мир, когда он проснется.
— Но ты ушел, Уолт. Все это не остановило тебя, — продолжал я, пытаясь понять, какая должна быть любовь, чтобы пойти на такой шаг, оставить детей, не ожидающих подобного.
— Да, я ушел, но Дженифер того стоит. Это похоже на… — он не мог подобрать слово. — Похоже на рождение заново.
Я подумал, что он начнет читать стихи.
— Это случилось, Джерри. Я хотел рассказать тебе об этом прежде, чем ты услышишь это от кого-нибудь еще.
— Хорошо, Уолт, я ценю это. Мы вместе прошли через многое — через все хорошее и плохое.
— И мне хочется, чтобы ты увидел ее.
— Хорошо, Уолт, замечательно, — автоматически ответил я и уже приготовился расплатиться, понимая, что наша беседа подошла к концу, и что жизнь, текущая по прежнему руслу — тоже.
— Она намеревается встретиться с нами и должна быть здесь с минуты на минуту.
Я не сразу придал значение его словам, потому что подумал о той спальне, в которой Уолт поцеловал на прощание своих дочерей, в то время когда они спали, и о его мыслях об их все еще ярком и безопасном мире. Я подумал о своих собственных детях, о Кейти, о Джое и о маленькой Кэрол, о том, как сильно их люблю. Но я знал, что люблю их не больше, чем Уолт своих детей. И сквозь печаль, сопровождающую мои мысли, я, наконец, осознал сказанное им.
— Она придет сюда, чтобы с нами встретиться? — спросил я.
— Я хочу, чтобы ты ее узнал, Джерри, чтобы ты понял, насколько она хороша, — объяснил Уолт. — Знаю, что все думают о таких как Дженифер. Ее могут назвать «потусторонней», разрушительницей дома — все эти клише. Но когда ты увидишь ее в лицо, то поймешь, что я имею в виду…
Он смотрел через мое плечо на дверь, и в его глазах я увидел блеск. Он внезапно помолодел, будто над его морщинами взошло солнце, также как и он сам привстал со своего стула: я уже знал, что Дженифер Вест вошла в помещение, начав притягивать его будто магнит.
Она была красива до мучительной боли в сердце. Брюнетка, с фиолетовыми глазами, со светлой кожей. Она была молода — настолько молода, что начинало сосать под ложечкой. Уолт, казалось, начал упиваться ее очарованием, когда она еще не приблизилась к нашему столу. Он, похоже, забыл обо мне, о грохоте музыки в баре — обо всем. Он видел лишь ее. Мои собственные глаза уже также было не оторвать от нее. Старый Уолт полюбил такую девушку.
Он медленно и осторожно встал из-за стола и обошел его, чтобы выдвинуть для нее стул.
— Мой лучший друг, — произнес он, кивая в мою сторону, и, качнув головой в ее сторону, он сказал: — Моя лучшая девушка.
Если бы она не была столь красива, а он не выглядел таким счастливым, то, как он мне ее представил, могло бы показаться смешным и нелепым. Дженифер Вест подтвердила его слова сияющей улыбкой, обнажившей совершеннейшие зубы и показав ямочки, вдруг возникшие на щеках. То, что я нашел в ее улыбке, показалось мне необычным: она могла смотреть на одного человека так, будто никого в мире больше не быт. Какое-то мгновение она смотрела на меня именно так, а затем отвернулась, и у меня возникло ощущение потери, потому что я уже знал, что на всех остальных она смотрела так же лишь короткое мгновение, в то время как от Уолта она не отрывала своего пристального взгляда. Но прежде, чем отвернуться, она сказала:
— Приятно с вами познакомиться, мистер…
— Пожалуйста, зовите меня Джерри.
— Джерри, потому что Уолт так много говорит о вас, что я чувствую, мы уже давно знакомы.
«Куда мне деться?» — спросил я себя. — «Остаться или уйти?» Мне не хотелось предавать Эллин и прошлую жизнь, которую все из нас: Уолт и Эллин, Гариет и я, и все наши дети разделяли, и, сидя тут, потворствовать Уолту, претворяясь, что прибытие этой девушки Дженифер Вест было для меня самым долгожданным событием. Но я всегда малодушничал, когда надо было быть способным на маленький жест, предавая себя тысячами способов: смеясь над грязными шутками, которые на самом деле были не смешны, продолжая молчать, когда кто-нибудь совершает над другим какую-нибудь мерзость, а тот просто старается куда-нибудь исчезнуть, чтобы избежать конфуза в позорной ситуации. И я решил, что будет лучше, если буду вежливо улыбаться и какое-то время делать вид, что все идет как по маслу, пока не появится возможность удалиться спустя продолжительный промежуток времени.
И Дженифер Вест тут же меня разоружила, сказав:
— Мне жаль, что вам из-за меня так неудобно, Джерри, но, пожалуйста, не
вините меня ни в чем. Уолт настаивал на этой встрече, хотя я ему с самого начала говорила, что вы будете правы, если даже не одобрите наши недавние с ним отношения.
Вероятно, ей было где-то двадцать, но она говорила и вела себя достойно независимо от ее лет. Ее уравновешенное поведение, очевидно, было следствием того, что ее учили быть моделью, хотя, я чувствовал, что с ее королевскими манерами она была рождена. Я уже понимал, почему Уолт не называл ее просто «Дженни» или «Джен», а всегда упоминал ее как «Дженифер». Когда ей было семь лет отроду, и ее сверстники-мальчишки дрались из-за нее на школьных переменах, то, вероятно, уже тогда ее все звали Дженифер, и, вероятно, уже тогда тепло и близость не оставляли ее глаз.
Я вдруг осознал, на что она намекала, говоря о недавнем знакомстве с Уолтом.
— Смотри, Дженифер, я — не судья и не арбитр, — сказал я, зная, как потом буду сам себя презирать, если, сидя здесь и сейчас, промолчу, не показав, как на самом деле к этому отношусь. — Уолт — давно уже не мальчик.
Она подняла руку и сжала ладонь в кулак. Это был незаметный знак даже не вызова, а власти. И я почувствовал себя отстраненным, будто сидящим за другим столом.
Официант чуть ли не парил, ожидая ее заказа.
— Мартини всем, — скомандовал Уолт.
— Он меня развращает, — сказала она. — Я не столь проворна как он.
Говоря о развращении, мне бы следовало сказать: «Не отвечай ему тем же». Но вместо этого спросил:
— Ты работаешь моделью? — и начал пристально вслушиваться в ее ответ, означающий еле заметный, но восхитительный намек шепотом на ухо. Ее глаза каким-то невероятным образом, изменили цвет, вдруг став вместо фиолетовых серыми, а затем снова вернулись к прежней окраске. Третье мартини всегда смягчает грани всего, что было ранее, казавшееся на вкус сухим и острым. Музыкальный автомат или что у них там играло, зазвучал мягче, где-то на заднем плане — какая-то старая песня (я затруднялся вспомнить — какая), но она напоминала мне танцы после футбольного матча между школами. Пока мы сидели за столом, я незаметно изучал ее глазами, заодно наблюдая за Уолтом. Он все также стригся ежиком, но когда он склонил голову, то сквозь волосы уже проступала розовая лысина. Его лицо было испещрено неглубокими морщинами — этакая эрозия лет. Кожа на лице Дженифер была без единого пятнышка, ее черные как смоль волосы были густыми и блестящими, а глаза искрились. Они вдвоем с Уолтом, казалось, совсем не подходили друг другу — один был молодым, а другой — старым. Но, очевидно, для Уолта возраст не имел значения. Он возбужденно сидел рядом с ней, будто маленький мальчик, гордый своей близостью к ней, и впитывал каждое ее слово, поддерживая своей реакцией каждый нюанс ее тона или жеста. Время от времени он посматривал на меня с гордой миной на лице, как будто спрашивая: «Ну что ты о ней думаешь, Джерри? Разве она того не стоит?» И я послал ему в ответ маленькую, незаметную улыбку, в которой скрывалось то, что я на самом деле уже начал думать: она была одной из самых чудесных девушек, виденных мною — настолько красивой, что у меня аж заболело в груди.
— Об Уолте я хочу знать абсолютно все, — сказала она. — Расскажите о нем, Джерри — все, что он любит и что ненавидит, чтобы знать, как можно сделать его счастливым.
— Ладно, теперь можно попробовать, — сказал я, впадая в игру, принесенную волной третьей рюмки мартини и теплых чувств к Уолту, к моему старому приятелю. — На самом деле он — не любитель мартини, а предпочитает пиво. Не надо спрашивать о его военных заслугах, потому что он будет пытаться выглядеть скромным, но, в конце концов, расскажет вам, как потерял свою медаль за боевые заслуги в Неаполе, проводя в баре бурные выходные. Он будет рассказывать, что терпеть не может телевизор, но каждый раз просиживает у него до двух часов ночи, смотря «Позднее, позднее представление».
Мои слова звучали еще добрее чем, они на самом деле были, и это увлекло Дженифер, потому что она любила Уолта, а Уолт делал вид, что смущается, но казалось, что он всем этим наслаждался.
— И еще, — продолжил я, сделав еще один глоток мартини и смакуя его вкус, — Ему нравится Хемингуэй и Стейнбек, написавший «Задыхающийся в гневе». Он слушает Брубека и Эллингтона, к тому же он очень бережет редкую запись песни Банни Беригана «Я не могу начать»
Угрюмые морщины выступили на ее лбу.
— Минуту, — сказала она. — Вы меня опережаете. Банни… Бериган? — ее морщины стали глубже, а нос также сморщился от напряжения. — Банни Бериган… — размышляла она, повернувшись к Уолту. — Кажется, он музыкант… или кто-то еще?
— Правильно, — подтвердил он. — Он играл на большой трубе, и это была песня, которую упомянул Джерри: «Я не могу начать», которая когда-то в те дни разбивала наши сердца, — на какой-то момент он закатил глаза, будто услышал ту мучительную ноту, недостижимо высокую даже теперь. И эхо этого звука отразилось печалью на его лице.
— Ладно, — произнесла она оживленно и деловито. — Добавлю Банни Беригана в список того, что необходимо знать.
Уолт смотрел на меня гордыми глазами.
— Она — хорошая ученица, — сказал он, но печаль не оставляла его лица. Мне стало интересно: он на самом деле услышал ту печальную песню, которую несчастный Банни Бериган играл столь давние времена, или для его печали была другая причина?
— Дженифер, — я почувствовал, как волнение начинает проникать в мой голос. — Вы не слышали о «Ночном берегу»?
Она закачала головой.
— «С наступлением зимы?», с Бургесом Мередитом в роли Майо.
Она послала мне безучастный взгляд.
— Песня называлась «Розалия»?
Реакции не последовало.
— Бэби-Фейс Нельсон, «Беседы у камина», «Горючее по разнарядке», «Сидячая забастовка», «Документальные выпуски Пита Смита», «Это для Гриппера»?
Она посмотрела на меня, будто я лишился чувств, начав нести бред на каком-то странном, неизвестном языке, и она, положив ладонь на руку Уолта, потребовала его вмешательства, чтобы он помог ей. Но на этот раз он смотрел не на нее. Он разглядывал меня. Его лицо было голым и незащищенным, лицом одинокого человека. Это было одиночество, которое я по ошибке ранее принимал за боль еще в начале нашей беседы.
— Вы никогда не чувствовали дремоту после ужина? — спросил ее я.
Она улыбнулась. Это был терпеливый ответ. Наверное, она решила, что мартини взял надо мной верх.
— Мне надо выйти, чтобы привести себя в порядок, милый, — сказала она Уолту, а затем, повернувшись ко мне и рассмеявшись, она мягко сказала: — Джерри, так было приятно с вами познакомиться. Вы должны рассказать мне обо всех… как вы это называли? — «Документальные выпуски Пита Смита»… — так, когда-нибудь.
Уолт облокотился на спинку стула и неохотно поднялся.
— Да, думаю, мы скоро соберемся где-нибудь у меня, — поспешно сказал он. — Я тебе позвоню, Джерри.
Казалось, что ему уже все осточертело. Он пытался загладить зашедший в тупик разговор скорым прощанием, и изо всех сил подзывал официанта, чтобы поскорее расплатиться. Он возился с бумажником, торопливо влезал в куртку и поторапливал Дженифер, чтобы поскорее выйти наружу. Кому бы не хотелось выйти из бара с таким чудом красоты, как Дженифер Вест? Он мельтешил следом за Дженифер, а в это время я зажег следующую сигарету и подумал: «Что будешь делать, Уолт, когда Дженифер станет старше и отцветет, бросишь ее как Эллин и полюбишь следующую?»
Я выходил через вращающиеся двери в яркий, залитый горячим солнцем, день. Это напомнило мне последнюю субботу, когда после утреннего сеанса в «Глобусе», я оказался на пороге реального мира, яркого и наносящего удар за ударом по моим воспаленным глазам. Это было после черно-белого фильма с Тимом Маккоем или Хутом Гибсоном в главной роли.
«Эй, Дженифер, ты когда-нибудь слышала о Хуте Гибсоне?»
Внезапно осознав, что не успеваю к себе в офис, я остановил проходящее мимо такси. Когда желтая машина подъехала к кафе, то между нею и мной ловко предстала девушка. На ней был берет сумасбродной полосато-карамельной окраски, из-под которого волнами развевались белокурые пряди волос. Она взглянула на меня, кокетливо подняв свое очаровательное личико, и открыла дверь такси.
Такси ее увезло, а я остался стоять на тротуаре, думая об Уолте и Дженифер, не слышавшей ничего о «Беседах у камина» или «Сидячей забастовке», какой бы красивой при этом она не была. Я смотрел вслед удаляющейся желтой в черную «шашечку» машине, уносящей от меня красивую девушку в сумасбродном берете. И пусть некоторым из нас везет! Везет, потому что нам достаются соблазны, а не возможности, потому что мы всегда пропускаем такси, лифт или поезд, которые могли бы изменить нашу жизнь и в конечном итоге привести нас в ад, который всегда ждет тех, кто действует не по правилам — таких, как Уолт. И мне стало интересно: если я почувствовал себя настолько счастливым, упустив возможность попасть в ад, то почему так мне хотелось плакать, стоя на тротуаре в окружении людей в разгар дня в половину третьего по полудню?
Примечания
1
четверть галлона — примерно литр
2
пять футов, десять дюймов — примерно 1 м. и 74 см.
3
78 кг.
4
pepere (франц.) — родители отца
5
les noirs — черные (франц.)