Стрела и вправду была джунгарская, с белым оперением.
– А вот наконечник-то, поди, не Ягут ковал, – сказал хан, поднося стрелу к глазам, потом осторожно понюхал. – А-а-а, взвар аконита. Распространенный яд, везде его варят. – Старая это стрела. Не этой зимой сделана. С чего бы?
Теперь и Илуге увидел, что наконечник выделан куда хуже, чем у тех стрел, что он сам носил в колчане.
– Пожалел, может, новую-то? – предположил он.
Хан только посмотрел на него, и Илуге понял, что сморозил глупость.
– Что стряслось? – На пороге бесшумно возник Онхотой. Увидев лежащую девушку, он был возле нее, прежде чем кто-то из них раскрыл рот. Выслушал слова Илуге, не поднимая головы и продолжая ощупывать спину Нарьяны. Когда поднялся, Илуге увидел, что его неприятные, льдисто-голубые глаза спокойны. Значит, можно перестать тревожиться и ему.
– Иди к Ягуту, благодари, – буркнул Онхотой. – Корову попросит – давай корову. Коня попросит – коня дай. Спасла девке жизнь его кольчуга. А девка твою жизнь спасла. Так что ты снова в долгу. – В ледяных глазах зажглись смешинки, твердые губы дрогнули.
– Еще бы знать, кто стрелу послал, – нерешительно спросил Илуге.
– Я, пожалуй, догадываюсь, – медленно, словно раздумывая, произнес Темрик. – Но тогда все совсем запутывается…
Илуге, затаив дыхание, ждал. Хан иногда любил сделать такую вот внушающую уважение паузу, заставляя собеседника вдоволь помучиться.
Он уже совсем было расхрабрился, чтобы все-таки нарушить воцарившееся долгое молчание, как вдруг снаружи раздались чьи-то возбужденные голоса. Буквально отметя с дороги стражника, в юрту ворвался Буха – бледный, с непривлекательно отвисшей губой и мутным, испуганным взглядом. Взгляд хана метнулся к нему и резко сфокусировался.
– Что с Чиркеном? – безо всяких предисловий спросил он. Дородный Буха медленно повалился на колени, норовил ползти. В его глазах блестели слезы.
– Клянусь, я не знал. Никто не знал… Прости, великий хан, – невнятно бормотал он.
– Говори! – рявкнул Темрик и его рука медленно попозла к левому боку, комкая блестящую шелковую ткань.
– Чиркен… Чиркен ушел… – давясь словами, пробулькал Буха. – Говорят, у них с Джэгэ вышла ссора. Ну так они все время сцепиться норовили… А ночью Чиркен выкрал девушку – Шонойн, о которой Тулуй с ее отцом, Галбаном, еще с рождения договорились. Галбан-то ее, как оказалось, Джэгэ недавно пообещал. Вот Чиркен и выкрал ее. А только Джэгэ с его нукерами, видно, ожидали чего-то в этом духе, так как юрту стерегли. Пошли в погоню. Чиркен с девушкой хотели за Уйгуль уйти, а тут нукеры стрелять начали… Клянутся, что не знали, кто девушку украл, темно, мол, было… Девушку-то потом ниже по течению нашли – на берег ее вынесло, стрела ей в шею попала… А Чиркена не нашли. Может, добрался до того берега и ушел-таки к косхам, как хотел… Я не знал ничего об этом, не знал, клянусь!
Теперь Илуге увидел, что лицо Темрика стало почти таким же серым, как у Нарьяны. Хан руками все тер и тер себе грудь. Раскрыл рот, силясь что-то сказать, но захрипел и начал валиться на бок. Илуге с Онхотоем подхватили его, и шаман вдруг не своим голосом заорал:
– Вон отсюда!
Буха, напуганный еще больше, чем до того, выскочил из юрты с удивительным проворством.
– Ч-что с ним? – Губы Илуге тряслись, когда он увидел, что глаза Темрика закатились, а дыхание еле прорывается сквозь пересохшие губы.
Онхотой бесцеремонно разорвал ханский халат, отстегнул ножны с поясом и уложил Темрика на то самое место, где только что лежала Нарьяна. Та, поднявшись и прислонясь к стене, смотрела на хана с нескрываемым ужасом.
– У меня… так с отцом было, – невидяще глядя куда-то в сторону, вдруг сказала она. – Вот так же как-то закричал на меня… потом схватился за грудь… и умер.
– Во-о-он!
Глава 6. Последняя воля хана
Темрик все-таки не умер в тот день, но был очень плох. К нему никого не пускали, и Онхотой не отходил от него. Ургашские гости сидели в своей юрте, как мышь под метлой, обескураженные таким поворотом событий. Воины, посланные Темриком на поиски стрелка, попавшего в Нарьяну, нашли только размазанные полосы, ведущие к становищу – следом за конем протащили связку сухих веток, лишая возможности определить лошадь по следам. В овражке нашли следы коленей, несколько сломанных веток, – и больше ничего. Слишком мало, чтобы определить неудавшегося убийцу точно.
Следы Чиркенова коня нашли по ту сторону Уйгуль – вроде бы жив ханский внук – конь без седока скорее всего вернулся бы к знакомому табуну. И тела не нашли, хотя реку прочесали и выше по течению, и ниже. Но все же – кто его знает?
Вождей обеих ветвей племени, только уехавших в свои становища, Онхотой вызвал обратно. Весть об этом разошлась мгновенно, и каждый понимал, что она означает: Темрик скорее всего умрет, вожди нужны здесь, чтобы поднять на войлоках нового хана – Джэгэ. Илуге ходил мрачнее тучи – он не ждал от этого ничего хорошего.
Сидеть в юрте он просто не мог, потому взялся помогать Унде с лошадьми, что всегда делал с удовольствием. Ему нравились лошади. С ними он чувствовал себя намного лучше, чем с людьми. Теперь у него был свой небольшой табун – за убийство тэрэитского вождя хан подарил ему десять коней, и своим он тоже уделял много времени, но к Унде приходил все равно. Красавец Аргол притягивал его, словно магнитом. Нет, конечно, кони, подаренные ханом, тоже были хороши, но скачек, как Аргол, они бы не выиграли. Они словно были половинками единого целого, – расставаясь с конем вечером, Илуге чувствовал сожаление и желание вернуться, едва рассветет. Теперь Аргол уже позволял ему надевать на него седло, хоть Илуге и чувствовал его недовольство. Однако в бою – никуда не денешься – неоседланная лошадь все же слишком опасна, это он теперь понимал. Он вообще много понял о том бое, когда раз за разом прокручивал внутри себя картинки произошедшего. Думал о том, что можно было избежать таких потерь. Что следовало выслать разведчиков. Что следовало отдать команду рубить решетки, невзирая на то, является он командиром или нет, – в суматохе боя многие бы подчинились инстинктивно. Будь он на месте Кимчи – он бы действовал более правильно. Но кто, кроме него самого, поверил бы в это? Кто назначил бы его? В степи все решает степень принадлежности к роду, соблюдение традиций, отличающие одно племя от другого. Каждый кичится своим, каждый презрительно косит на соседа, каждый плетет свою паутинку, чтобы подняться повыше да побольше урвать. Разве хорошо был спланирован поход, о котором столько хвалятся сейчас у костров? По совести сказать – плохо. Да только легко сейчас осуждать чужие ошибки. Кто знает, не сделал бы и он на месте Кимчи или Джэгэ чего-нибудь непоправимого…
Пустые мысли, новый хан скорее всего никогда не доверит ему командовать хотя бы сотней. Илуге вздыхал и возвращался к работе.
Он старательно чистил упряжь, когда его нашел Бозой – немолодой воин из личной свиты хана.
– Эй, Илуге. Тебя опять зовут. – За равнодушным тоном проскальзывало неудовольствие – мол, много чести безродному сопляку. Илуге уже и отвык в последнее время от такого отношения – многие в племени, особенно молодые, смотрели на него с восхищением. Илуге с опозданием вспомнил, что Бозой был среди тех, кто тогда – целую вечность назад – нашел их у реки.
– Как здоровье хана? – коротко спросил он, подавив рвущийся с языка резкий ответ.
– Умирает, – неохотно процедил Бозой. – Ему бы отдыхать сейчас, так нет – вызывает всех одного за другим…
– Он пока еще хан, и его воля – закон, – пожал плечами Илуге. – Вызывает – значит, так надо.
На это Бозою сказать было нечего, однако он не преминул фыркнуть и услать коня вперед, предоставив Илуге добираться самостоятельно. На душе у Илуге было скверно. Он смутно чувствовал, что то благоволение, которое выказывал ему Темрик, вызывает зависть и раздражение. И очень скоро ему припомнят многое из того, о чем сейчас помалкивают.
Казалось, Темрик задался целью навредить ему максимально: юрта опять была полна влиятельных людей, встретивших его появление с недоумением, к которому на этот раз явственно примешивалось неудовольствие. Хан, тяжело дыша, полулежал на груде подушек. Его дочь и жена поддерживали его с обеих сторон, рядом же сидел Онхотой с лицом столь бесстрастным, что это пугало. Справа и слева толпились многочисленные родственники хана, вожди и прочие главы родов.
– Хорошо. – Хан слабо пошевелил пальцами, завидев Илуге. – Подойди-ка, парень.
Каждое слово давалось ему с трудом. Илуге хотел было поприветствовать хана обычным пожеланием здоровья и удачи, но вовремя прикусил язык: еще истолкуют как насмешку. Он кивнул и молча протиснулся вперед.
– Вот моя воля, – прохрипел Темрик, однако так, что его услышали все, до последнего человека. – Я пока не увидел своего внука мертвым, и до тех пор – он жив. Если он ушел к косхам, я желаю, чтобы мой внук Чиркен вернулся в племя. Я выношу решение: внук мой Чиркен имел право увезти обещанную ему невесту, а Галбан не имел права обещать просватанную девушку другому. Потому тех из твоих нукеров, Джэгэ, что стреляли, я приказываю казнить у моей юрты немедленно.
Джэгэ дернулся, закусил губу, но промолчал. Хан с трудом перевел дыхание и продолжал:
– Я назначаю внука моего Чиркена военным вождем и призываю всех вас в свидетели моей воли, а также того, что Джэгэ как новый хан в день своего избрания обязан поклясться духами предков, что не отменит моего решения. Если… если Чиркен все же погиб, ты, Джэгэ, волен назначить военного вождя по своему усмотрению. За безопасностью обоих моих внуков я поручаю следить моим ближайшим родственникам Белгудэю и Бухе. Сейчас же, когда из-за случившегося недоразумения мой внук… покинул нас, кто-то должен отправиться за ним… Нет, Буха, ты останешься здесь…
Во время наступившей за этим долгой паузы на лицах присутствующих медленно проступало понимание мудрой тактики хана: опекун Чиркена нужен здесь в момент смерти хана как тот, кто не позволит ущемить его интересы, кто будет свидетелем произносимой клятвы. Хан отдышался и поднял руку:
– За моим внуком, вашим военным вождем, поедешь ты, Бозой… и ты, Илуге. Много воинов брать… не следует, так как большой отряд напугает… косхов. Возьмите… пятьдесят воинов.
«О нет! Только не это!» – подумал Илуге, почувствовал, как из желудка волной поднимается тошнотворный страх, который, как ему казалось, он уже никогда не испытает. Он уже раскрыл рот, чтобы отказаться, но встретился глазами с Темриком. Хан дернул уголком рта, и Илуге понял, что тот точно знает, что делает.
– В награду за возвращение моего внука тебе, Бозой, я жалую десять коней, а тебе Илуге… одного. Аргола.
Илуге до крови закусил губу. Вот так бывает: все, задуманное человеком, по воле Вечно Синего Неба уносит ветром в одно мгновение. Может ли он ослушаться воли умирающего хана, ради задуманного? Отказаться надо прямо сейчас – и принять позор и презрение, которым одарит его каждый джунгар, от которого потом не отмыться никакой доблестью. Или стоит принять случившееся как знак того, что время еще не пришло? Но придет ли оно когда-нибудь для него, если он отправится туда, куда его посылает Темрик?
Понимал ли это умирающий хан? Наверное, понимал, предлагая ему в уплату то, чего Илуге хотел больше всего на свете. Аргола.
«Выбор между долгом и честью».
Илуге снова поднял взгляд, долго смотрел в затянутые болью глаза старого хана. И кивнул.
Наконечник стрелы смотрел ему в лоб.
Косхи делали стрелы более узкие, однако крючковатые зазубрины, идущие по обоим крыльям наконечника, делали извлечение стрелы делом очень неприятным и затруднительным. Правда, с такого расстояния и извлекать будет незачем.
– Вы перешли границу! Говорите быстро – у кого-то может случайно дрогнуть рука!
Илуге не узнавал воина по голосу. Кожаный шлем с султаном из конского волоса с широкими нащечными пластинами не позволял хорошо его разглядеть. Илуге невольно с надеждой подумал, что и его собственный шлем скрывает его лицо так же хорошо. Кто знает, может, его и не узнают, если он будет помалкивать. За зиму его борода стала жесткой, а светловолосые и светлокожие люди, хоть и редко, встречаются у всех племен.
– А ты смелый, косх, – с неожиданным дружелюбием оскалился Бозой. – Что же до того, о чем ты соизволил спросить, то мы, если можно так сказать, едем вернуть нечто, по праву и крови нам… очень небезразличное. – Он говорил нарочито цветисто и медленно, явно наслаждаясь замешательством предводителя, проявившего излишнюю прыть. – А это находится как раз на ваших землях.
– Что же это? – Косх явно запутался в витиеватой фразе. «Опыта в переговорах у него никакого», – подумал Илуге и тут же одернул себя: у него самого, собственно, тоже не слишком много опыта. Кто же прячется под шлемом?
– Великий хан всех джунгаров Темрик, Старший Волк, послал нас за своим внуком Чиркеном, который не так давно перешел Уйгуль в вашу сторону. Хан надеется, что его внук был встречен с должным гостеприимством, коли решил посетить живущее с нами в мире долгие годы племя…
Бозой многозначительно оборвал фразу. Однако Илуге почувствовал, как он затаил дыхание: если Чиркен все еще жив, врать косх не посмеет.
Тот, однако, спокойно кивнул, и Илуге вместе с Бозоем медленно, осторожно выдохнули.
– Внук вашего уважаемого хана оказал нам честь и сейчас гостит у нашего вождя Бугата. Я провожу вас к нему, – очень взвешенно сказал он, явно опасаясь добавить еще что-нибудь. Лишнее.
Молча подал знак, и стрелы вернулись в колчаны. Косхов было не меньше сотни. Быстро их обнаружили, что, впрочем, и неудивительно: Илуге знал, что зимний стан косхов, с которого они еще не ушли, они здесь ставят неподалеку, меньше чем в полудне конного хода от Пупа и на таком же расстоянии от Уйгуль. Оно и понятно: обычно племя двигалось на летние кочевья, ближе к Горган-Ох, после того, как оканчивался Весенний торг на Пупе. По весне все сопредельные племена подкочевывали ближе к Пупу, на котором, кроме всего прочего, чаще всего проходил сбор племен, решались межплеменные распри или, напротив, ударяли по рукам сваты из других кочевий.
Бозой подал знак, и джунгары, ехавшие по степи рыхло, собрались в знаменитый «джунгарский клин» – боевое построение, когда в следующем ряду всадников всегда на два больше, чем в предыдущем. Илуге постарался затеряться в середине, между крупами коней, развевающимися султанами из конского волоса и лесом взблескивающих на солнце копий. Бозой заметил его маневр и издевательски хмыкнул.
В становище их, однако, не пустили. Остановили в двух полетах стрелы и послали к вождю вестника. Ждать пришлось долго. Кони нетерпеливо переминались с ноги на ногу, тянулись к молодой травке. До горизонта степь была усеяна ярким ковром цветков. «Должно быть, самые нетерпеливые уже собрались на Пупе, – промелькнуло в голове Илуге. – Как знать, может, и вождя тоже нет».
Он оказался прав. Наконец всадник вернулся и предложил Бозою принять гостеприимство брата вождя, Эрулена, поскольку сам вождь, Бугат, в данный момент находится на Пупе. Может, и Хораг с ними?
И когда Бозой повернулся, чтобы выбрать себе троих людей в сопровождение, Илуге охватило какое-то неприятное чувство. Так и есть, старый паршивец молча поманил его. «Понял, что я стараюсь быть незамеченным – и дразнит», – зло подумал он.
Илуге поглубже надвинул шлем, когда они неторопливо, как подобает послам, проехали по становищу. Вот юрты пастухов, где он жил почти постоянно, – их располагают на отшибе, поближе к стадам. Ему показалось – или он увидел курчавую голову Тургха? Вот юрта Хорага, перед входом копошатся люди, скорее всего слуги. (Илуге невольно затаил дыхание и выдохнул, только когда проехали.) Поодаль, на взгорке – юрта борган-гэгэ…
В юрте вождя ему бывать не доводилось. А вот Эрулена, брата вождя косхов Бугата и военного вождя, он узнал сразу. Слева от него сидел Чиркен. Лицо у него было таким, словно он разом постарел на десять зим. А справа – Хурде. Сердце Илуге пропустило один удар.
Хвала всем небесным покровителям, в юрте было не слишком светло. Илуге постарался занять место в самом темном углу, за спиной Бозоя. Говорить все равно будет не он. Может, и пронесет.
Эрулен приподнялся, гостеприимно раскинул руки:
– Рад видеть могущественных соседей, пришедших с миром, на нашей земле!
В словах приветствия все – и вопрос, и предупреждение. Бозой неторопливо отер усы, уселся на предложенное ему место гостя – напротив вождя. Прежде чем ответить, поглядел на Чиркена. Долго. С укоризной. Чиркен гордо вскинул голову, но все равно покраснел под этим взглядом.
– Скорбны наши вести, – начал Бозой. – Для ушей тех, кто считает себя джунгаром (на этих словах Чиркен дернулся). Хан наш Темрик умирает. И нет с ним его внука Чиркена, чтобы передать ему последние слова напутствия. И нет с джунгарами их военного вождя, ибо Темрик назначил военным вождем тебя, Чиркен, и все слышали его волю. А без военного вождя могучее племя – все равно что могучий воин без головы.
Чиркен снова вскинул голову, чтобы что-то сказать, но потом вдруг замолчал, закусив губу. Было похоже, что он еле сдерживает слезы.
– Есть и еще одна потеря, – продолжал Бозой, и слова его падали в воцарившуюся тишину. – Галбан скорбит о смерти своей дочери, Шонойн. Однако перед ханом он признал свою вину перед тобой, Чиркен. Виновники смерти девушки были казнены.
– Они простые исполнители! – выкрикнул Чиркен, губы его побелели. – Наказание должен понести тот, кто отдал приказ стрелять!
Бозой только посмотрел на него и медленно покачал головой. Чиркен опустил голову, уставившись на сжатые кулаки. Сердце Илуге неожиданно защемило от сочувствия к нему.
– Мы скорбим о мудром хане вместе с вами, о доблестные соседи, – почувствовав напряжение, вмешался Эрулен. – Воистину потеря ваша велика.
– Выказав прямо и без промедлений то, зачем джунгары перешли границу, могу теперь и я спросить, все ли спокойно у вас? – Бозой явно давал и косхам, и Чиркену переварить сказанное им раньше.