– Долго нельзя. Поймут скоро, – шепнул Юэ еле слышно, когда они оказались нос к носу в тишине, нарушаемой только потрескиванием костра.
– Мы лежать между скала и костер, – ответил Цой так же тихо. – Нас хуже видать.
Юэ пожалел, что не выработал никакого плана встречи со своим отрядом. Приходилось действовать наобум.
– Ночью забраться на вершину горы. Видно далеко. Увидеть город, – тихо сказал он.
– Плащ, – хитро усмехнулся маленький монах.
Юэ не успел и глазом моргнуть, как он уже выкатился в темноту. Оказалось, он может двигаться не менее бесшумно и незаметно, чем бьеты. Юэ понял только, когда под плащ начали заползать пучки местной жесткой травы и ветки, – до тех пор, пока не образовалась подходящая по размерам куча, которую с расстояния, в темноте, можно было принять за спящих. Сумки с провиантом и мазями и вообще все, что у них осталось, пришлось бросить. В какой-то момент Юэ почувствовал ужас, когда следом за Цоем, вертким, как угорь, принялся карабкаться наверх. Один камешек, неосторожно сорвавшийся из-под ноги, и…
Сапоги с подошвами из мягкой кожи ступали бесшумно. Меч – единственное, что Юэ взял с собой, он закинул на спину, чтобы не мешал. Идти было уже нельзя – приходилось карабкаться в темноте и тишине, стиснув зубы, медленно нащупывая опору. Нога, рука, нога, рука. Пальцы впивались в камень, как клещи. Сверху сыпался песок из-под ног проводника, забивал волосы и ноздри. Изредка Юэ отдыхал, нащупав выступ пошире. И снова полз наверх.
Сначала пришла усталость. Юэ обливался потом на ледяном ветру, от которого пальцы превращались в бесчувственные обрубки. Они поднимались все выше, деревьев уже почти не было, зато хребет здесь изогнулся благословенной лощиной, и их наконец закрыло нависшей скалой. Можно было распрямиться и какое-то время двигаться бегом. Потом опять на четвереньках. Потом опять на руках, не имея сил и возможности смахнуть выступающие злые слезы.
Последний подъем на вершину дался им с неимоверным трудом. Здесь кое-где камни обледенели и были пугающе скользкими. Один раз Юэ едва не сорвался вниз, и только Цой спас его, вовремя схватил за беспомощно растопыренные пальцы, ухватил и тащил, сам оскальзываясь и рискуя свалиться следом. Темнота начала светлеть.
Впрочем, пути назад не было, и Юэ это знал. Теперь они раскрыты, беспомощны. Смерть в очередной раз подошла близко, заглянула в глаза. Они могут умереть прямо сейчас.
Солнце взошло над горами, словно вспышка, ослепило глаза. Когда глаза привыкли, Юэ смог поглядеть вниз, и голова его закружилась: путь, который они проделали в темноте, был пугающим. На миг забилась в горле трусливая мысль, что он будет сидеть здесь пока не замерзнет, – все лучше, чем переломать себе все кости только для того, чтобы их, беспомощных, добили бьеты.
А потом он увидел город, город в долине между гор. Там, внизу, блестящей извилистой змеей текла река, и оба ее берега утопали в густой зелени. А из зеленой пены то тут, то там поднимались широкие, изогнутые на концах красные крыши. И верхушки бьетских пирамид, на верхних ступенях которых что-то блестело: наверное, алтари. Прямо перед рекой высилась гигантская бронзовая статуя Падме, и Юэ увидел, как лучи утреннего солнца высекли блики на ее гладкой поверхности. Зрелище было настолько прекрасным, что на какое-то мгновение он, забыв обо всем, залюбовался им.
– Мы нашли ее, – прошептал он.
– Вниз. Скорее! – Проводник, ничуть не вдохновленный красотами, уже тянул его за рукав. – Выполнить задание. Возвращаться, если жить.
– Да уж, если останемся в живых, – усмехнулся Юэ. Ничего еще не требовало от него такого усилия воли, как снова встать на разбитые в кровь колени и начать спуск. Колени дрожали, пальцы отказывались сгибаться. Дыхание с хрипом вылетало изо рта. Он думал о том, что внизу бьетские следопыты, должно быть, уже движутся навстречу, хоть они и были осторожны.
Спустившись до памятной лощины, они несколько минут отдыхали, жадно глотая воздух и испытывая ужас от мысли, что все это только начало их бед. Наконец Юэ заставил себя встать и сделал несколько неверных шагов к тому обрыву, с которого они пришли.
– Не туда! – замахал руками Цой. – Другой склон!
Это было разумно, да. Шансов поймать их у бьетов будет меньше. Но спускаться по непроверенному склону – чистое безумие! Юэ подумал… И поплелся следом.
Им повезло. Спускаться с этой стороны оказалось легче: они нашли узкий, выточенный в камне желоб, каким, должно быть, спускаются по весне талые воды. Они скользили по нему, прижавшись к камню и уперевшись руками и ногами в гладкие боковые выступы. Получалось даже быстрее, сопки внизу приобрели очертания, он даже мог различить отдельные деревья и различить перекаты на реке, которая здесь, пробившись через ущелье, вытекала в предгорья.
А потом Цой остановился, и Юэ едва не налетел на него. Заглянув монаху через плечо, Юэ обомлел – спасительный желоб кончился. Склон кончился тоже, оборвавшись пропастью, – должно быть, отсюда горный ручей эффектным водопадом падает в реку, которая синеет далеко внизу.
Они переглянулись. Юэ посмотрел наверх. Взобраться обратно не было никакой возможности: каменный желоб оказался коварной ловушкой. А прыгать вниз, не зная глубину реки… Крошечный пятачок, на котором они вдвоем еле могут поставить каждый по одной ступне, в любой момент может обломиться.
– Надо прыгать, – мрачно сказал Цой, покосившись на Юэ.
– Надо, – отозвался Юэ.
По крайней мере Синьмэ даровал ему красивую смерть. Не позорную смерть от укуса какой-нибудь твари. Не мучительную – в руках бьетов, изрезанным на куски и выдавшим все секреты, которые он знает и не знает, и не бессмысленную – от лихорадки. Он был послан найти столицу бьетов и нашел ее. Он выполнил приказ Бастэ. И еще остается шанс, что Синтаю удастся выбраться…
Юэ глубоко вздохнул, раскинул руки, словно птица, и оттолкнулся.
Его рот наполнился кислым привкусом, живот завязался в узел, накатила обессиливающая тошнота… В следующее мгновение вода ударила его, словно твердая поверхность, напрочь отбив ноги. Юэ бешено заработал руками, видя, как над головой нарастает пугающая толща воды. В какой-то-момент ему показалось, что он попросту утонет, но тут – о чудо! – его голова оказалась на поверхности.
Вода была обжигающе холодной, ногу свело судорогой, но Юэ упрямо барахтался в быстром течении. Теперь он верил, что выживет, несмотря ни на что!
Когда он, приволакивая сведенную судорогой ногу, мокрый, стучащий зубами, выбрался на берег, Цоя нигде не было видно. Однако Юэ пока было даже не до этого. Растирая посиневшую конечность и трясясь всем телом, он пытался собрать воедино остатки мыслей, которые все как одну вышибло из его головы. Сейчас он был всего лишь примитивное животное, только что избежавшее верной смерти. Его трясло не только от холода, и все сильнее.
Из воды показалась рука, затем черноволосая голова. Юэ еле сдержал радостный вопль. Монах покрутился на месте, нашел его глазами, а потом сделал недвусмысленный жест, приглашающий присоединистья.
При мысли о том, чтобы снова залезть в ледяную купель, кожа у Юэ вся покрылась пупырышками. Однако он решительно подавил позывы бунтующего тела. Река понесет их на своей спине куда быстрее, нежели они дойдут сами. И в отличие от земли они не оставят на ней следов. Юэ одним быстрым движением снова прыгнул в воду. Ему показалось – или его тело приспособилось? По крайней мере ногу больше не сводило, когда он энергичными гребками бросился догонять Цоя, которого уже снесло вниз довольно далеко. Догнав, он позволил себе чуть-чуть выдохнуть и позволить реке нести себя в своем собственном ритме. Теперь уже не казалось так холодно – просто ломило уставшее, израненное тело.
Вырвавшись на волю из горной теснины, река разливалась широкой дугой, и обессиленных мужчин вынесло к сказочно красивому плесу, вдоль которого густо росли деревья, насыщающиеся влагой вблизи водоема. Юэ обнаружил, что его ноги касаются дна, попытался встать, но не смог. Он повзолил реке поднести его к упавшему дереву и обессиленно ткнулся в него. Мокрая рука вцепилась ему в плечо, и он увидел Цоя, с лицом серым, словно перья совы или пасмурное небо.
– Надо плыть, – прохрипел он. На него было жалко смотреть. Но Юэ понимал, что он прав. Еще до заката бьеты прочешут все окрестности. Их единственный шанс – раньше оказаться вне пределов их досягаемости.
Дерево качнулось под их тяжестью, и Юэ осенило. Он нащупал один из нескольких корней, которыми оно упрямо цеплялось за землю, и принялся остервенело рубить его. Меч в его дрожащей руке наносил слабые, какие-то игрушечные удары, однако дерево подалось, задрожало и оборвало оставшиеся корни под собственной тяжестью. Юэ нырнул и вцепился в одну из ветвей. Это было истинной милостью Синьмэ – кроме того, что беглецы обрели опору, теперь за растрепанной кроной их практически нельзя различить. Нужно только держаться и плыть, плыть…
– Надо плыть, – прохрипел он. На него было жалко смотреть. Но Юэ понимал, что он прав. Еще до заката бьеты прочешут все окрестности. Их единственный шанс – раньше оказаться вне пределов их досягаемости.
Дерево качнулось под их тяжестью, и Юэ осенило. Он нащупал один из нескольких корней, которыми оно упрямо цеплялось за землю, и принялся остервенело рубить его. Меч в его дрожащей руке наносил слабые, какие-то игрушечные удары, однако дерево подалось, задрожало и оборвало оставшиеся корни под собственной тяжестью. Юэ нырнул и вцепился в одну из ветвей. Это было истинной милостью Синьмэ – кроме того, что беглецы обрели опору, теперь за растрепанной кроной их практически нельзя различить. Нужно только держаться и плыть, плыть…
Когда начало смеркаться, они прибуксовали свой импровизированный плот к берегу, вылезли на четвереньках и, дрожа, уснули, обнявшись, словно какие-нибудь любовники на старинной гравюре. Юэ в этот момент было совершенно все равно. Ему было даже все равно, проснется он или нет. Кроме рваного плаща и меча, у него ничего не было.
Утром Цой, умудрившись проснуться первым, бесцеремонно разбудил его. Юэ казалось, что из его тела высосали все крохи тепла. Но он покорно полез в воду, и начался следующий бесконечный день.
В середине третьего дня река замедлила свое течение, лес по ее берегам стал гуще. К этому времени они спустились со значительной высоты, сделав это быстрее, намного быстрее, чем это происходило раньше.
Озабоченно покрутив головой, Цой решительно сказал:
– Нельзя дальше. Река уходить север. Надо идти лес, где лошади. – Юэ ничего не оставалось, как согласиться.
Его сапоги опять порвались, но Юэ отнесся к этому практически равнодушно: не впервой, пожалуй. Он теперь тоже научился ориентироваться по звездам и понимал, что Цой прав, и нужно забирать южнее, – если им повезет, они найдут хотя бы одну лошадь, если тех не прикарманили местные крестьяне и не сожрали хищники. Без лошадей добраться обратно будет… тяжелее.
Через восемь дней голодного ада – удалось только несколько раз полакомиться птичьими яйцами, которые монах добыл с обезьяньей ловкостью (правда, Цой еще с хрустом пожирал каких-то крупных жуков, но Юэ не смог себя пересилить) – они, исхудавшие, оборванные, полубезумные от напряжения, нашли остатки собственного лагеря. Чутье не подвело Цоя – лошадей они оставили где-то здесь. Но найти их…
Все равно после долгого блуждания по лесу вслепую в том, чтобы сунуть руки в кучку старого пепла, засыпанного мхом и листьями, было что-то успокаивающее. Они на пути домой.
Ночевали они на деревьях – Цой научил Юэ спать, свесив с ветки конечности таким образом, чтобы не терять равновесие. Они и спали, когда внизу что-то то ли хрустнуло, то ли зашевелилось. Юэ увидел, как на приметное место выходит человек.
– Синтай! – Когда он его узнал, облегчение было столь сильным, что Юэ едва не свалился с ветки. Торопясь, обдирая руки, он спрыгнул на землю и бросился к товарищу.
И чуть не напоролся на меч. Его спасло только то, что он споткнулся о какой-то торчащий корень и растянулся раньше, чем лезвие пропороло воздух там, где он должен был оказаться мгновение спустя. Юэ был настолько ошеломлен, что даже не успел вытащить собственное оружие. Он лежал и смотрел, как Синтай заносит над ним свой клинок. «Жалкая смерть», – мелькнуло в голове.
Что-то коротко свистнуло, и Синтай дернулся, отвлекся, глухо зырычал. Инстинкт бросил Юэ вбок, за спину противнику, выбросил вперед руку с мечом. Лезвия сердито звякнули, однако удар был слабым, будто замедленным. Отскочив, Юэ покрепче стиснул рукоять, однако это было уже лишним: Синтай медленно падал на колени, из его горла доносился клокочущий всхлип. Юэ уловил звук со стороны дерева, осторожные легкие шаги. Цой.
Монах подошел по траве, перевернул еще корчащееся в судорогах тело.
– Предать. Давно подозревать, – лаконично сказал он и плюнул прямо в стекленеющие глаза.
– Ты спас мне жизнь, – медленно выговорил Юэ, тупо глядя на труп человека, к которому даже успел привязаться, которому вверил командование своим отрядом. Предательство Синтая означало, что все они наверняка мертвы. Что, если бы не Цой, и он бы сейчас лежал здесь, скалясь в небо бессмысленной улыбкой.
– Это все суккутта, – грязный палец монаха ткнул в амулет. – Сильно охранять. Даже таких глупых.
Глава 10. Ургашская загадка
Предсказание госпожи Ю-тэ сбылось. Теперь она снова – фрейлина ее величества вдовствующей императрицы-матери. Госпожа прислала ей указ о ее восстановлении в ранге уже на следующее утро, что говорило о том, насколько хорошо и незаметно действуют ее шпионы. Наверное, это должно было бы ее радовать. Если бы так не пугало. С тех пор как они обе в первый раз переступили порог Шафранового Чертога, И-Лэнь постоянно ощущала себя висящей на волоске. Так вот оно каково, чувствовать себя не защищенной высоким родством, умом и талантом мужа?
Больше всего с ума ее сводил страх за дочь. Какое-то время она еще слабо надеялась на то, что все закончится шуткой. По крайней мере, так она подала свой визит к императору в беседе с дядей. Однако господин Той, несмотря на ее беззаботный тон, чуть не по словам заставил ее пересказать их беседу, пожевал губами и стал озабоченным. В свои игры он ее посвящать не стал, наказал только ни на шаг не отпускать от себя детей и на следующий же день прислал молчаливую рабыню – пробовать всю еду и все питье, которое появлялось у них на столе. С тех пор на сердце у И-Лэнь стало неспокойно.
А потом, в седьмой день месяца Ивы, когда на них уже распустились первые сережки, возвещая весну, Господин Шафрана прислал на девочкой. И снова. И снова.
Потом И-Лэнь думала, что Шуань-ю девочка быстро надоест, и о них забудут. В конце концов она практически достигла своей цели: по крайней мере смерть ее мужа расследуют, и император сожалел о ней. Если есть в ней виновные, то их найдут. Чего ей еще было желать?
Но судьбы людские в руках богов, и в поднебесном мире случаются странные вещи. Господин Шафрана и не думал забывать о девочке. Мало того, он потребовал ее постоянного присутствия при своей особе – неслыханная честь! Наложницы императора, никогда и не видевшие своего повелителя, рвали на себе волосы, придворные возбужденно шептались – неужели дочь опального полководца сумела отвратить императора от «южного поветрия», как деликатно здесь именовали влечение к лицам своего пола? Это было невероятно! И-Лэнь тоже в глубине души хотелось бы в это верить…
Но она точно знала, что никакая из тунгун – специально назначаемых для этого придворных дам – еще не обмакнула кисть в красную кисточку и не отметила в своей книге ни одно императорское сношение с женщиной (что должно было быть проделано обязательно: во-первых, для точного установления высочайшего отцовства, а во-вторых, для вычисления времени зачатия будущего августейшего младенца и связанных с ним благоприятных и неблагоприятных примет).
Кроме того, Рри и не думал пропадать из поля зрения. Они с императором все так же проводили время в увеселениях и забавах. В те редкие минуты, когда И-Лэнь теперь удавалось видеть дочь, та сказала, что Рри теперь с ней ласков и снисходителен, как с комнатной собачкой. Что ж, это было лучше, чем противостояние. К сегодняшнему дню Рри уже должен понять, что О-Лэи ему не соперница. Можно ли вычеркнуть его из списка тех, кто может угрожать жизни ее дочери? И-Лэнь вздыхала и старалась отогнать страшные, точившие ее изнутри мысли.
Дядя был в полном восторге. Он теперь мог узнавать от О-Лэи содержание многих бесед императора, а это усиливало его позиции. Конечно, в том случае, если он мог перемолвиться с ней словом.
Императрица-мать почти сразу начала осторожно обхаживать И-Лэнь. Возможно, тогда она еще не разобралась в ситуации и всерьез считала, что О-Лэи может стать новой императрицей. Однако и после она предпочла приблизить И-Лэнь к себе, – возможно, с целью следить за ней. Так или иначе, это вызывало открытое бешенство Первой Фрейлины. Императрица-мать в своем довольно-таки скучном существовании находила… забавным сталкивать лбами своих фрейлин.
И-Лэнь, кстати, обнаружила, что за время ссылки почему-то потеряла вкус к такого рода вещам. Она с удивлением обнаруживала в себе эти изменения по мере того, как снова втягивалась в орбиту придворной жизни, столь привычную для нее. Раньше ей, например, казалось весьма, весьма важным, кому императрица мать позволит нести ее веер, кто чаще остается почитать ей на ночь книгу и с кем сиятельная госпожа направится поутру в часовню или соизволит плавать в лодке.
Впрочем, оно и вправду было так. Иногда императрица проговаривалась. Или позволяла считать, что проговаривалась. Госпожа Хризантем (официальный титул императрицы-матери, так же как Госпожа Сливы – титул Невесты Императора и Лотосовая Госпожа – титул его жены) провела на престоле или рядом с ним всю свою жизнь и, уж конечно, просто так ничего и никогда не говорила. В этот момент быть рядом исключительно важно – от подсказки или небрежной фразы, сказанной этой рано увядшей женщиной с маленьким обвисшим личиком и усталым, жестким ртом, зависело иногда больше, чем от приказа иных министров. Потому что И-Лэнь доводилось видеть, как уже подписанные приказы небрежно швырялись этим министрам в лицо. И переписывались.