– Я, хан, должен думать о племени, – улыбаясь все шире, говорил Марух. – Почему мои воины должны умирать за неизвестную ургашку? Твоя просьба глупа. И отошли свою беловолосую колдунью – ее вопли распугали всех лошадей.
Илуге стиснул зубы.
– Я должен за ней поехать. В одиночку мне туда не пробраться.
– Ты забыл, что и ты не должен покидать племя без согласия главы рода… или самого хана, если у тебя его нет. А я тебя не отпускал. – Марух слегка пошевелил пальцами, словно в задумчивости. – За неисполнение воли хана полагается смерть. В конце концов, ты ведь ни разу ее не видел. Твоя ли она мать – или тебе наплели сказок, которым слишком хочется верить бывшему рабу?
– Я просил Крова и Крови и был принят. Я не раб. – Илуге надеялся, что его голос все-таки не дрожит. Его мышцы были напряжены до боли.
– Да, – хан подбадривающе развернул ладони, – ты воин. А воин обязан повиноваться своему хану. Теперь иди. Ты утомил меня. – Марух смотрел на него в упор, готовый крикнуть своих горганов в любую минуту.
Илуге встал. Вся ярость, вся боль куда-то ушли. Так с ним бывало, когда он действительно принимал решение. Единственное из возможных. Он тоже улыбнулся, наклоняя голову в почтительном поклоне.
Удивленный этой внезапной переменой, Марух заинтересованно приподнял брови.
– Я обрадован твоей… дисциплиной, ургаш. Именно так следует служить хану.
И он милостиво кивнул. В этот момент Илуге не спеша снял шапку, ухватил на затылке прядь своих волос, скрутил в узел. Недавно отросшие волосы были слишком короткими, и он срезал их широким, неровным клоком.
– Хану следует повиноваться. Для меня моя мать стоит того, чтобы умереть за нее, – ответил Илуге. – А для тебя, великий хан?
– Ты вызываешь меня на поединок? – взревел Марух, побагровев. Он этого никак не ожидал.
– Да. Прямо сейчас. Время дорого. – С этими словами Илуге вышел из ханской юрты, показал ошарашенным стражникам завязанную в узел прядь своих волос – Знак Поединка, и насадил их на копье с ханским бунчуком, развевавшимся перед юртой.
– Этому не бывать! – ревел разъяренный Марух за его спиной. – Джунгары не примут иноземца!
– Если ты откажешься от поединка, я первый назову тебя трусом, – громко сказал Илуге. Он был абсолютно, неестественно спокоен – только лица людей и предметы вдруг стали какими-то резкими, волна тончайших запахов и звуков ударила в него.
Марух выбежал из юрты в тот момент, когда Илуге резким ударом в шею сшиб стражника, пытавшегося его задержать, и снял с перекладины на бунчуке огромный сигнальный рог. Низкий, хриплый рев завибрировал в морозном воздухе. Со всех сторон начали появляться воины, женщины, дети – рог служил знаком важного события и в последнее время стал символом тревожных перемен.
– Ах ты, щенок! – заорал Марух, окончательно выйдя из себя. – Хочешь Поединка – будет тебе Поединок! Расчистить место! Онхотоя сюда! Живо!
К тому моменту, как расчистили место, собрались почти все. Илуге знал, почему так злится хан, – не так давно большая часть родовитых горган-джунгаров, поддерживавших Маруха, откочевала, посчитав, что он достаточно упрочил свое положение. Люди вокруг молчали настороженно и недобро.
Марух поднял руку и постарался говорить медленно и звучно, как подобает его сану:
– Слушайте меня, люди Волка! По законам, установленным предками, каждый джунгарский воин может стать ханом. Это незыблемо, как Вечно Синее Небо. Для этого он должен победить хана в честном поединке, чтобы вами не правил слабый или трусливый человек. И это так. Вы видите прядь волос на ханском бунчуке. Человек по имени Илуге вызвал меня, хана всех джунгаров, на поединок. По обычаю следует спросить племя: примут ли джунгары человека по имени Илуге, если он победит?
Вновь воцарилась тишина. Илуге почувствовал, как холод ползет по позвоночнику. Если никто не скажет «да», поединку не бывать, и тогда он пожалеет о том, что не остался у косхов.
– Примут, – четко сказал Чиркен, буравя Маруха ненавидящим взглядом. После его слов по рядам пронесся изумленный вздох.
– Примут, – прогудел Ягут, и его подхватили Унда с Чонрагом.
– Примут, – улыбнулся Онхотой.
– При-и-мут! – заревели следом сотни глоток.
Илуге почувствовал себя так, словно хорошо хлебнул из бурдюка. Его щеки залил горячий румянец.
Лицо хана перекосила гримаса злости: он явно рассчитывал оставить Илуге в неловкой, враждебной тишине, а следом выгнать, как гонят шелудивого пса, осмелившегося войти в жилище.
– Да будет так! – рявкнул он. – Принесите мой меч!
Меч Илуге был с ним, когда он пошел к хану. Перед входом его по обычаю отдавали, и сейчас горганский стражник с неохотой протянул его. Илуге вынул из ножен клинок Орхоя, с грустью и благодарностью погладил синеватую поверхность клинка. Посмотрел в небо.
«Да пребудет с тобой удача, где бы ты ни был». А ему придется справляться самому. Когда-то его ужасно злило и лишало уверенности присутствие внутри себя воина, чья слава и опыт настолько превосходили его собственные. Он испытывал стыд и бешенство от подвигов, совершаемых в его теле другим. А теперь – только теперь – понял, насколько привык к этой уверенности в своих силах, с которой жил последнее время. А если сейчас он совершит ошибку? Внутри зашевелился страх.
Илуге резко одернул себя. Где-то там, в незнакомой стране, в клетке на площади умирает лишенная одежды и пищи женщина. Каждое мгновение выпивает ее жизнь по капле. Он не должен думать ни о чем, кроме этого. И не имеет права на поражение.
По обычаю они разделись до пояса, невзирая на то, что мороз ощутимо покусывал тело: так подчеркивалось, что на противниках нет брони, а в потайных карманах – оружия. Илуге за этот год значительно раздался в плечах, и по силе, пожалуй, не уступал Маруху. На стороне горгана было преимущество в опыте. На стороне Илуге – его молодость.
Онхотой ударил в свой бубен и противники начали сходиться.
«Я не могу проиграть, – промелькнуло в голове. – Онхотой предсказал мне другую судьбу».
Илуге уже не мог рассчитывать на пренебрежение к мальчишке, которое когда-то помогло ему поединке с Тулуем: слава за ним, пожалуй, шла большая. Но и он уже не был настолько неопытен. Глаза как-то сами собой отмечали, как двигается противник, как переносит вес тела, готовясь к очередному выпаду. Меч Орхоя привычно холодил руку. Левая рука слушалась прекрасно.
Марух привычно вскинул меч и закрутил его над головой, не столько нападая, сколько демонстрируя свою силу. Следом он перешел к серии быстрых выпадов, проверяя реакцию противника. Мечи встретились и зазвенели. Простая пока атака – наносить удар за ударом, проверяя, насколько вынослива у противника ведущая рука. Однако Илуге почти полгода берег левую руку и вынужден был все делать правой, а потому сейчас именно Марух с некоторым изумлением был вынужден сменить тактику. Меч Илуге оставался такими же быстрым и твердым и легко парировал обманные финты, которыми заканчивалась серия ударов и которые позволяют выбить меч из ослабевшей руки.
Схватка набирала силу. Марух заметил, что Илуге бережет левую руку, и усилил нажим. Удары клинков слились в неумолкающий переливчатый звон, и Илуге был вынужден отскочить, когда лезвие на волосок прошло рядом с его едва зажившим плечом.
Однако он тоже заметил кое-что важное: Марух привык биться в конном бою, а потому большинство его ударов были нацелены в верхнюю часть корпуса и ложились широко, с размахом, открывая некоторое пространство для быстрых колющих выпадов. Илуге еще отступил, обдумывая тактику.
В этот момент вышло солнце и заиграло на клинке Маруха, умело направленному ему прямо в глаза. Илуге инстинктивно ушел вбок, и только это его спасло: сверкающий меч уже пропорол воздух в том месте, где он только что стоял.
Однако Марух слишком хотел достать Илуге, и потому инерция пронесла его на шаг вперед. Немного – но вполне достаточно, чтобы, резко крутанувшись и присев, молниеносно полоснуть по ногам противника. Марух взвыл. Удар вышел не слишком сильным, пришедшись чуть выше колен, но из обеих ран обильно полилась кровь. Теперь Марух понял, что у него есть шанс выиграть только до тех пор, пока его еще в полной мере слушаются ноги. Он пошел на Илуге напрямую, и силы в его руках оставалось еще столько, что прийдись удар на незащищенное тело Илуге, он бы рассек его надвое. Ему удалось пару раз оцарапать Илуге, однако тот избрал довольно изматывающую, но подвижную тактику, кружась вокруг противника, постоянно заставляя его быстро двигаться – и увеличивая тем самым потерю крови. Илуге видел, как кровь пропитывает штаны хана и стекает тому в сапоги. Утоптанный снег вокруг них стал красным.
Второй раз он достал хана самым простым колющим ударом, пропоров бок, и понял, что Марух слабеет. Он побледнел, на лбу выступили капли пота. Теперь он уже не был так уверен в исходе поединка, как вначале, и перешел к обороне.
Краем глаза Илуге видел напряженные лица людей, пар от их дыхания, облачками улетавший вверх. Мечи в их руках вершили свой завораживающий танец. Удар, финт, короткое равновесие мечей, скрестившихся у рукояти. Еще финт, разворот…
Марух все-таки поскользнулся из-за крови, пропитавшей сапоги, его удар ушел вбок, и Илуге, сделав полный оборот, обрушил на него свой меч между шеей и ключицей. Хрустнула кость, меч Маруха выпал из ослабевшей руки. Из шеи хана ударила струя алой крови, заливая его самого, Илуге, снег вокруг. Кто-то в толпе закричал.
Марух упал, и Илуге остановился над ним, тяжело дыша. Все молчали. Хан попытался что-то произнести, но в его горле вдруг страшно и влажно заклокотало, потом изо рта хлынула кровь, сливаясь с алым ручьем, текущим из шеи. Марух судорожно вздохнул и замер, глядя в небо немигающими глазами.
– Поединок свершился, – в полной тишине провозгласил Онхотой. – Степной Волк выбрал нового вожака.
Все молчали. Илуге сделал несколько шагов назад и медленно подобрал свою валявшуюся на снегу одежду. Мороз, наконец, заново вцепился в его тело. Пока что он ничего не чувствовал. Совершенно ничего.
– По обычаям джунгаров теперь ты – наш хан, – продолжал Онхотой. – Да помогут тебе духи править племенем разумно!
Почудилось ли ему в словах шамана предостережение?
– Это не мой путь, – неожиданно для себя самого сказал Илуге. – Я должен немедленно ехать в Ургах, где могу погибнуть. Вам нужен другой хан.
Толпа собравшихся заволновалась.
– Закон джунгаров свершился, – сурово сказал Онхотой. – Теперь ты – хан. Ты вышел на поединок, зная это. Теперь ты должен в первую очередь думать о племени. Уже три хана сменились у нас с начала весны. Что будет с нами, если и ты уйдешь?
– Пусть Чиркен будет ханом. – Он увидел, как где-то в толпе всплеснул руками Белгудэй. – Он – наследник Темрика.
– Мне твои подачки не нужны! – яростно завопил Чиркен со своего места.
– Хан может назначить наследника и отказаться в его пользу, – многозначительно произнес Онхотой. – Воля хана освящена предками. Назначить наследника разумно, так как поединок по обычаю может свершиться только в том случае, если хан не назначил наследника.
Даже в этом состоянии Илуге сообразил, что Онхотой указывает ему на ошибку, из-за которой погиб Джэгэ, не захотев назначить своим наследником Чиркена.
– Тогда пусть будет так! – не обращая внимания на Чиркена, Илуге возвысил голос, чтобы слышали все. – Я назначаю своим наследником нашего военного вождя Чиркена и отказываюсь от ханства в пользу него. В обмен на его обещание не препятствовать мне в спасении моей матери и дать мне с собой тридцать воинов – тех, что пойдут со мной добровольно и безо всякой надежды на добычу. А также позаботиться о моей… сестре Янире в случае моей смерти. Я сказал.
Людское море взорвалось разноголосыми выкриками, в которых слышались и сожаление, и возмущение, и радость. Онхотой подошел к нему совсем близко, положил руки на плечи.
– Стать ханом и удержать ханский бунчук – вещи очень разные. Марух не понял этого. А ты принял лучшее решение из всех возможных, вновь восстановив справедливость и равновесие, нарушенные после смерти Темрика. Я преклоняюсь перед твоей мудростью.
– Я не мудр, – сказал Илуге, с мучительной гримасой отирая кровь с меча. – Просто у меня нет времени.
Глава 16. Дни мертвых
Когда Илуге, Баргузен и Элира, полностью собранные в дорогу, подъехали к месту, где Илуге приказал собраться тем, кто будет готов с ним идти, Баргузен только изумленно присвистнул. Вместо тридцати воинов, которых он просил у Маруха, на равнине за кольцом юрт собралось не меньше трехсот. Завидев его, всадники вскочили в седла, всем своим видом выражая готовность. Многие держали под уздцы запасных лошадей.
– Я всегда знал, что ты большой скромник, брат, – хмыкнул Баргузен. – Зря ты отказался от ханства.
– Уж ты бы точно не отказался, – съязвил Илуге, подъезжая.
Им пришлось потратить какое-то время на уговоры, чтобы отобрать с помощью Элиры тех, кто мог хотя бы отдаленно сойти за шерпа – коренной народ Ургаха, живший в этих горах еще до того, как туда явились белоголовые пришельцы с запада. Набралось около семидесяти человек – молодые, хорошо показавшие себя в походе на тэрэитов воины. Слишком много, но пришлось бы потратить больше времени на препирания – каждый был настроен решительно.
Когда воины уже выстроились, готовясь выступить, появился Чиркен с двумя рослыми челядинцами, ведя на поводу вороного жеребца. Илуге издалека узнал Аргола.
Лицо новоявленного хана было хмурым.
– Держи. Мой дед обещал его тебе. Он твой, – резковато сказал он. – Мне чужого не надо.
– Благодарю тебя, хан, – спокойно и почтительно ответил Илуге, хотя внутри у него стало горячо-горячо. – Это лучший подарок. И ко времени.
– Возьми это, – Чиркен протянул ему Дорожную Тамгу, – знак мирных намерений для прохода по чужим землям.
– И за это спасибо, хан. Я не подумал. – Илуге серьезно кивнул, глядя Чиркену в глаза.
Он и так видел, что Чиркен злится на него. Однако хан ограничился только мрачным взглядом исподлобья, гикнул и галопом пустил коня назад к становищу – знал, что у Илуге нет времени на разговоры. Следовало выезжать немедленно.
Они ехали так быстро, как могли и как позволяли им запасные лошади. В любой момент снегопады могут сделать перевалы опасными, объяснила Элира. После некоторых колебаний было принято решение проникнуть в Ургах через перевал Косэчу – плоскогорье Танг, через которое лежал путь на перевал Тэмчиут, слишком хорошо просматривалось, и кроме того, не исключено, что князь после недавних событий выставил дозорных.
Перевал Косэчу был единственным, которым пользовались редко – из-за его почти полной непроходимости. Однако в землях горных охоритов, владениях Кухулена-отэгэ, побратима Темрика, Илуге надеялся найти проводника. Надо молить всех небесных тэнгэринов, чтобы снега не перевале легли еще не слишком высоко. Иначе… иначе они опоздают бесповоротно.
Их путь сейчас лежал на юго-запад, по южному побережью озера Итаган. Они вышли к озеру на третий день нелегкого пути у устья реки Лханны – широкой, но мелкой каменистой речки. Кое-где река уже начинала замерзать, но за счет быстрого течения ее еще можно было перейти. За Лханной начинались земли ичелугов.
Илуге против воли ужаснулся тому, что сделал этот злополучный поход с теми, кто поверил обещаниям принцев. Попадались целые брошенные становища – неприютно хлопали пустые пологи юрт да выли одичавшие собаки… Тяжелое зрелище. Завидев их, ичелуги – в основном одни женщины! – в своих обезлюдевших становищах были мрачны и неприветливы. В их глазах Илуге без труда читал грызущую тоску безысходности: теперь, после этого злополучного похода, племя было обречено окончательно. И вместо былой слепой ненависти в его сердце родилась мучительная жалость, и остатки былых сомнений понемногу растворились в ней.
Много ли чести мстить тем, кто и так стоит на коленях?
Теперь Илуге знал, что старый хан был прав. Как бы он ни пришел к этому, предсказанному ему выбору, – он его сделал. Он не будет больше ночами мечтать о мести этим женщинам и старикам с застывшим в глазах испугом. Он отомстит за женщину по имени Лосса – ту, что вырастила его по приказу матери, за мать Яниры, – но отомстит тем, кто стоял за ослепленными жаждой наживы глупцами. Отомстит куаньлинам. Если, конечно, останется жив.
Еще через два дня равнина сменилась предгорьями, поросшими густым лесом, и сквозь стволы деревьев завиднелась река Шикодан. Они пересекли границу владений охоритов, и здесь людей стало попадаться больше. Все они, узнав, что они едут к Кухулену-отэгэ, становились дружелюбными, показывали дорогу. По их подсказкам они в сумерках выехали на тропу, которую охориты проложили вдоль русла реки, и начали подниматься вверх, в предгорья, к зимнему становищу горных охоритов. Подъем становился все тяжелей, солнце село в розовую морозную дымку и темнота окутала сумрачный лес. Илуге осмотрел измученных дорогой людей и приказал пораньше остановиться на ночлег. По крайней мере топлива здесь вдоволь – в степи зачастую приходилось проводить ночь безо всякого обогрева.
Воины, обрадованные передышкой, разожгли несколько костров, с наслаждением греясь. Кто-то затеял варку мяса в кожаных мешках по джунгарскому обычаю, и над привалом поплыли упоительные запахи. В ранних зимних сумерках под навесом ветвей стройного кедрача было тепло и тихо. Илуге как вожаку похода принесли несколько кусков мяса, захваченных с собой, – зимой можно было возить мясо в сумах, так как, замерзшее, оно не портилось долгое время. Илуге с наслаждением жевал, слушал, как пересмеиваются его люди, как Баргузен, быстро освоившись с обстановкой, уже травит им какие-то свои байки. Баргузену – ему что? Илуге даже где-то завидовал его острому языку и способности дать мгновенный словесный отпор: самому ему при случае все как-то ничего на ум не приходит, а задним умом, как известно, каждый крепок. Невеселый он, должно быть, не бойкий. Что ж, на то Старик и сотворил людей не одинаковыми, а разными, чтобы жить им вместе веселей было.