У входа в брачный дворец невесту ждал еще один сюрприз. Почти весь курс громкими криками приветствовал прибытие черного лимузина. Вездесущие папарацци каким-то образом тоже пронюхали о сенсационном для города событии – американский миллионер заключает брак с уральской студенткой. Возле машины жужжали камеры, мигали фотовспышки.
Алекс сам открыл дверцу и помог Марине выйти. От сияния свадебного наряда Сегунцовой студенты будто онемели, все стихло. Но когда Сергей распахнул перед молодыми парадные двери, парни и девчата пришли в себя и завопили так, что Алексу захотелось зажать уши.
Не меньше была поражена видом дочери и Наталья Андреевна, встречавшая их перед залом. Рядом с ней – Семен Григорьевич Сотов с огромным букетом белых роз, При появлении невесты с женихом ему пришлось, кроме цветов, поддержать женщину.
– Теперь я Сашку понимаю, – шепнул он родительнице, продолжая сжимать ее за локоток.
Сотрудники загса ждали молодых с не меньшим волнением. Они совершали обряд, нарушая все существующие формальности. Паспорта будущих супругов строгая чиновница увидела за пять минут до церемонии. Но стимул сыграл свою волшебную роль, И пока дама с лентой говорила протокольные слова о значении взаимной любви и уважения для брачных уз, штампы были поставлены и свидетельство выписано. Администрация не поскупилась на шампанское, но пробившиеся внутрь студенты вылакали его мгновенно.
– Давай скорей отсюда уйдем» – шепнула Марина своему мужу. Алекс не возражал:
– Куда?
– Поехали к нам домой. Мама пирогов напекла. Она ждала нас обедать.
– Но я забронировал зал в ресторане отеля…
– Потом, сначала домой, Я хочу немного отдохнуть.
– Послушай, Марина, давай лучше заберем маму и поедем все вместе в отель. Теперь ты моя жена, и никто шлюхой тебя не назовет.
– А где я переоденусь?
– Там и переоденешься. Все твои вещи в машине.
– Никак не привыкну, что ты богач.
– Придется привыкать. И это будет совсем не просто.
В том, что Алекс сказал правду, она вскоре убедилась. Едва машина, заваленная цветами и коробками, тронулась с места, супруг потребовал:
– Говори адрес.
– Какой адрес? Ты не знаешь, где твой отель?
– У нас еще есть дело. Надо навестить Дерябина.
– Алекс, давай завтра? – взмолилась Марина.
– Завтра утром мы летим в Москву. Поедем сейчас, другого времени не будет.
Марина не помнила адреса старинного друга ее покойного деды Коли. Выручила Наталья Андреевна. Желанию Алекса начинающая теща вовсе не удивилась: молодец, зятек, о делах не забывает.
Москва. Дом на Набережной.
1944 год. Июнь
В Москве цветут тополя. Их пух белой порошей заметает бульвары и дворы. И хоть окна еще заклеены крест-накрест полосками бумаги, а у подвальных этажей в навал мешки с песком, люди улыбаются чаще. Наши войска вышли на Дунай. Союзники готовятся открыть давно обещанный второй фронт у Ла-Манша. Немцы еще огрызаются, но фюрер и для них уже не бог. Покушение на Гитлера не удалось, но оно говорит о многом…
И в такое героическое время нашлись оборотни и у нас. Газеты пишут, что враги задумали убить товарища Микояна. Главный злодей – заместитель наркома генерал Зелен. Он арестован доблестными чекистами, идет следствие.
Клава старается не выходить из дома. Прошмыгнет в магазин, и обратно. Боится встретиться глазами с часовым.
И сына на улицу не пускает. Клаве очень трудно. С работы ее уволили. А нет работы, нет пайка. Миша стал бледненький и прозрачный. Ей горько смотреть на голодного сынишку. Сама готова не есть.
Сегодня она сварила остатки гороха. И все отдала сыну. Сидя на диване, смотрит, как мальчик ест. И на дверь смотрит. Раньше она прислушивалась, ждала, не вернется ли муж, не повернет ли ключом замок. Теперь боится, что в дверь позвонят эти… Она уже собрала вещи в брезентовую сумку – платьица, халат, босоножки, немного белья…
– Мамочка, я еще хочу. – Миша облизывает ложку, смотрит на мать умоляющими глазами.
– Сынок, нет больше. Потерпи. Может, завтра пальто продам. Схожу на рынок и продам. До зимы далеко, зачем мне пальто.
Мамочка, а сахарку купишь?
– Нет, Миша. Картошки куплю, если повезет, перловой крупы. Сахар очень дорогой.
– Папа сахар всегда привозил и тушенку. Почему он так долго не возвращается? Когда его увели, папа сказал, скоро вернется. И Ваське я не верю. Никакой наш папа не враг. Он красный генерал.
У Клавы к горлу подкатывает ком. Так и хочется разреветься белугой. Но мальчик не должен видеть ее слез.
– Вернется наш папа. Они поймут, что Мосенька не виноват, и отпустят его, – отвечает она сыну и с ужасом смотрит на дверь.
Она слышит топот сапог и вся сжимается. Сиреной зудит звонок. Хочется спрятаться от него, как от бомбы. Но мальчик не понимает. Он с криком «Папа» бежит в прихожую. Клава поднимается и на деревянных ногах шагает за ним. Обреченно отмыкает замок, приоткрывает дверь. Пусть сами заходят, приглашать она не станет.
– Клава, ты чего гостей не пускаешь? – Клава поднимает голову и видит Колю Вострикова, Николай в полевой гимнастерке с большим рюкзаком. Полковник…
– Колечка, ты? – Клава бросается к другу мужа. Трется щекой о его щеку. Он такой же колючий, как ее Моня.
– А я думал, это папа… – разочаровано тянет Миша и убегает в детскую. Полковник гладит Клаву по голове, смотрит в ее измученные страданием глаза:
– Держись, товарищ Клава, Все будет хорошо, – Он играючи поднимает свой тяжелый вещевой мешок, несет его в гостиную, ставит на стол, развязывает тесемки: – Принимай харчи.
Клава завороженно наблюдает, как на скатерти-самобранке выстраиваются банки с тушенкой, несколько больших кирпичей темного с корочкой хлеба. За хлебом возникает сало, какао, яичный порошок, шоколад, топленое масло, крупы, мешок сухарей, сахар. Кубинский, кусковой, через океан по ленд-лизу. Тот самый, что отобрал ее муж, когда работал в Америке. На финал молодой полковник с куражом выставляет бутылку водки:
– Чего замерла, хозяюшка? Разбирай паек, кипяти чайник, Я бы закусил с дороги.
Клава суетливо рассовывает продукты по полкам буфета, бежит ставить чайник. Открывает банку тушенки. От радости не сразу замечает, что сына нет. Миша в детской. Он лежит на своей кроватке, уткнувшись в подушку, плечики мальчика вздрагивают. – Мишенька, ты чего же плачешь, сыночка? Дядя Коля еды нам принес! Там и сахар, и тушенка, и сало! Пошли же скорей. – От волнения она говорит с еврейской интонацией мужа.
– Я не хочу сахару. Я хочу папу…
Все трое сидят за столом. Миша уже не плачет, щеки и рот у него в шоколаде. Клава и Коля выпивают по рюмке водки, закусывают. Востриков рассказывает о фронте, Говорить о том главном, что их волнует, нельзя: оба знают, что за стенкой слухачи Берии. Клава смотрит на загорелого ладного фронтовика. Он еще совсем мальчишка, а уже полковник, И она уже волнуется за него: не побоялся навестить семью арестованного друга, Вот он сидит здесь, а на Лубянке небось уже потирают руки. Есть же еще настоящие мужики, И Клава гордится, что у ее Мони такие чудесные друзья.
– Пора, Клавочка. – Востриков встает, обнимает Мишу, треплет его по волосам, берет на руки, целует в макушку. Клава тем временем быстро пишет на листке и передает записку полковнику. Тот читает, утвердительно кивает головой и идет за хозяйкой в кабинет.
Клава раскрывает книжный шкаф, вынимает несколько томов Ленина. За ними, в потайном ящичке, старый альбом. Они оба знают, что в этом альбоме Моисей хранил коллекцию древних документов. Один из них – в отдельном конверте. Это рецепт Андрюшки Слободского с печатью Ивана Грозного. На конверте надпись на русском и английском языках: «Ивану Слободски в память о канадском мутоне». Отправить подарок Моисей Зелен так и не успел. Да и как его отправить? Хорошо еще, что при обыске сыщики НКВД потайной ящичек чудом не нашли. Клава понимает, что грозит ей и мужу, если конверт попадет им в руки. Николай тоже это понимает. Он прячет конверт за пазуху гимнастерки и подмигивает Клаве.
Пора прощаться. Востриков обнимает женщину. Подхватывает свой опустевший вещевой мешок и быстро выходит на лестницу. Клава подбегает к окну и ждет, когда он появиться на улице. Вдруг его схватят прямо в доме с ее конвертом. Нет, все в порядке. Полковник пружинистой походкой направляется к «Виллису», вскакивает на сиденье рядом с водителем, и машина быстро сворачивает на набережную.
Клава облегченно вздыхает и садится на диван. На ее лице, за много месяцев, первая улыбка. Внезапно она вздрагивает, поднимается и бежит в кабинет. На письменном столе осталась записка, что она писала Вострикову. Клава хватает бумажку, спешит на кухню, поджигает ее. И долго растирает пепел. Мишка, увлеченный шоколадом, на эту операцию не обратил внимания.
Екатеринбург. 2000 год. Март
Ему никогда не снились чернила вперемешку с кровью.
Екатеринбург. 2000 год. Март
Ему никогда не снились чернила вперемешку с кровью.
Прекрасная девушка, комсомолка с голубыми глазами, такими испуганными и такими доверчивыми. Сколько в них было боли и гнева, когда он называл ее агентом Троцкого. Потом ее расстреляли. Он пытался ее спасти. Но она намеков не понимала. Она истово верила в справедливость. Ее звали Вера Веселкова. Он пронес в себе это имя через всю жизнь. Потом были другие подследственные. Мужчины и женщины, молодые и старые, сильные и слабые. Но осталась только Вера. Комсомолка повадилась приходить к нему по ночам. Брала стул, садилась напротив и смотрела. Ничего не говорила, только смотрела. Он хотел упасть перед ней на колени и гладить ее волосы цвета июльской ржи, вымаливая прощение. Но она не подпускала. Вставала и уходила в темный мрак ночи. Он пытался за ней бежать, а ноги не слушались.
Вот что снилось бывшему следователю НКВД, а вовсе не кровавые чернила, о которых говорил на допросе Моисей Зелен.
Александр Петрович Дерябин два года не выходил на улицу. С колоссальным трудом ему удавалось с помощью двух палок доковылять до туалета. К такому походу он долго готовился, накапливая силы и волю. Женщина из отдела социальной защиты два раза в неделю посещала одинокого инвалида, поддерживая его нехитрое хозяйство. Женщину звали Ксения Викторовна, и ее прихода Дерябин каждый раз Ждал с нетерпением. И не потому, что она варила обед и прибирала квартиру. Женщине не было пятидесяти, и она старику очень нравилась. Глядя на сутулого морщинистого калеку, трудно поверить, что в нем сохранилось мужское начало. Но Алексей Петрович оставался мужчиной. И вовсе не потому, что иногда замечал в себе желание. Бывший чекист продолжает жить делом.
Уволившись сразу после смерти жены из органов, он возвратился на Урал и пошел работать в Райпищеторг. А когда демобилизовался его свояк Востриков и возглавил свердловский филиал Главспирта, Дерябин пошел к нему заместителем. Демократические перемены бывший чекист воспринял спокойно. Но когда увидел, к чему привела «вольница» нового режима, пришел в ярость. Он ее не выплескивал в беседах с пенсионерами на лавочках, а вкладывал в конкретное дело. Дерябин прекрасно знал ликероводочную отрасль. Отслеживая, как она из рук государства уплывает в руки частные, стал собирать факты. И эти факты, сопроводив советами и рекомендациями, отправлял в Кремль и в Думу. Свои сигналы и ответы на них обсуждал с Ксенией Викторовной. Женщина внимательно слушала, ужасалась вместе с ним тому, какие огромные средства теряет государство, и делу своего подопечного сочувствовала. Ксению Викторовну Дерябин ждал завтра, А сегодня он работал с прессой и готовил очередной сигнал в Москву. Каллиграфическим почерком следователя Алексей Петрович заполнял страницу за страницей. «Неужели вам не ясно» – писал он министру по налогам и сборам, – что закон о передаче контрольного пакета акций заводов-производителей федеральному центру не работает, Жулики легко обходят этот закон…»
Звонок в дверь перебил мысль, Дерябин отложил дощечку с недописанным листом и потянулся к палкам. Ксения Викторовна открывала, дверь своим ключом, Гостей Дерябин не приглашал, но раз звонят, надо открывать, Одну ногу он опустил на пол, затем при помощи рук опустилась вторая. Постарался нагрузить основную тяжесть тела на палки и сделал рывок. Первый этап путешествия к прихожей прошел успешно. Перед вторым пришлось отдохнуть. В дверь позвонили снова. Алексей Петрович уже добрался до середины комнаты и громко крикнул:
– Подождите, я сейчас! – Вот он уже в прихожей. Одну палку прислонил к стене, чтобы освободить руку. Пришлось немного побалансировать. Дерябин повернул.
– Заходите, пожалуйста.
– Здравствуйте, Алексей Петрович. Простите, что не предупредили. – Старик вгляделся в посетителей. Наталью Андреевну он узнал, сверкающую нарядом барышню с цветами и ее спутника с огромным тортом узнать не смог.
– Заходи, Наташенька. – Отступил в сторону, освобождая визитерам проход, и чуть не упал. Но молодой человек крепкими руками поддержал старика:
– Разрешите, я вам помогу.
– Сделайте одолжение.
Алекс подвел Дерябина к креслу и помог сесть.
– Наташенька, кто эти прекрасные молодые люди?
– Здравствуйте, дядя Алеша. Вы меня не узнаете? – Марина присела на корточки возле Дерябина.
– Неужели это дочь Юлика Сегунцова? Господи, да ты невеста уже!
– Она с сегодняшнего дня жена, – улыбнулась Наталья Андреевна. – А этот молодой человек, Алекс Слободски, ее муж. Он у нас американец и торгует водкой. Так что вы с ним коллеги.
– Поздравляю, Мариночка. То-то ты такая нарядная. Как ты, Наташа, представила молодого зятя? Я не очень расслышал…
Наталья Спиридоновна повторила еще раз, и старик задумался:
– Что-то мне ваша фамилия, молодой человек, знакома?
– Вы бывали в Америке?
– Не довелось. Но законы рынка американского алкоголя я немного знаю, И считаю весьма прогрессивными. На сегодняшний день Россия от вас отстает лет на пятьдесят.
– Американские законы я тоже знаю неплохо, – заверил Алекс. – Что касается ваших, хотел бы разобраться.
– Наташенька, Мариночка, поухаживайте за мужчинами, соорудите чаек, а мы пока поговорим. Я вижу, молодой человек – интересный собеседник.
– С удовольствием, Алексей Петрович.
Дерябин, проводив взглядом женщин, обратился к гостю:
– Я бы сам не против в наших законах разобраться, да не всегда получается. Что вас конкретно интересует, молодой человек? Слободски… Все-таки мне ваша фамилия знакома.
– Мне хотелось бы понять, каким образом правительство, объявив алкогольную отрасль государственной монополией, допускает преобладание в ней частного бизнеса. – В голосе Алекса прозвучал искренний интерес. Он впервые имел возможность поговорить со знающим человеком о своем деле.
– В русском чиновничьем языке есть много казуистики. Вот послушайте: чем, на ваш взгляд, отличается форма деятельности на «правах оперативного управления» и «на правах хозяйственного ведения»?
– Пока не понимаю.
– Неудивительно. Хорошо, если в Кремле это понимают. А дело в том, что «оперативное управление» подразумевает руководство предприятием из федерального центра, а «хозяйственное ведение» относится к компетенции местных органов. Начальный этап грабежа – перевод первой формы собственности во вторую. А потом головное предприятие местного «хозяйственного ведения» под своей крышей плодит частные дочерние акционерные заводы. Их становится все больше, а государственная крыша превращается в фикцию.
– Мужчины, чай готов! – крикнула из кухни Наталья Андреевна.
– Пейте пока сами, мы еще не договорили, – отмахнулся Алексей Петрович. Беседа с молодым коллегой его занимала куда больше чая.
– Это пока для меня сложно, – признался Алекс.
– На самом деле это до смешного просто. Прибыли дочерних предприятий идут не в государственный карман, а на темные счета сомнительных ООО. Головное предприятие хиреет. Казне от него одни убытки.
– Что означает «ООО»? Я еще не совсем хорошо разбираюсь в русских терминах.
Дерябин неожиданно звонко, по-молодецки рассмеялся.
– Общество с ограниченной ответственностью. А по сути безответственное: денег спросить не с кого.
– Я вижу, вы следите за событиями в отрасли. Случайно не в курсе, каким образом Новомытлинский завод перешел в частные руки?
– Конечно, в курсе. Схема та же. Но особенно наглая. Сначала дочерний филиал, затем его искусственное банкротство и продажа с молотка. – Дерябин внезапно ткнул пальцем в грудь гостю: – Вот откуда мне знакома ваша фамилия! Слободский. И конверт тоже…
– Какой конверт? – насторожился Алекс.
– Востриков мне все пытался его на хранение передать. Да я не взял. Значит, конвертик вам предназначался…
– Почему он хотел передать конверт вам?
– Сын Моисея Зелена, Миша, предупредил Николая Спиридоновича, что эту реликвию ищут темные дельцы. А про меня никто не знает.
– Почему вы не взяли?
– Молодой человек, на тот момент Николай выглядел куда бодрее меня. Я испугался – помру. Зачем мне лишние обязательства. А он решил меня обогнать… В этом возрасте мы, старики, часто играем вперегонки…
– Деловые мужчины, вы когда-нибудь наговоритесь? – Наталья Андреевна с дочкой вкатили в комнату тележку, на которой стоял чайник с чашками, а на блюде красиво нарезанный торт.
Проводив гостей, Дерябин проковылял к секретеру, открыл ящик и, покопавшись в нем, достал письмо Моисея Семеновича Зелена. Бывший заместитель наркома написал ему в 1953 году, сразу по возвращении из ссылки. Дерябин иногда перечитывал это письмо. Оно было в своем роде единственным. Моисей Семенович благодарил бывшего майора НКВД за сохраненную жизнь. «И хоть теперь, после десяти лет каторжных рудников, когда здоровья нет, оно мне не очень и нужно, – писал бывший заключенный, – понимаю, что ты сделал тогда для меня и моих близких все, что мог. За что я, Клава и Миша тебе очень благодарны».