— Лучше оказаться плохим католиком, чем хорошим трупом, — заявил сообразительный Кэллоу. — Проклятые насекомые, — недовольно добавил он. — Мне очень хочется, чтобы с моря подуло свежестью. Я хотя бы на час тут главная персона, дьявол меня побери. Это даже приятно, что в честь нас затеяно столько суеты.
Ветра, однако, не было, москиты собрались в стаю и жалили вовсю.
Непонятные слова латинских молитв совсем не трогали Баррета, который вытащил кружку (она оказалась терракотовой) и плеснул на дно вина. Потом сорвал ветку и принялся отбиваться от насекомых. Англичанин старательно смотрел мимо Кэллоу и монаха — туда, где за деревьями манило и призывно блестело море. «Чем дальше, тем больше я удаляюсь от главной цели, — огорченно подумал он. — Люггер исчез. Скаллшорз все дальше. Дела с Ландой запутались совершенно. Ко всему прочему, мне приходится смотреть действо, в котором с обеих сторон одно лицемерие. Впрочем, притворство — штука, конечно, полезная, но только тогда, когда с него есть толк. А Кэллоу-то глупец… Я хорошо чувствую, что дело добром не кончится».
Розовощекий монах довел церемонию до конца. Напряжение спало. Смешанная толпа немного расступилась. Капитан «Красавца альбатроса» выглядел именно так, как может выглядеть человек, удачно соскочивший с эшафота.
— Эй, Питер! Ты выпьешь с нами в честь счастливого избавления?
Ланда словно бес из коробки появился возле Баррета и с силой толкнул его в спину.
— Молчи и исчезни, мой поддельный кузен. Это лучшее, что ты можешь сейчас сотворить.
— Куда я пойду? Вокруг леса Юкатана.
— Да денься на время куда угодно, не отвечай ему, не вмешивайся и не смотри. Иначе рискуешь увидеть кое-что очень для тебя неприятное.
— Разве? Я, пожалуй, ради развлечения напьюсь в общей компании со всеми.
— Лучше сделай это в одиночку.
Время шло. Иезуит ушел. Получившие подобие свободы пираты как ни в чем не бывало завтракали вместе с победителями. Дым костров тревожно смешался с ароматом жареного — Баррет все так же держался в стороне, от безобидного запаха его мутило.
— Ланда! Ты был прав, я ухожу.
— Поздно, идиот. Уходить надо было раньше. Теперь придется досмотреть зрелище до конца.
— …Я искренне обратился! — горланил нетрезвый Кэллоу.
Питер видел, как моряки с галеона окружили людей Джейсона, тот неловко щурился, рассматривая направленный на него ружейный ствол.
— В чем дело, парни? По-моему, мы отлично договорились…
Испанский капитан сухо усмехнулся и ответил на кастильском:
— Вы теперь католики, но от этого не перестали быть пиратами. Впрочем, в ад вы уже не попадете.
Баррета снова замутило — он не понял, было ли тому причиной отравление водой, приближающийся приступ малярии или зрелище едва не плачущего Кэллоу. Тот отлично понял все сказанное на чужом языке.
— Пусть дьявол всех вас в ад утащит! Это же нечестно.
— Ты, собака, не имеешь никаких представлений о чести.
Баррету захотелось уйти подальше или по крайности отвернуться, но его шея словно окаменела. Он видел, как метис-палач вытер с губ остатки фруктового сока и, убрав кривой нож в поясные ножны, снова полез на дерево. Щеки Кэллоу посерели и походили на два куска мягкого теста.
— Зачем было давать нам надежду? Я вам еще припомню грязную шутку…
Испанцы (те, что поняли) неистово захохотали.
— Вы только посмотрите на это отребье… Хорошо, что ад прочно держит мертвецов.
Пиратов с «Красавца альбатроса» тащили на виселицу как попало — без всякого порядка и без всяких корабельных чинов. По воле случая Кэллоу оказался последним. Под ступни коротких ног подсунули пустой бочонок, позаимствованный из его же запасов. Баррет заметил, что высоты подножия немного не хватало. Капитан бессильно подергал скрученными за спиной руками и попытался встать поудобнее — для этого ему пришлось подняться на цыпочки.
— Эй, лживая собака Питер! Ты, должно быть, думаешь, что легко отделался? — заорал он. — Врешь! Будь ты проклят, подлец, отступник и предатель. Лови как следует мое предсмертное проклятие… Или не лови — оно и так навсегда останется при тебе.
(«Молчи, не отвечай», — эхом отозвался Ланда.)
Кэллоу, не получив от Баррета ответа, заставил себя расхохотаться — дерзость в нем еще боролась с последним, безысходным ужасом смертника.
— Ты не выпутаешься, не надейся. Придет день, и ты тоже, как блоха, хрустнешь на ногте судьбы…
(«Не пытайся ему возразить, иначе ты пропал окончательно».)
— Почему так громко и пронзительно вопит этот негодяй? — равнодушно поинтересовался испанский офицер.
— Он зол на тех, кто остается жить, а сам умирать не хочет, — здраво отозвался де Ланда.
— Да, конечно, отчасти понять его можно.
Метис коротким ударом выбил бочонок. Грузная фигура Кэллоу мгновенно повисла на веревке. Пират захрипел. Несколько долгих секунд Баррету казалось, что натянутая пенька не выдержит и порвется, но тело уже перестало биться.
— Он непозволительно легко отделался, сломал себе шею, — брезгливо бросил офицер. — Разве это достойное наказание за все мерзости на «Святой Маргарите»?
Баррет отвернулся и попробовал сплюнуть горечь, которая осела на деснах и на языке. У него так ничего и не получилось.
Ланда заметил растерянность англичанина и тихо смеялся:
— Славная работа! Они будут болтаться здесь, пока не превратятся в скелеты. Вернемся на судно, Питер, не стоит злить капитана — ты до сих пор под подозрением. Вообще-то я только что снова спас тебе жизнь, только, пожалуйста, помни о моей услуге как следует…
На этом и кончился еще один день их путешествия на Веракрус.
Глава 7. Побег
Сырой весенний ветер дул с моря на город. Он шутя сгибал тридцатиярдовые пальмы на берегу залива Кампече. Перистые листья густых крон жалко мотались из стороны в сторону. Шел ливень, и ручьи, размывая почву, гнали в залив обильную бурую пену.
Баррет разжал кулаки, выпустил толстые прутья и нехотя отступил назад в камеру — теперь тропический ливень больше не хлестал ему в лицо. Забранное решеткой окно выходило на внутренние сооружения тюрьмы, поэтому о панораме, которая открывалась с крыши, он мог только догадываться. В казематах Сан-Хуана стояла духота — мучительная и влажная, не скрашенная ничем. Потеки воды оставили на жидко побеленной стене камеры причудливые разводы плесени.
— Ланда, мерзавец, это его рук дело.
Баррет отошел в угол и опустился на циновку. Он лег ничком и попытался уснуть, день постепенно клонился к вечеру, дождь припустил еще сильнее. Через некоторое время руки англичанина осторожно коснулось что-то влажное и липкое — это оказалась мелкая лягушка местной породы.
— Что за черт! Мне не хотелось бы терпеть такое до конца дождливого сезона.
— Не волнуйся, ingles, гораздо раньше тебя повесят, — раздалось по ту сторону решетчатой двери.
Баррет не стал спорить с испанским солдатом. Он устроился так, чтобы не прикасаться к осклизлой стене, и принялся перебирать в памяти безнадежные события последних недель.
* * *…Галеон, который принял на борт пассажиров «Святой Маргариты», в первый же день спешно ушел на север. Тела казненных остались на берегу. Плавание выдалось спокойным, и чужие паруса больше не появлялись на горизонте. На Баррета никто не обращал внимания. Отец Авокадро почти не выходил из кормового салона, в котором устроился со всеми удобствами. Иногда оттуда доносилось пение на латыни. Ланда и его «кузен» вдвоем заняли крошечную каюту. Там англичанин подолгу рассматривал чудом уцелевшую кружку.
Она оставалась неопределенно серой.
— Что бы это значило?
Ланда угрюмо молчал. Кажется, что-то надломилось в испанце.
— Мне не надо было спасать тебя, Питер, — сказал он как-то с пронзительной щемящей откровенностью. — Ты всегда приносишь несчастье.
— Ерунда.
— О нет! Увидев тебя впервые, я мимолетно ощутил могильную землю на своих веках, а под затылком — гробовые доски.
— Брось, Эрнандо, в тот день ты просто переел ядовитых листьев.
— Я?! — Ланда сорвался на крик. — Молчи, лжец! Да, конечно, я иногда жую листья, но видение возникло не после них, а как раз перед этим. О, это была рука судьбы, к тому же судьбы прескверной. Я не сомневаюсь, что любой, кто имел несчастье помочь тебе, почти гарантированный покойник. Взять хотя бы сеньориту Марию, которая там, на берегу, ради тебя обманула офицера. Вчера ее тело зашили в парусину и бросили в воду.
— У нее была лихорадка. Еще там, в лагере Кэллоу, я заметил на лице девушки первые следы…
— Ты ее лихорадка, Питер.
Баррет вылез из гамака и сел на лавку, пытаясь справиться с накатившей злостью.
— У нее была лихорадка. Еще там, в лагере Кэллоу, я заметил на лице девушки первые следы…
— Ты ее лихорадка, Питер.
Баррет вылез из гамака и сел на лавку, пытаясь справиться с накатившей злостью.
— Хорошо. Если дело обстоит так, то мы квиты. Ты спас мою шкуру, я собираюсь спасти твою. Как только галеон бросит якорь, наши пути расходятся. Раз я тебе не нужен и даже опасен, то клятва утратила силу.
Эрнандо заворочался в своем гамаке.
— Возможно… Возможно, я приму такое решение. Только у тебя впереди встреча с веракрусским судом. Не очень-то обольщайся, Питер, тебе ведь не поверили. Этот хитрец капитан не доверяет до конца никому — ни мне, ни тебе…
Баррет нахмурился, по-новому оценивая мутную серую окраску талисмана.
События не заставили себя долго ждать. В гавани Веракруса Баррета арестовали прямо на берегу, возле роскошных пальм, под крики пестрых беззаботных птиц и шелест морского бриза. Ланда тут же исчез. К казематам Сан-Хуана арестанта доставили в каноэ и под конвоем. С тех пор прошло три недели строгого одиночества, иногда англичанину казалось, что исчезновение Эрнандо было вовсе не ударом судьбы, а скорее ее подарком. Пропажа главного свидетеля безнадежно тормозила судебный процесс.
Первое время Баррет пытался отмалчиваться — иногда это получалось убедительно. Через три дня безмолвия его перестали кормить.
Он кричал по-кастильски, выбирал слова попроще и поэнергичнее, стучал кулаком в стену и по решетке.
Невысокий солдат с мышиным взглядом слушал эти крики, иногда широко и радушно улыбался, изображая непонимание.
Еще через пять дней обессилевший от голода Баррет заговорил по-английски.
В этот вечер ему принесли ужин. Кукурузная каша оказалась недоваренной и слегка горчила от какой-то приправы.
«Пусть узнают, что я англичанин, им все равно не доказать, что я пират. Потому что… да потому что Ланда исчез, и нет свидетелей».
Испанский чиновник явился на следующий день, он держался сухо, высокомерно и не скрывал презрения, слушая наскоро составленные «объяснения» Баррета. Оба понимали взаимную ложь. Пятно плесени на стене к тому времени изрядно подросло. Жара и проливной дождь хорошо уживались вместе.
Две недели прошли относительно спокойно — чиновник оставался почти вежлив, Баррет изолгался окончательно.
Еще через день решетчатая дверь с лязгом отворилась. Баррет шел перед своим конвоиром, жадно отыскивая путь к спасению. Коридор тянулся на запад, лестница, устроенная в стене, — вниз. Методы следствия в испанских колониях не вызывали особых надежд.
Питер нарочито отстал, получил удар в спину, пошатнулся напоказ и, будто бы случайно повернувшись, пнул сторожа в живот. Тот охнул и упал на глинобитный пол. Англичанин бросился к ближнему окну — оно оказалось забранным решеткой. Железа не пожалели — прутья получились толстыми, их концы глубоко забили в камень.
— Стреляйте по нему! — вопил кто-то по-кастильски.
Баррет тесно прижался к кирпичной стене.
— Не стоит тратить порох, — отозвался вальяжный голос. — Этот человек не вооружен, к тому же пиратов следует не награждать пулями, а сохранять в целости для эшафота… Эй, бешеный, сдавайся… У тебя ничего не вышло. Отсюда никто никогда не убегает.
— Я буду первым. Люблю мушкетные пули.
Грубые голоса неистово захохотали.
— Ты мне нравишься. Каков наглец!
— Да какой уж есть…
— Вернись обратно в камеру по-хорошему. Мы можем надолго отложить допрос.
Баррет заколебался — его слишком явно соблазняли возможностью отсрочки.
— Врешь.
— Ты слишком недоверчивый. Твоя голова у нас на прицеле. Решайся сам — у тебя еще осталось несколько мгновений.
Печально богохульствуя в душе, Баррет сам поплелся обратно в камеру. Решетка с потеками ржавчины тут же захлопнулась за его спиной, уже знакомый солдат-мышь с юркими глазами привычно уселся по ту сторону…
— И это все?
…Обладатель вальяжного голоса оказался не только хитрецом, но еще и мстительной скотиной. Среди ночи Баррета разбудили толчком в бок и отвели — но не в самый нижний ярус каземата, а в узкий, словно ступка, застенок, в котором кое-как получилось расположиться сидя. Стены были со всех сторон, они нависали и давили. Баррет задрал голову — в потолке карцера черным оком зияла дыра. Через минуту из нее упала первая капля.
— Что за черт. Тут и так сыро.
Капли полились чаще, превращаясь в струйку, лужа быстро увеличивалась в узком пространстве от стены до стены. Вода, впрочем, в карцере не застаивалась, а понемногу уходила в отверстие, проделанное в полу. Теперь влага текла по волосам и лицу Баррета, размеренные удары брызг медленно доводили его до исступления.
— Эй, перестаньте!
Ответа не было.
Он попытался пригнуть шею и убрать голову в сторону, но мешала теснота и неудобная, скорченная поза. Капли все так же катились и катились одна за другой. Баррет зачем-то считал их, а потом потерял счет. Частицы воды стали свинцовыми шариками, очередной удар вызывал нестерпимую боль в макушке. Потом они исчезли — англичанин понял, что вернулся в Картахену и снова слышит колокольный звон. Глубокий размеренный гул всякий раз длился очень долго.
— Сеньорита Лусия, пожалуйста, закройте окно…
Сармиенто, лукаво усмехаясь, отвернулась. Все это продолжалось бесконечно, несколько лет, гораздо дольше, чем хотелось бы Баррету. Под конец он принялся мечтать о смерти — это были очень приятные ласковые мысли, но они совсем не держались под разбитым черепом, их разгоняли размеренные удары.
…Когда солдат открыл дверь застенка, под ноги ему хлынула застойная лужа. Страж брезгливо отряхнул сапог.
— Mierda! [12] Опять засорилось сливное отверстие.
Недвижимый Баррет полусидел-полулежал, его висок до сих пор прижимался к сырой стене.
— Умер? — тихо спросил недавно принятый помощник тюремщика.
— Живехонек! Он пробыл тут не очень долго — ты ведь знаешь, Хосе, что у меня есть хорошие большие песочные часы. Лейтенант не приказывал убивать — он просто велел сбить спесь с негодяя.
— Что теперь?
— Придется навести тут порядок. Надо было заставить англичанина раздеться — теперь от его лохмотьев повсюду останется лишняя сырость…
Баррет очнулся в своей прежней камере, ничком на повлажневшей циновке. Ноги оказались закованными в кандалы. Болели мокрые виски, дрожали все мышцы. Почему-то шатался один зуб. («Били они меня, что ли?») Возле пальцев бессильно распластанной руки неподвижно сидел лягушонок. Глаза гада отливали зернами золота.
— Вот гребаные рогоносцы!
Вместо крика получился шепот. Тогда Баррет откашлялся как следует и повторил все сначала — на этот раз получилось довольно громко. Лягушонок испугался и, подволакивая брюхо, убрался куда-то в угол. Вокруг стояла равнодушная тишина. Судя по ней, над гаванью и островом прекратился проливной дождь. Непогода утихла, немного спустя за окном беззаботно загалдели птицы.
— Ланда! — крикнул англичанин, сам не зная зачем.
Ему, конечно, никто не ответил.
На следующий день тюремщик-мышь смотрел на Баррета едва ли не с сочувствием. Обед по крайней мере можно было есть. Баррет попытался разломить кукурузную лепешку, но пальцы плохо слушались. Эта слабость ощущалась не в мышцах, а где-то глубже — в усталом мозгу. Пришлось сначала сжевать пригорелый край, только потом удалось отхватить немного мягкой сердцевины. От еды стало полегче. На левый резец (как раз на тот самый, который шатался) попал плотный, восковой на ощупь комочек. Баррет выплюнул шарик, подождал, пока пройдет дрожь в фалангах пальцев, и, как мог осторожно, счистил воск.
Внутри прятался скатанный клочок тончайшей бумаги и черная горошина, похожая на семя растения.
Изломы на бумаге почти не мешали читать, почерк выглядел знакомым, а английский текст разборчивым:
Разжуй и проглоти черную горошину. Наступит ложная смерть. Покойных арестантов принято хоронить на берегу бухты, в неосвященной земле. Могилы очень мелкие.
Друг.— Ах, мерзавец Эрнандо, видна его работа. Похоже на зелья, который я видел у рыжего Алюмнуса. Помнится, алхимик делал эликсир бессмертия. Из золота, трав и еще какого-то дерьма. Однажды попробовал его сам… Умер, конечно.
Баррет, не задумываясь, сунул яд за щеку и раскусил оболочку. Содержимое отдавало землей, маслом, пряностями и еще чем-то — травяным и холодным одновременно.
— Точно, это делал Алюмнус. Старые запасы.
Баррет присел у стены, чтобы не упасть, когда пилюля растворится в желудке, и напрасно прождал некоторое время — ничего особенного не произошло. По ту сторону зарешеченного окна привычно бранились недовольные испанские солдаты и тревожно-резко кричали пестрые птицы. Лягушонок, маленький скользкий гад с золотыми глазами, вернулся и удивленно рассматривал пирата. Баррет хорошо чувствовал каждый свой сустав, беззащитное биение крови в собственных венах, правильные сокращения сердца. Туман в сознании, вызванный вчерашней пыткой, рассеялся.