— Сегодня на станцию идет машина, — сказала она. — Садись и уезжай.
— Светлана!
— Еще не хватало… чтобы ты кокетничала с этим самодуром.
— На твоем месте я бы не стала обзывать человека. Во-первых, он старше тебя, во-вторых, все-таки знающий.
— Знающий! Да он против травополья! Против Вильямса!
— Какой кошмар! — спокойно сказала Людмила Сергеевна. — А кто такой Вильямс?
— Ученый.
— Ах, ученый! Тогда не имеет значения… В-третьих, прав все-таки председатель, а не ты…
— А что в-четвертых? — передразнивая мать, нараспев спросила Светлана.
— А в-четвертых, тебе неприлично его обзывать просто потому, что он твой отец.
Светлана посмотрела на мать остановившимся взглядом, прошла через всю комнату и села.
— Только он почему-то не хочет признаться в этом, — добавила Людмила Сергеевна.
Светлана стала снимать грязные ботики, один сняла, а другой не стала. Мать, немного выждав, спросила:
— Хочешь, я тебе сделаю массаж головы? Это помогает… Почему ты молчишь, девочка?
— Ты мне преподнесла столько сюрпризов, мама, — сказала Светлана, — что я давно перестала удивляться.
14
Лопатин отправился в обком страшно разгневанный поведением Столетова. Но чем ближе подъезжал он к областному центру, тем больше злоба на себя пересиливала в его душе злобу на председателя.
После он рассказывал Любаше, что подумал тогда: «А что я за мышонок такой, что норовлю в карман Столетову спрятаться!» Прибыл в сельскохозяйственный отдел горячий, как самовар, — с ноздрей пар! Зарвался, конечно, немного, чуть не схлопотал выговор… К удивлению и радости Любаши, косьбу в его бригаде отложили, а в колхоз послали инструктора Балашова, разобраться на месте и принять окончательное решение. Лопатин гордился и ликовал: важно было выиграть время — каждый день мог пойти дождь и спасти посевы.
Кроме сельскохозяйственных дел, Балашов получил ответственное задание — разобраться в деятельности Столетова. Было известно, что прокуратура готовит материалы для привлечения его к судебной ответственности, и от Дедюхина пришла раздраженная депеша, из которой вытекало, что председателя в колхозе «Заря» надо менять.
Не теряя времени, Балашов начал действовать.
С кукурузой обошлось просто: дал задание сосчитать выборочно на нескольких квадратах процент погибших стеблей — и все. Дальше пусть специалисты решают, косить ее сейчас или ждать дождя.
Сложней было со Столетовым. Балашов его не знал и в глаза ни разу не видел. Личное дело особого света на его характер не проливало: Столетов, Захар Петрович, родился в 1907 году, в бедной крестьянской семье. Беспризорничал, видел Дзержинского. Кончил педучилище. С 1928 года преподает родной язык и литературу в Воскресенской школе. В партии с 1931 года. В 1937 году репрессирован. В 1954 году реабилитирован. Возвращаться на педагогическую работу не пожелал («Для ребят нервы не годятся»). Работал в колхозе «Заря» некоторое время бригадиром, а потом председателем колхоза.
Правда, в личном деле оказался документ, расположивший Балашова к Столетову. Это была вырезка из районной газеты, статья Столетова, написанная им в 1954 году, когда он был еще колхозным бригадиром. Бригадир колхоза «Заря» утверждал, что любой руководитель должен не только знать свою производственную профессию, но уметь воспитывать подчиненных. Любой руководитель должен обеспечивать не только выполнение плана, но и непрерывность воспитания коммунистической сознательности и достоинства советского человека.
Мысли, высказанные в статье, были не новы. Но Балашова поразил оптимизм, молодое озорство, сквозившие в каждой строчке и удивительные для человека, просидевшего семнадцать лет без всякой вины.
Из разговоров с колхозниками Балашов почувствовал, что они ценят Столетова и верят в него. «Другого нам никого не надо, — говорил они. — Он хотя строгий, но справедливый, и с нами иначе нельзя». В таком отношении колхозников к своему вожаку не было ничего удивительного. За два года в колхозе произошли большие изменения к лучшему. Количество скота, особенно за счет свиней, почти удвоилось, построены новые фермы, введены «елочки», а главное — появились передовики, люди, которым колхозное дороже своего личного.
Балашов не мог не улыбнуться, вспомнить, что в клубе по указанию Столетова портреты Лопатина и Зои были повешены равноправно в одном ряду среди портретов Докучаева и Мичурина, в таких же золоченых рамах.
И в этом было что-то озорное, своевольное, но, увидев портреты, Балашов проникся к Столетову еще большей симпатией.
История с огородом оказалась не такой простой, какой выглядела вначале. Ниловна оказалась на редкость противной бабой: типичная симулянтка и спекулянтка. Все условия и договоры со Светланой она отрицала: «Мое личное дело. Кому хочу, тому подмогну, и никто меня за это привлекать не имеет права. Я законы знаю». Вот все, что от нее удалось добиться.
Разговор с Задунайской еще больше запутал дело. Вначале она объясняла, что приусадебный участок у них совместный с Ниловной и обрабатывают они его обе. Светлане напомнили, что на огороде ее никто ни разу не видел. Тогда она стала сочинять, что отдала свой огород Ниловне из жалости и вообще все, что там растет и что отобрал председатель, принадлежит Ниловне. Балашов поинтересовался, почему Ниловне не хватает своего участка, и пошел посмотреть. Участок у Ниловны был не меньше, чем у других, и от воды не дальше. Половина гряд вскопана, половина заросла сорняками, репьем и хвощом.
Дело было темное. Балашов решил поговорить со Светланой еще раз, до того, как соберется бюро партийной организации колхоза. Он встретил ее, расстроенную, у фермы, и они условились встретиться в четыре часа в клубе.
Однако встреча несколько задержалась.
Произошло событие, насторожившее Балашова.
Направляясь к клубу, он увидел возле правления людей, столпившихся возле грузовой машины.
В толпе был и Столетов.
Балашов подошел.
Колхоз провожал Варю и двух парней в район держать экзамены на курсы.
Вспотевшие парни в новых кепках, в пиджаках со значками уже мотались в кузове, чокались друг о друга и пели. Оба они выпили, и им было весело.
Варя в застиранной будничной юбке и в жакете с плечиками обходила по очереди провожающих, целовалась с женщинами, церемонно, лопаткой протягивала руку мужчинам.
Дойдя до Столетова, она хотела его миновать, но он протянул руку первый.
Она остановилась, взглянула на него, собралась что-то сказать, но губы ее задрожали, и она поспешно отвернулась.
Рука Столетова немного повисела в воздухе и быстро, словно стыдясь хозяина, спряталась в карман.
А Варя обняла Зою, поцеловала ее холодными губами, нагнулась к Федьке.
— А ну, семью восемь? — спросил Федька.
— Пятьдесят шесть, сынок, — печально сказала Варя, поцеловала его в затылок и пошла к кабинке.
— У Вари Суворовой на меня и спасибо не осталось, — невесело усмехнулся Столетов.
— Спасибо, спасибо! — подхватила Варя, словно только и ожидала этого. Она поклонилась с издевкой, сделала по-старинному приветливый полукруг ручкой. — Сто раз спасибо вам, Захар Петрович, что отсылаете меня из родной избы, с родной деревни меня выдворяете!..
— Опомнись, Варька! — ужаснулась Зоя. — Вовсе сдурела!
А парень, захмелевший от вина и зноя, закричал из кузова:
— Верно! Спасибо, Петрович! Выучимся, назад приедем, будем подымать животноводство под вашим руководством.
— А вы живите, — продолжала Варя все громче и отчаянней. Видно, трудно было ей начать, а как разбежалась, так и пошло, и остановиться стало никак невозможно. — Живите в моей избе, грибки кушайте. В подполье цельный бочонок непочатый. Маринованные. Кушайте на здоровье и гостей потчуйте.
— Садись, ладно тебе, — толкала ее к машине Зоя. — Садись, бессовестная,
— И к нам заходите, — кричал нз кузова парень. — И у нас грибы есть! Мамаша, слышь, как Петрович зайдет, чтобы все на стол! Чтобы честь по чести! Чтобы выпить и закусить.
— А гостей не забывайте, — продолжала Варя в исступлении. — Ласковей привечайте гостей своих дорогих, Захар Петрович. Ласковей!
— Не беспокойтесь, Варя, — раздался твердый голос Светланы.
— И ты тут! — крикнула Варя с какой-то странной радостью. — Это хорошо! Вот хорошо! Скажи мамке — полушалок у меня там остался в укладке. Пускай пользуется… Ничего не жалко! — Рыдания рвались из ее груди. — Толсто режу!..
Послушайте… — начала было Светлана, но Столетов прервал ее.
— Уйдите, — оказал он тихо.
— Гости, на которых вы намекаете, не переступят порог вашего дома, — сказала Светлана. — Можете быть совершенно спокойны.
— Уйдите, — повторил Столетов.
Машина поехала. Оба парня упали в кузов. Народ потихоньку стал расходиться. Только Столетов глядел на пустую дорогу и еле слышно насвистывал.
Машина поехала. Оба парня упали в кузов. Народ потихоньку стал расходиться. Только Столетов глядел на пустую дорогу и еле слышно насвистывал.
15
Бюро было назначено на шесть часов вечера.
Без четверти шесть Столетов вошел в клуб.
Скамейки стояли у стен, и в большом зале было пусто и гулко.
Растянув по половицам красное стираное полотнище, Светлана раскрашивала лозунг.
Она сидела на полу в широком комбинезоне. Рядом стояла консервная банка с краской. Фигурка дочери в грязном, не по росту комбинезоне выглядела в пустом зале жалкой и одинокой. Столетов остановился у двери и спокойно спросил издали, о чем она говорила с Балашовым.
Светлана взглянула на него снизу п ответила:
— Он сказал, в Московской области ливни.
Потом обмакнула кисть, соскребла лишнюю краску с края банки и принялась аккуратно выводить букву в слове «Приблизим…»
Столетов не уходил. — Вы опоздаете на бюро, — сказала Светлана.
— Чтобы идти на бюро, мне надо знать — сказали ли вы… — Он поперхнулся и кашлянул. — Сказала ли ты, что ты моя дочь.
Светлана положила кисть и посмотрела на него долгим, загадочным взглядом.
— Нет. Все?
— Ну, а я могу сказать?
— А вы мне докладывали, что вы мой отец? Столетов ответил что-то, но она не расслышала. Он никак не мог соразмерить голоса в гулком зале.
— Ну я — ладно, — продолжала Светлана. — Я для вас штатная единица. Но зачем вы издеваетесь над мамой? К чему это шутовство?
Столетов подошел к ней и сказал тихо:
— Понимаешь, глянул на нее. — и как кувалдой по черепу.
— А почему она стала такая? — Светлана бросила кисточку. — Еще неизвестно, кому было легче — вам по ту сторону колючей проволоки или ей — по эту.
Столетов вздохнул и сказал виновато:
— Другие женщины держались, Светлана.
— Я тоже держалась… — Светлана горько усмехнулась. — В школе врала — папа погиб на войне, в техникум биографию писала — пропал без вести, здесь придумала — погиб в Испании… жила, как заразная, во лжи по самую макушку. Сама себя уверила, что заразная. Унизилась до полного унижения… Представляете: иду ночью с мальчиком. Первая любовь, все как полагается… Луна… Отец у него, между прочим, шишка, секретарь райкома в Ленинграде. Идем по Марсову полю и целуемся… Если бы ты знал, с кем идешь, — думаю. И такая у меня тогда сладкая злость была и на него, и на весь мир, на всех… А когда его отца посадили, чуть не вслух думала: «Так тебе и надо, так и надо…»
Она обмакнула кисть, попробовала красить, но линия получилась кривая и волнистая.
Вошла Катя, сказала, что Захара Петровича ждут на бюро.
— Ступай, я сейчас, — бросил Столетов через плечо. И когда Катя ушла, спросил снова:
— Так могу я сказать, что ты моя дочь?
— Вам не нужна мама, так зачем мне отец, — дерзко глядя ему в глаза, отрезала Светлана. — Какой вы отец? У вас искалечили семью, а вы?.. Вам известно, кто вас оклеветал?
— Известно.
— Кто?
— Это не имеет значения.
— Если бы ваша воля, что бы вы с ним сделали?
— Дурацкий вопрос. Ничего бы не сделал.
— Колоссально! — Светлана отошла и опустилась на пол возле лозунга. — Так я и знала. У вас на душе ограничитель. До сих пор думать разрешено, а сверх того не положено…
Столетов вздохнул и пошел к выходу.
Светлана прислушивалась к его медленным шагам, и ей вдруг страшно захотелось, чтобы он не уходил так, молча, чтобы он оказал что-нибудь, хоть бы выругал.
А Столетов шел мимо портретов Докучаева, Зои, Мичурина, мимо полок, над которыми красовалась надпись «Библиотека «Совесть». На полочках под табличками «Что читать доярке, трактористу, полеводу» красовались брошюры с картинками на обложках. Столетов предложил комсомольцам купить и антирелигиозные книги, брошюры о вреде пьянства, и теперь по его совету на полках появились надписи «Что читать верующему», «Что читать выпивающему»…
Он шел мимо стеклянного шкафа с надписью «Музей колхоза». Музей был поручен пионерам. Здесь были кубки, вымпелы — награды местной физкультурной команде, немецкая каска, гильза снаряда. Тут же стояло чучело ласточки с надписью «Меня убил Тихон Парамонов, 53 лет, будучи выпивши»… Этот Тихон уже неделю упрашивает Захара Петровича убрать ласточку. Но Столетов выдерживает — больно мужик ненадежный, хулиганистый.
«Неужели вот так и уйдет молча», — подумала Светлана.
И, словно услыхав ее мысли, Столетов остановился и сказал:
— Он сейчас работает, и пускай работает. Надо не назад смотреть, а вперед. В будущее.
— А вы тоже верите в пришествие коммунизма? — спросила Светлана с искренним интересом.
— Сейчас и верить не надо. Надо только уметь видеть.
— Странно. Может быть, вам удобно верить? Выгодно?
— Какая ты порченая, — поморщился Столетов. — Какие у тебя грязные мысли.
— Не сердитесь. Я просто не понимаю. Вас загнали на каторгу, а вы верите.
— Конечно, верю.
— После того, как вам выбили зубы?
— Если мне выбили зубы, почему у меня должна пропасть охота работать, чтобы людям жилось лучше. Таким, как Зоя, Варя, Ниловна. Даже таким, как ты, — добавил он с презрением и отвернулся. Он стоял у полок с книгами, и спина у него была сутулая, усталая. — Что бы ни решили на бюро по поводу огорода, — проговорил он, подумав, — считаю себя правым, а тебя виноватой… А за то, что ударил, прошу простить…
Неловким движением он уронил какую-то книжонку, поднял ее дрожащими пальцами, приладил на место. Она снова упала. Он махнул рукой и направился к выходу.
— Одну минутку, — сказала Светлана. Она настрочила что-то и протянула голубой листок Столетову. — Вы просили справку. Вот. Может, пригодится.
Столетов прочел и сказал сердито:
— «Пользовалась наемным трудом». Зачем так резко?
— Вчера бы это не показалось вам резким, — понимающе улыбнулась Светлана.
Не глядя на нее, Столетов больно сжал ее руку, отпустил и вышел.
16
Балашов увидел Столетова первый раз во время проводов Вари.
Нельзя сказать, что инструктор обкома вынес благоприятное впечатление о председателе колхоза. «Правильно сигнализирует Дедюхин, — подумал он. — Надо снимать».
Но впоследствии, после короткой беседы со Столетовым, а потом, при разборе его дела на бюро, Балашова незаметно, охватывало чувство любопытства и интереса к немногословному, непреклонному человеку.
— Сколько вам лет? — поинтересовался Балашов между прочим.
— Тридцать два, — ответил, не улыбаясь, Столетов. Балашов понял: председатель испытывает, как быстро уловит молодой инструктор шутку и как отнесется к ней.
— Значит, семнадцать лет не считаете? — спросил Балашов.
— А что их считать.
— Понятно.
С некоторой растерянностью Балашов чувствовал, что в его душе растет симпатия к этому самодуру, игнорирующему распоряжения вышестоящих организаций, к человеку, которому, как полагали в обкоме, невозможно доверять руководство колхозом.
Добрые чувства разделяли и многие члены бюро — шофер Костров, Иван Иванович, не говоря уже о Лопатине. Только бригадир второй бригады Костиков, почуяв, что «царствовать» Столетову осталось недолго, накинулся с темными вопросами и намеками.
Но, как часто бывает, злобные придирки и мелочные, надуманные обвинения скорее располагали в пользу Столетова, чем против него. Костиков долго дознавался, почему это Светлана отозвала свою жалобу и просила, считать вопрос с овощами исчерпанным. Как ни разъяснял Столетов суть дела, поведение агронома казалось Костикову непонятным, и он выдвигал предположение, не запугал ли чем-нибудь председатель молодую девушку.
Дошло до того, что он стал всерьез допытываться, не обладает ли Захар Петрович способностью гипнотизировать, а когда Столетов удивленно поднял на него свои мерцающие глаза, перепугался до смерти, замахал руками и стал кричать:
— Ну, ну, на меня глядеть нечего! Меня не задурманишь!
Все рассмеялись, но Костиков не сдавался.
— А как он про милиционера оправдается? — кричал бригадир. — Уставился на него своими зенками, а тот подплыл к нему и добровольно сдал наган!
— Этот милиционер учился у меня в школе, — проговорил Столетов. — Привык уважать учителя. Вот и все.
Короткие ответы Столетова были убедительны, и в конце концов из длинного списка его провинностей осталась одна-единственная: игнорирование директивы о мобилизации всех сил на срочную косьбу кукурузы.
Обвинение было серьезное, тем более что Столетов некоторое время скрывал директиву от членов правления, нарушая тем самым коллегиальность руководства, и даже Лопатину показал ее не сразу.
Довод, приведенный Столетовым в свою защиту выглядел довольно шатким: по его мнению, посевы еще жизнеспособны, и, если в ближайшие дни пойдет дождь, стебли оживут.