Оброк - Сергей Жигарев

Сергей Жигарев Оброк

Во рту девочки вместо языка подрагивал короткий обрубок.

Андрей Иванович перевел взгляд на хозяина избы. Тот погладил девчушку по русым волосам и вложил ей в руки тряпичную большеглазую куклу.

Держи, родимая. Поиграй.

Горемычная взяла подарок, взглянула испуганно и быстро на двух мужчин и отодвинулась на лавке подальше.

– Вчера приютили. Возле церкви она побиралась, – сказал мужик. – Даже имени ее не знаю. Мычит только как телок, от мамки отлученный.

Девчушка подбежала к сидевшей подле божницы женщине и уткнулась ей в колени. Женщина убрала Евангелие в потертом переплете, заложив страницы старой газетной вырезкой и стала нашептывать девочке в ухо тихие правильные слова.

– Вот, Андрей Иванович, сами убедились. Так ведь она – первая, кто мне в руки дался и со мной пошел. Остальные и вовсе взрослых боятся: чуть только заговоришь с ними – деру дают. – Мужик тяжело вздохнул. – И ведь все больше их становится. Посмотришь, на папертях перед церквами их все прибавляется. И все молчат, безъязыкие. Ни смеха детского, ни считалки какой – только тишина. Мелькают по городу, как тени побитые.

Мужик посмотрел на привеченную им гостью, оседавшую сонным кулем на руках у хозяйки.

– Вот и поговаривать стали. Пока все больше между собой. Так вслух-то и на публике боязно в своих страхах и домыслах признаться. А тут еще городской голова сиротский дом закрыть распорядился. Жутко становится…

Избенка, куда мужик зазвал Андрея Ивановича в гости, выглядела опрятно, точно девка, засидевшаяся на выданье. В центре горницы, перед протянувшейся вдоль рядка окон лавкой, стоял стол с нехитрым крестьянским угощением, без которого, по мнению хозяев, не стоило и приступать к столь важному разговору. В красном углу стояла большая икона Николая Угодника с зажженной перед нею свечкой. Тепло пахло лампадным маслом. И все вещи были затертыми, лоснящимися, выцветшими. Изобилия и излишеств, привычных для Андрея Ивановича, как он только что с удивлением для себя самого осознал, в доме не было.

Однако хозяин – крепкий мужик, едва разменявший четвертый десяток, – этими лишениями не тяготился, да и едва ли их ощущал. Все здесь было сделано добротно, приспособлено под его нужды и находилось на своем месте. С той же деловитостью он перешел к сути:

– Я ведь, Андрей Иванович, к вам потому и обратился, что человек вы в нашем городе новый и в интриги местные не вовлечены. А между тем в большие дома вхожи. Я уж, не сердитесь, Христа ради, служак гостиничных порасспрашивал немного о важном госте. – Говоривший несколько смутился. – Подсобите разобраться. Ведь странно это: детей безъязыких и безмолвных на улицах все больше, а вступиться за них никто не торопится. Ни городской голова, ни промышленник какой или купец, о благе общем или репутации своей пекущийся. Андрей Иванович, будьте милосердны к деткам-то. Может, в столицах слово замолвите или здесь, – мужик сделал выразительную паузу, – что-то об их участи узнать и прояснить сумеете.

Андрей Иванович подумал о том, что миссия, с которой он прибыл в Томск, в том как раз и заключалась, чтобы узнать и прояснить. Хотя касалась она участи совсем иной по возрасту и статусу персоны.

Он посмотрел на спящую безымянную девочку и сказал:

– Непременно детской участью обеспокоюсь и сделаю все, что в моих силах.

– Нам-то Бог детей не послал пока. А за сироток переживаем.

Андрей Иванович помолчал немного, вспоминая приемного сына, названного в его честь, и утвердительно кивнул. Уже на крыльце он крепко пожал мужицкую руку в знак заключенного между ними соглашения и уточнил, не допуская иного исхода:

– Вскоре свидимся.

Метель разыгралась. Она заигрывала с Андреем Ивановичем, покусывая ему щеки и холодя уши, когда тот возвращался в гостиницу. Ветер сбивал с ног, подобно кулачному бойцу, поднаторевшему в модной английской забаве. Андрей Иванович принял защитную позицию: он поглубже закутался в шубу, поднял воротник, натянул перчатки, обмотался шерстяным шарфом и надвинул на самые брови меховую шапку.

Андрей Иванович прибыл в Томск засветло и не успел еще свыкнуться с норовом местной погоды. Теперь он шел, наклонясь против ветра и медленно переставляя ноги по все прибывающему снегу, словно утверждая себя на этой земле. Снег хрустел под подошвами валяных сапог, как пачки новеньких ассигнаций. Сугробы увеличивались в размерах. Морозы брали свое, напоминая, как далеко еще было до теплых, ясных весенних дней.

Будь на то воля Андрея Ивановича, он не оказался бы здесь, да еще в разгар хваленой – разумеется, за глаза, – сибирской зимы. Но дело, а точнее, общество, интересы которого он представлял на территории Российской империи, не терпело отсрочек и отлагательства.

Едва только появились странные слухи о бумагах старца Федора Кузьмича, которые считались пропавшими после его смерти, было принято решение отправить в Томск эмиссара. Помимо очевидных причин интерес к архиву подогревался и тем обстоятельством, что Федор Кузьмич был единственным выжившим в примечательном происшествии почти десятилетней давности, и бумаги могли раскрыть подробности этого загадочного дела.

Шаткие хитросплетения чужих мыслей, которым Андрей Иванович должен был подчиниться, отложив текущие дела и хлопоты, отправили его в путь по Сибирскому тракту, который в глазах многих еще оставался, несмотря на крепнувшую торговлю с Китаем, дорогой в каторжный край.

Предлог для путешествия и знакомства с влиятельными особами из местных Андрей Иванович нашел в привычной себе сфере коммерции, вознамерившись говорить о сооружении здесь небольшого свечного завода.

Однако теперь у пребывания в Томске появились иные задачи, равнодалекие и от бумаг, и от заводов. Из головы не шел образ обреченной на молчание пред людьми девочки, чье лицо выражало униженное и терпеливое страдание. Остаться в стороне он не мог. Подобный шаг вступил бы в разлад со всей его натурой, цельностью и целеустремленностью, которой Андрей Иванович по праву гордился. Он твердо вознамерился исполнить данное Романычу обещание.

Тот был первым, с кем он свел знакомство в городе. Обустроившись в гостинице, Андрей Иванович предпринял небольшую прогулку не как фланер, а в свойственной ему энергичной манере, по центру города и окраинам. Он обдумывал в деталях предстоящее дело, которое, как он предполагал и надеялся, будет состоять большей частью из расспросов и разговоров.

От размышлений его внимание отвлек мужик, коловший на подворье дрова. Андрей Иванович невольно залюбовался его сноровистыми, экономичными движениями. Мужик доставал чурку, ставил ее на иссеченную колоду и легко раскалывал колуном надвое, умело избегая сучков и свилей. А затем бил плашки еще раз и складывал четверти в поленницу. Работа спорилась и явно доставляла работнику удовольствие.

Андрей Иванович подошел перекинуться с дровоколом парой слов. Мужик, довольный неожиданным перерывом, отложил топор и степенно представился Романычем.

В краях сибирских он оказался не своею волею, жил в Омске, а теперь перебрался сюда на поселение. Более о прошлом Романыч не распространялся, обходя неприятную для него тему стороной.

Впрочем, на судьбу он не роптал, жил, по его признанию, с любимой супругой душа в душу, а на пропитание зарабатывал плотницким и столярным ремеслами, для чего имел пристроенную к дому мастерскую. Хаживал Романыч вместе с другими мужиками и в тайгу: промышлял кедровый орех, бил зверя.

Недолгая беседа включила и краткий рассказ Штольца о причинах, разумеется, официальных, его появления в городе, и местные новости в виде сплетен, щедро пересказанные Романычем. После чего тот вернулся к колке дров, а Андрей Иванович продолжил прогулку.

По возвращении в гостиничный номер Андрей Иванович достал непривычно тяжелый дорожный саквояж и нашарил на его дне небольшой кожаный футляр. Внутри него покоились надежно защищенные от сотрясений стеклянные ампулы. Вещество было синтезировано взамен натурального гениальным Бутлеровым по приватной просьбе Андрея Ивановича и с пожеланием хранить оную просьбу в строжайшей тайне.

Андрей Иванович опустошил одну из ампул – колером жидкость походила на бургундское – и ощутил привычный и долгожданный прилив деятельных сил.

Обычно вещество действовало на протяжении пяти, реже шести часов, наполняя силой, даруя бодрость и необыкновенную, поначалу даже пронзительную, четкость мысли. Возможно, что принимать поздним вечером столь сильнодействующее средство и не следовало, но Андрей Иванович чувствовал непреодолимую необходимость в подкреплении собственных сил, изрядно истощенных и долгой поездкой вольными ямщиками и почтовыми каретами, и зрелищем молчаливо страдающей девочки.

Он был намерен лично убедиться в безопасности вещества – Андрей Иванович положил этому срок в три года и немедленно приступил к эксперименту на собственной персоне – и затем предъявить результаты обществу как возможную панацею от тех неудобств, с которыми было сопряжено потребление природного аналога. К тому же открытие могло обернуться немалыми коммерческими преференциями.

Андрей Иванович бегло просмотрел почту, которую он заблаговременно распорядился пересылать по новому адресу, и распечатал по порядку несколько писем.

В первом из них его недавний знакомый, господин Адуев, предлагал вступить капиталом в новообразуемое пароходство. Вторым письмом супруга уведомляла о здоровье домочадцев и предпринятых ею хозяйственных хлопотах. К уведомлению добавлялись пожелание скорейшего разрешения всех дел и возвращения домой, уверения в бесконечной любви и несколько приятных Андрею Ивановичу фривольностей. Еще пара писем была от кредиторов, ссудивших его деньгами и теперь требующих уплаты капитала и процентов.

Андрей Иванович на скорую руку подготовил обратную корреспонденцию. Господину Адуеву он подтвердил возможную заинтересованность в размещении капитала в указанном предприятии на условиях равноправного партнерства и интересовался расчетами финансовой состоятельности прожекта. Жене написал короткое, но пылкое письмо с ответными фривольностями и общими фразами. Кредиторов уважительно просил принять во внимание тот факт, что располагаемые им денежные средства находятся в деле, то есть работают на получение прибыли, и преждевременно извлечь их из оборота никак не возможно.

Илья Ильич, его добрый приятель, не преминул бы подсчитать количество назойливо повторяющихся слов и проверить, на свои ли места расставлены запятые, но сам Андрей Иванович, повинуясь велениям времени, на первое место ставил скорость и точность ответа, полагая строгую красоту формы, обязательной лишь для поэтов и философов.

Оттого он был вдвойне рад письму с городским гербом и печатью из бурого сургуча, отложенному напоследок. Не ожидая так скоро получить ответ на свое послание, которым он уведомлял городского голову о прибытии в Томск, в содержании этого ответа Андрей Иванович не обманулся: городской голова свидетельствовал ему свое почтение и ожидал с визитом.

Над столом городского головы, заставленным одинаковыми письменными приборами, со всей очевидностью даренными, висел огромный портрет его предшественника. Картина должна была то ли служить знаком преемственности власти, то ли демонстрировать охотничий трофей хозяина кабинета наподобие медвежьих и волчьих голов, висящих по соседству.

Владелец кабинета, одетый по-простому, в купеческую сибирку, был приятен лицом, невелик ростом и жантилен манерами. Беседу начали на заморский манер с главного.

Зима лютовала. Воздух трещал от мороза, а сугробы грозили уподобиться египетским пирамидам. Приметы обещали урожайное лето, однако соображение это горожан никак не согревало. Старожилы вспоминали, что такие же морозы выпадали на их долю лет пятнадцать назад, и предрекали скорое падение небесных тел, с которым их память связала прошлый погодный катаклизм.

Вскоре выяснилось, что город, вверенный попечительству городского головы, процветал, пренебрегая этими и прочими трудностями, носившими, несомненно, временный характер, и при должных усилиях и опытном руководстве неминуемо должен был и далее умножать свое благосостояние.

Штольц заметил, что речь его собеседника можно уподобить оперной арии, и она исполнялась для публики уже не в первый раз. В нужные моменты исполнитель умело делал паузу, в требуемых, большей частью для рассказа о собственных достижениях, местах – патетически возвеличивал голос, а в особо торжественных случаях и вовсе артистически заламывал руки.

Андрей Иванович прекрасно понимал, что подобное распределение ролей вызвано потребностью города в притоке людей и капитала, и беседуй он с градоначальником в Европейской России, ситуация была бы строго обратной: развлекать публику арией гостя пришлось бы ему…

Нынешнее положение дел Штольца прекрасно устраивало и тем, что уточняющими вопросами, кивками и даже молчанием он направлял течение беседы в нужное ему русло.

Благосклонность властей к его предприятию? Всенепременнейше, иначе и быть не может. Личные уверения в благосклонности, благоприятствовании, благожелательстве и полудюжине других благ. Торговля и производство – два кита, на которых покоится благополучие любого поселения, от стольного града до уездного городка.

Конкуренция? Почвой и природными дарами сибирская земля обильна, а в толковых купцах и дельцах имеет недостаток. На таких просторах каждому начинанию место найдется, и круг хозяев здесь еще не замкнулся. К тому же купечество здешнее славно атмосферой взаимовыручки. Упоминание о выручке, да еще и взаимной, по наблюдению Штольца, говорившего заметно оживило. Впрочем, вступать в ряды золотопромышленников или заниматься винокурением и виноторговлей он не советовал во избежание гибельных случаев.

Возможности для меценатства? Обилие таких возможностей. Хотя город и находится, по некоторым мнениям, посреди ледяной пустыни, но духовной жажды никто из горожан не испытывает. Театр имеется, собор. Больницы, дома призрения… Деньги-то много куда можно помеценатствовать, чтобы потомкам о себе добрую память оставить. Вот, к примеру, музей краеведческий…

Андрей Иванович заметил, что при упоминании музея глаза городского головы едва ли не увлажнились, и полюбопытствовал:

– А может, тогда деньги сразу? То есть напрямую потомкам? Сиротские дома у вас в городе имеются?

– Тут, любезный Андрей Иванович, у нас прореха в сети меценатства. Был такой дом, но вот как раз незадолго до вашего приезда я его велел прекратить, а подопечных перевести… Туда, где теплее, одним словом. Сами заметили, для детишек у нас здесь климат совсем не подходящий. – Он сочувствующе вздохнул, покивал и снова вздохнул. – Слышал, слышал, конечно, что люди говорят. Будто дети-то все поразбежались.

Городской голова, прерывая плавное течение речи, всплеснул руками, словно показывая, как стремителен был их побег:

– Чушь! Ну, не все, не все… Да и тех обязательно наши блюстители закона и нравственности возвратят на полагающееся им место.

– А с кем из уважаемых в городе людей знакомство свести посоветуете?

– Вы, любезный Андрей Иванович, заглядывайте в наше Общественное собрание. Оно название получило как раз потому, что все общество, достойное вашего внимания, в нем собирается. Газеты, журналы, библиотека. Бильярд, карточных партий любители. Все есть, даже шашки. Мы в Томске живем, а скукой и унынием не томимся. – Он улыбнулся испытанному каламбуру. – Запишу вас членом клуба, взнос у нас на столичные мерки небольшой: как человеку семейному – пятнадцать рублей.

Прошлогодние события на Венской бирже, уже вызвавшие в Европе банковский кризис и сулившие продолжение неурядиц, сказались и на финансовом положении Штольца – в той степени, которую сам Андрей Иванович полагал неудобной. Должно быть, он допустил какое-то мимическое отражение этих мыслей, потому что его собеседник быстро предположил:

– А если вы по деловой части, то с Евграфом Николаевичем Кухтериным рекомендую пообщаться. Вы на тракте чайные обозы до Нижнего Новгорода видели? Кухтеринских среди них немало. Он ямщиком начинал, но уже в купечество переписался и торговый дом открывать собирается. – Видно было, что городской голова готов отнести часть кухтеринских заслуг на свой счет. – Буду вас рекомендовать. К губернатору ходить не советую: его интересы лежат совсем в других сферах. А вот еще с золотопромышленником Хротовым непременно знакомство сведите. Большой оригинал и невероятной удачи человек. На золотых приисках состояние сделал. А ведь это дело, понимаете, рискованное. Так ведь после наш Семен Феофанович торговать на бирже взялся. Мы уж сами начали ставки делать, как скоро он состояние спустит, а он исхитрился его приумножить. И по сей день, – доверительно сказал градоначальник, – большой со своих вложений доход имеет.

– Я еще о некотором старце слышал, – поинтересовался Штольц. – Фрол… Нет, Федор Кузьмич…

– О, Федор Кузьмич – первейшая наша местопримечательность. Благочестивый старец. Все ходоки какие-то к нему были, гости странные. Одет простолюдином, а все, кто его видел, наблюдали в его чертах и манерах нечто влаственное. Одним словом, непростой человек. – Городской голова был сторонником единоначалия, и чужая власть в городе пришлась ему не по вкусу. – Был… А как преставился, стало, конечно, попроще. Так это уж десять лет минуло. За такой срок многое перемениться может. Прогресс, Андрей Иванович, неумолим. В обоих значениях.