На лице Штольца отразилось недоумение, которое его собеседник поспешил исправить:
– Во-первых, умалять значение прогресса в развитии наук и улучшении общественных нравов невозможно. Сами посудите, крестьянину свободу дали. Торговля крепнет. Железные дороги строим, географические изыскания проводятся… А во-вторых, умолять прогресс о снисхождении невозможно. Он подобно тому же поезду стремится в будущее и отстающих ждать не будет. Стоит тебе замешкаться или промедлить, и останешься на перроне глазеть вслед убегающим вагонам. А значит, за место в этом поезде – в «берлинах» или даже третьим классом – придется побороться. А прогрессу и дела нет до того, есть ли у тебя силы для этой борьбы или ты и вовсе полагаешь направление его неверным… Говорю же, Андрей Иванович, прогресс неумолим.
Он снова взял паузу, но Штольц, уже искренне заинтересованный в этих рассуждениях, поинтересовался:
– А какие у вас взгляды на Томск в будущей перспективе?
– Будущее? Блистательное будущее! Уж вы мне поверьте, наперед знаю. Просто блистательное! Заводы. Промышленность. Торговля. Деловая жизнь кипит. Железная дорога! Та, впрочем, смутно и странно видится. Университет! И непременно с садом! Расцвет наук. Театры. Население в миллион душ!
В глазах градоначальника с ребяческим задором играл огонек, освещающий прекрасное будущее подопечного города. Энтузиазм и фанатичная убежденность в незыблемости и обязательности нарисованных им обликов грядущего были столь велики, что впечатлили Штольца.
Еще разгоряченный, но уже заметивший, какое воздействие его краткая, но пылкая характеристика оказала на гостя, градоначальник предложил:
– А вы, коли не на шутку в будущем заинтересованы, с Хротовым пообщайтесь. Он – субъект экзотический, но новых знакомств не чуждается. Он и у Федора Кузьмича, о котором вы любопытствовали, доверенным лицом был, а после – душеприказчиком. Можете сей час к нему и отправляться: Семен Феофанович – человек праздный и имение свое редко покидает. Непременно ему укажите, что прежде были у меня и у нас доверительный разговор состоялся. Он вам про будущее все и растолкует. Да вы только, – подчеркнуто, с намеком, заключил он, – знайте, что спрашивать.Однако спешить с визитом Штольц не стал. Прежде он заехал в гостиницу и, поднявшись в номер, взялся за перо, чтобы написать в двух строках Романычу о том, куда он направляется, и более пространное письмо о собственных изысканиях и подозрениях московскому секретарю общества. Немного поразмыслив, Андрей Иванович написал и своему биржевому маклеру, кратко изложив несколько соображений о видах на урожай в Азиатской России и наказав распорядиться прогнозом с умом и к выгоде. Передав письма гостиничной прислуге, он открыл саквояж. Не в силах противостоять нарастающей жажде, Андрей Иванович выпил содержимое еще одной ампулы и ощутил растворение в теле живительного и деятельного тепла. Теперь он был готов нанести визит, за исключением одной незначительной детали. Штольц достал из саквояжа увесистый револьвер и, убедившись, что тот заряжен и готов к бою, сунул его в карман шубы.
Усадьба удачливого золотопромышленника находилась на излете городских улиц. Дорога к ней была отвратительной, но месторасположение – на высоком холме, вблизи заснеженного частокола леса – замечательным. Это вековое российское свойство уравнения достоинств недостатками Штольц давно признал, в том числе потому, что оно действовало и в обратную сторону.
Располагалась усадьба наособицу, вдали от примет городской жизни. Что, подумал Андрей Иванович, по всей видимости, соответствует и месту владельца в обществе. Время Семен Феофанович действительно проводил свободно, трактуя свободу как возможность безвыездно находиться у себя дома.
Неожиданный визит не смутил Хротова, и лакей, выряженный в матросскую форму, проводил Андрея Ивановича в гостиную. Ее обстановка наводила на мысль о театральных подмостках, причем декорации взяты были из различных спектаклей. Первым, подобно магниту, внимание притягивал огромный якорь, размещенный в углу и размерами этого угла явно тяготящийся. В другом углу стояла мраморная статуя Венеры Каллипиги, для наглядности отвернутая лицом к стене. На стенах висели персидские ковры, весьма натурально иллюстрирующие самые пикантные эпизоды из сказок Шахерезады. Стойкий к живописному изобилию плоти Штольц разглядел и то, на что мало кому доставало внимания. Поверх сплетений тел на коврах была развешана коллекция охотничьих ружей из Льежа, среди которых он определил несколько лепажевских, а также произведения мастерских Лебо и Франкотта. Были в гостиной и красивые ширмы с вышитыми небывалыми в природе птицами и плодами, и множество красивых мелочей с острова Святого Маврикия.
Сам хозяин возлежал на диване в центре комнаты и курил кальян, неспешно пуская в воздух тяжелые клубы дыма. Из одежды на нем был лишь черный халат китайского шелка да венчавшая голову капитанская фуражка. Хротов встал гостю навстречу, не глядя, попав в стоящие у дивана разношенные туфли, и с доброжелательным энтузиазмом потряс Андрею Ивановичу руку.
Они обменялись приветствиями и любезностями. Хротов являл собой точный оттиск жовиальной персоны, как ее обычно отображают в театральных представлениях. С личными представлениями Андрея Ивановича о матером золотопромышленнике и расчетливом биржевом игроке он соотносился мало. Но Штольц не успел развить эту мысль, будучи стремительно вовлечен в беседу.
– Подождите, Андрей Иванович. Ни слова о цели нашей встречи! Позвольте мне разгадать эту загадку. – Хротов выражением лица показал работу мысли. – Уверен, что прервали мой адмиральский час визитом по очень важному вопросу, который вы непременно хотите разрешить в будущем. Угадал? По глазам вижу, что угадал. А удивил? Проницательностью своею? Да вы не удивляйтесь. Гости у меня бывают только по рекомендации – а значит, с важными вопросами, требующими разрешения. Вам со мной кто рекомендовал встретиться? Сам градоначальник? Значит, вопрос исключительной важности. Так я посодействую.
– А о какого рода содействии идет речь? Надеюсь, мы можем говорить открыто, без умолчаний и утаек.
– Вы торопитесь. Еще грот не поставили, а уже якорь поднимаете… – Густые усы на лице Семена Феофановича казались живыми и чутко, подобно хорошему барометру, отражали умонастроение их обладателя. Сейчас они распушились, притворно негодуя на поспешность собеседника. – Вот представьте, что оказались вы перед сфинксом и не он вам, а вы ему вправе вопросы задавать. Так о чем спросили? Хотя я круг ваших чаяний прекрасно представляю. Да не отвечайте даже. Ко мне ходоков-то немало ходит, и у каждого хлопоты вроде свои, да все одинаковые. Ямщик в купцы метит – хоть гужом и кнутом, а хоть и обухом. Купец к преуспеванию стремится: торговый дом открыть, сыновьям капитал передать, да так, чтобы и у внуков дело ладилось. Кто повыше будет, тот и смотрит подальше. Градоначальник о городе и горожанах печется, губернатор о вверенной ему губернии. А кто и судьбой Отечества обеспокоен.
– И что же, вы во всем можете посодействовать? И даже государственной важности дела разрешаете? – Штольц рассчитал, что в характере Хротова действительно говорить открыто, не расходуя времени на оговорки, двусмысленности и экивоки. Если вдуматься, это был самый экономный и деловой подход. Андрей Иванович даже воочию представил, как прямыми честными фразами золотопромышленник убеждает губернатора в необходимости предоставления ему преференций и добивается своего. – И каким же способом вам это удается?
– А вы, любезный Андрей Иванович, знаете, что самое важное в карьере морского офицера? Жизнью его правят рука, струя и случай. Не скажу за первые два, а представьте себе, что у вас есть возможность для того, чтобы власть случая над собой уничтожить. Вот, к примеру, знай Наполеон стратегический план англичан на сражение при Трафальгаре… А так все на волю случая, а он иначе распорядился.
– Как же, Семен Феофанович, вы власть случая над человеком можете свергнуть?
– Разрешите, я вопросом на вопрос отвечу? А что есть случай? Да вы опять не отвечайте, это я в порядке риторического приема спросил… Случай есть разрешенная неопределенность. И если мы заранее в будущее заглянем, то сами эту неопределенность и разрешим…
– Да, да… – сказал Штольц. – Увлекательная теория. И где же вы хрустальный шар прячете? Или вы, подобно мадам Ленорман, карты предпочитаете?
Хотя усы его и ощетинились на собеседника, Хротов, вместо того чтобы выразить обиду, расхохотался во весь голос:
– У меня понадежнее инструмент. Проверенный временем. Вы про старца нашего, Федора Кузьмича, слышали? От него мне в наследство перешел.
– От Федора Кузьмича? Историй много слышал, но полагал их слухами. – Штольц постарался выразить ту степень заинтересованности, которая побудила бы Хротова продолжить доверительный рассказ и не показалась бы ему чрезмерной и оттого подозрительной.
Хотя усы его и ощетинились на собеседника, Хротов, вместо того чтобы выразить обиду, расхохотался во весь голос:
– У меня понадежнее инструмент. Проверенный временем. Вы про старца нашего, Федора Кузьмича, слышали? От него мне в наследство перешел.
– От Федора Кузьмича? Историй много слышал, но полагал их слухами. – Штольц постарался выразить ту степень заинтересованности, которая побудила бы Хротова продолжить доверительный рассказ и не показалась бы ему чрезмерной и оттого подозрительной.
– От него самого. – Хротов выделил «самого», особо уважительной интонацией. – Федор Кузьмич несколько лет этим способом пользовался, до самой своей смерти, и мне его передал. После ко мне важные чины приезжали: полковник Шервуд и граф какой-то, Дибич-Забалканский. Пытали меня – к счастью, словесно, – о наследии старца, архивах-бумагах. Я тогда утаился, конечно. А сейчас мне бояться некого, для больших людей дело делаю и нахожусь под их опекой. Так что, – он почти достиг максимума отпущенной ему серьезности, – извольте мне шуток не шутить и коленца не выкидывать. А доказательства? Да вы вокруг взгляните: все мною собственным трудом нажито. Трудился, конечно, как галерный раб. – Хротов щегольски крутанул ус кверху, жестом поиграл в гребца и сложил руки на выпирающем животе. – Но главное – в умении будущее видеть. Кому это по силам, тот перед остальными имеет большое преимущество. Это же как с зайцем. Чтобы сделать соус из зайца, надо зайца. Чтобы уверовать в Бога, надо Бога. А чтобы будущее по своему замыслу построить, нужно сначала его увидеть.
Штольц согласно кивнул, но купец и золотопромышленник уже тащил его дальше, к неминуемому вопросу:
– Так я о сфинксе спрашивал. Уже решили, какие вопросы ему задавать? Насквозь вас вижу – наверняка по коммерческой части.
– Я решился, – сказал Андрей Иванович.
– Это хорошо! – утвердил Хротов. – Только сейчас мы никуда не пойдем. Его прежде покормить надо.Штольц и Романыч, потрясенный знакомством с новой, совершенно неведомой ему действительностью, сидели в избе и при свете лучины, точно два заговорщика, обсуждали план предстоящих действий.
– Никак в толк не возьму, – сказал мужик. – То, что в народце нашем пестром, из варнаков, чалдонов и кержаков составленном, есть и те, кто на любую низость способен, чтобы только над ближним своим выше стать, я знаю. А вот как этот бесовской антропофаг, если ему будущее наперед доподлинно и в точности известно, дозволяет пособникам его к своей выгоде перекраивать?
Голова Андрея Иванович была поглощена расчетами иного свойства, но мысль увлекла его.
– В таком случае появляется новый, перекроенный вариант будущего, – сказал он. – А затем, с каждым новым обращением к Хротову, еще и еще. И варианты эти могут множиться бесконечно. И что, если антропофаг для каждого наилучшую возможность вычисляет и в подходящий вариант переносит?
Андрей Иванович подумал о том, как хорошо было бы, чтобы эти варианты перебирала какая-нибудь вероятностная машина. И, покончив с математическими расчетами, одаривала каждого будущим по его устремлениям.
– А может, и проще все, – предположил Романыч, в ожидании постукивая пальцами по краю стола. – Может, он о будущем не больше нашего знает, а просителей своих подталкивает в том направлении, что им выгодно. Нарисует золотые копи, славу пообещает всемирную или любовное блаженство – зажжет огонек у человека в сердце, сил придаст. А сильный человек с пылом сердечным и душевным рвением сам мечту свою воплотит и сам себе будущее построит.
Романыч помолчал, постучал еще немного по столу и продолжил:
– А может, он не только чужие, но и свои стремления реализовать жаждет. Кто знает, что на уме у антропофага? Мировое господство установить, сородичей найти, домой вернуться… Вот и движется история наша по тем рельсам, которые он для нее определил.
Их размышления были прерваны появлением мальчишки, почти подростка, которого уже можно было бы отправить в ночное в компании старших.
– Гришкой зовут, – представил его Романыч.
– Григорием, значит, – уточнил малец, расправив белую рубашку с узором из васильков и вперив в Штольца немигающий взгляд серых глаз.– И вправду не боишься? – спросил у него Андрей Иванович, когда они уже посвятили Гришку в подробности их незамысловатого плана.
– Не боюсь, – горделиво ответил тот. – Заговоренный я. Так что ни пуля, ни яд меня не возьмет.
– Веришь в заговоры?
– Верю, пробовал, – скупо ответил Гришка и добавил, обращаясь зачем-то к Штольцу: – Кровь могу заговорить.
Стали собираться. Романыч простился с супругой и девочкой, игравшей с куклой на полатях.
– Удочерили мы ее. Нам прокормиться нетрудно будет, – пояснил мужик. – А после и имя подберем.
Он проверил пальцем остроту плотницкого топора, удовлетворившись результатом, осторожно заткнул его за гашник и надел поверх истертую собачью доху. Штольц обрадовался и дружески хлопнул мужика по плечу, накрепко положив себе приглядеть за Романычем в предстоящей схватке.
Он нащупал в карманах шубы успокаивающую сталь револьвера и завернутые в платок ампулы. Андрей Иванович уже израсходовал одну менее часа назад, чтобы восстановить бодрость духа и запас нравственных сил, и теперь размышлял над тем, что содержимое еще одной ампулы поможет ему лучше подготовиться к встрече с Хротовым и его живым инструментом. Он решил принять полезное лекарство в дороге. Однако улучить момент ему не удалось, а выпить вещество на глазах спутников отчего-то казалось ему предосудительным и даже постыдным.
Хротов ждал их в гостиной, капитанской фуражки на нем не было. Он оценивающе посмотрел на Гришку. Малец таращил глаза на персидские ковры, и Романыч хотел было одернуть его, но в свой черед столкнулся с тяжелым золотопромышленным взглядом.
– А это кто? – спросил Хротов.
– Романыч, мой… – Штольц помедлил в затруднении, – поставщик и доверенное лицо.
Семен Феофанович смерил мужика взглядом и пришел к какому-то выводу, видимо, положительному, потому что продолжил:
– Вот и пойдемте.
Хротов зашел на кухню и взял несколько тяжелых медных подсвечников и свечи. Как подметил Андрей Иванович, он пренебрегал спермацетовыми или восковыми свечами и использовал в хозяйстве простые сальные.
– Да что вы, Андрей Иванович, на меня с волчьей нежностью смотрите? – От Хротова сытно пахнуло стерляжьей ушицей. – Будто не помните, какую плату сфинкс требовал с тех, кто на его вопросы не мог ответить? А какой, по-вашему, должна быть плата сфинксу за то, что он на ваши вопросы ответит? Какой он за это оброк потребует?
– Детишек жалко, – признался Штольц.
– Малым сим Господь наш определил Царствие небесное. А там ни руки, ни ноги им не понадобятся. И уж тем более языки, – заметил Хротов. – К тому же думается мне, что бессловесной твари всяко легче от греха себя уберечь. Да и упрека мы от них вряд ли услышим. Или вы отказаться задумали? Тогда вот так на это дело взгляните: в основе каждого крупного состояния лежит случай. И я вам над этим случаем власть предлагаю. А вы беспорточных бродяг призреть хотите. Смурные у вас какие-то мысли. Согбенные… А небо-то атланты держат, а не горбуны такие.
– Отказаться не задумал, – ответил Штольц, – а задумался над тем, может ли один человек для другого быть средством. И почему, чтобы вы право имели, непременно пред вами кто-то дрожать должен?
– Вы свои иеремиады оставьте, все они – пагубный вздор и неэкономическая бессмыслица. А вот блага, вами полученные, могут и вниз просочиться – тогда для многих благодетелем окажетесь. Сами знаете эту арифметику: морально то, что наибольшему числу людей полезно. Так что цена-то невелика. Или вы из тех, кто непременно для всего человечества хрустальный дворец соорудить хочет? Так я вам вот что скажу. Во-первых, лишь то стоит крепко, подо что кровь подтечет. И чтобы хрустальные башни на солнце играли, в подвалах дворца немало крови должно пролиться. А во-вторых, я единственно верный способ знаю, как всех людей счастливыми сделать. Хотите, скажу? Да вы не отвечайте. Понимаю, что любопытно. А рецепт такой: чтобы всех людей на земле счастливыми сделать, нужно собрать всех несчастливых в одном месте и расстрелять.
Они подошли к стоящему во дворе флигелю, и Семен Феофанович начал возиться с увесистым замком.
– Мы его раньше на заимке держали, а недавно я сюда перевел, – пояснил он.
Они вошли в дом, и Хротов зажег свечи. Их колеблемое сквозняком пламя осветило короткий коридор. Две ближние ко входу двери были наглухо заколочены, третья чуть приотворена.
Комната за ней была пуста, единственным видимым исключением служила исписанная стопка бумаги высотой по пояс взрослому человеку. Однако Хротов входить не торопился и предостерег остальных:
– Вы только с ним поосторожнее. Он же у Федора Кузьмича в любимцах был, грамоте от него обучился. Старец его все почему-то струфианом звал. А только любимец его однажды словно взбесился, взял, да и укусил своего благодетеля. Федор Кузьмич и преставился вскоре. Я с тех пор этого струфиана на привязи держу.