— Дома? Конечно. Как ваши взаимоотношения с мадам Верене?
— Никак. Ореада со мной принципиально не разговаривает. Обед приносит служанка, она же занимается печами и уборкой.
— Создается впечатление, — сказал инквизитор, — что мы находимся в центре некоей грандиозной мистификации. Спектакля. Посудите сами: я сам и подчиненные мне люди, прибывшие из Авиньона, пресловутую Охоту собственными глазами ни разу не видели, верно? Только рассказы так называемых очевидцев, из числа местных жителей. Материальных доказательств появления четырех всадников окруженных огнедышащими псами нет.
— Разве? — мэтр понюхал свои ладони. Вроде бы от запаха удалось избавиться. — Тогда чем мы с братом Тейдоном занимались от терции до сексты?
— Кто вам сказал, будто появление бродячего умертвия непременно связано с Дикой охотой?
— Вы сами. Особо подчеркнув, что после всадников постоянно и всегда обнаруживают беспокойных покойников. Э-э... Извините за тавтологию.
— Я тут подумал, что одно вовсе не обязательно следует из другого. Силлогизм не складывается. Прежние выводы были основаны только на свидетельских показаниях, которые можно и должно поставить под сомнение. Давайте сформулируем. Дикая охота в графстве Артуа обязательно воскрешает мертвецов, следовательно воскрешение мертвецов в Артуа невозможно без Дикой охоты.
— Безусловная логическая ошибка. Поднять человека из могилы, к примеру, способно чудо святого — окажись сейчас в Аррасе евангелист Иоанн, он наверняка бы нашел десяток-другой праведников, достойных воскрешения.
— Полагаете, что Иоанн Богослов в данном случае предъявил бы прихожанам бездушных разлагающихся монстров вроде нашего знакомца? — пожал плечами брат Михаил. — В контексте вы уже наговорили на серьезное обвинение в ереси и богохульстве. Хватит софистики: взаимосвязь Дикой охоты и разгуливающих по дороге трупов предлагаю считать недоказанной. Это вполне могут быть два отдельных явления, существующих in parallela, но независимо друг от друга. Есть возражения?
— Никаких, — согласился Рауль. — Что дальше?
— Инквизиционное следствие застряло на развилке, мэтр. Мы чего-то не заметили. Не углядели явного. Успокою: я не собираюсь выделять историю с покойниками в отдельное производство. Читали недавние труды францисканского философа Уильяма Оккама?
— Frustra fit per plura quod potest fieri per pauciora[14], — без запинки отчеканил Рауль.
— Истинно! Если существует несколько логически непротиворечивых определений или объяснений какого-либо явления, то следует считать верным самое простое из них. Всё следует упрощать до тех пор, пока это возможно, но не более того! Но беда в том, что в настоящий момент в наших руках вообще нет помянутых непротиворечивых объяснений! Нить из пальцев ускользает!
— Версии вы давно озвучили, преподобный. Политическая интрига в которой по воле человека использована неизвестная нам магия. Внезапно пробудившееся древнее волшебство в лесах Дуэ, от людей независящее. Наконец, знамения вроде этой ужасающей Моровой девы — знамения же посылают высшие силы.
— Объединяющее начало трех вероятностей какое?
— Колдовство. Сила потусторонняя.
— Выстрелили в яблочко, мэтр! Подобно искусному английскому лучнику. Ответ надо искать в области мистической, колдовской. Именно поэтому мне очень не нравится, что следов Гийома Пертюи мы доселе не обнаружили.
— Полагаете, он — звено этой цепи?
— Не просто полагаю, убежден. Побег души из тела. В преисподней его нет — это достоверно выяснено благодаря вашей небезопасной эскападе. В раю и чистилище — тоже.
— Откуда вы знаете?
— У инквизиции свои тайны и свои методы добывать сведения из сфер незримых, — отрезал брат Михаил. — Я же не спрашиваю вас, как магически открывать Врата в... Словом, туда, куда открывать не следует. Ореада прямо сказала, что полукровка был посвящен «иным богам», выходит древние духи галлов, уцелевшие после веков евангелизации варваров, находятся неподалеку и их можно отыскать. Займетесь?
— Не вижу отправной точки.
— Мэтр, не заставляйте меня разочаровываться! Вы маг. Сильный маг, пускай и прибедняетесь. Древние расы должны полагать вас одним из причастных. Своим.
— Опровергается на примере ореады, — возразил Рауль. — Она меня ненавидит и терпит только потому, что боится инквизиции.
— У вас странная линия рассуждений, — сказал Михаил Овернский, сцепив пальцы замком и опершись на руки подбородком. — Не утруждаете себя поставить на место ореады, думаете как человек. Единственный вред, который мы способны причинить волшебному существу — убить его. При этом точно зная, что душа ореады, — или что у нее там вместо души? — нам неподвластна, ее судьбу решит всеведущий и всемогущий Создатель, Творец. Чего ей опасаться? На месте мадам Верене я бы плюнул в лицо Трибуналу, развернулся и ушел. Навсегда.
— Она боится что-то потерять в сущном мире! — догадался Рауль. — Поэтому и смирилась с вашими требованиями!
— Близко. Близко, но не полно. У Древних нет страха за свою жизнь, они устроены иначе людей. Боятся за плод своего чрева, за наследие — это куда ближе. Гийом Пертюи попал мне под горячую руку, кроме того он был неаккуратен — иначе люди не писали бы на него доносы. Понимаете?
— Мать одновременно любит его и презирает. Но ни одно из чувств не может возобладать? Она попыталась его спасти волшебством нелюдей?
— Догадки, догадки. Мы очень мало знаем о Древних, они ревниво берегут свои тайны. Вы ведь отлично знаете почему в случае с ореадой я ограничиваюсь вежливыми уговорами и увещеваниями?
— Ее дух покинет тело в любой момент. Древнего невозможно запереть в подвале и пытать, чтобы выбить нужные сведения. Древний уйдет, оставив следователям пустую оболочку.
— Теперь-то поняли, что сделал аптекарь Гийом Пертюи? Не отвечено на важнейший вопрос: почему он поступил именно так, хотя имел выбор? И почему его мать осталась здесь, среди смертных.
* * *
Ясного плана действий нет, зацепок нет, из подозреваемых осталась одна ореада, разговорить которую невозможно. Не исключено, что Михаил Овернский знает больше чем кажется и до поры предпочитает не раскрывать все подробности, но этот постулат сомнителен: его преподобие выглядит разочарованным и недовольным, значит дело и впрямь идет плохо. Один из лучших следователей папской инквизиции нежданно-негаданно оказался бессилен, вот какая незадача!..
Надо что-то делать. Поступить нестандартно. Допустим, спровоцировать гипотетического противника, кем бы он ни был — колдуном-человеком, или одним из Древних. Но как?
Поразмыслить над этим вопросом Рауль отправился в «Три утки», к старине Гозлену из Эрмавиля, на прошлой неделе грозившемуся перед наступлением Великого поста угостить кабаном в чесноке с травами — такое яство надо готовить долго, с раннего утра, пока запах не поднимется к самым райским вратам!
Гозлен обещание выполнил — уже на подходе к «Трем уткам» мэтр ощутил божественный аромат, разносимый холодным ветерком по улице Мадлен, отходящей от одноименной площади перед кафедралом.
— Мессир Ознар! — Рауля узнали, едва он появился на пороге гостеприимной корчмы. Постоянная публика — господа министериалы и экюйе, во главе с Анри де Рансаром. — Давайте к нам, шевалье! Гозлен, тащи гасконское, у тебя старый запасец еще не иссяк?
Понятно. В компании разухабистой благородной молодежи о мыслях, обобщениях и философии можно забыть. Да и ладно, отдыхать тоже необходимо, после грязной работы в монастырской лечебнице пальцы доселе подрагивают.
Объявился Гозлен с кувшинами, всё такой же огромный, безобразный ликом и добрый душой. Одарил мэтра наполненной до краев кружкой, свистнул мальчишку — притащить блюдо с хлебом, мясом и капустой в горчичном соусе.
Разговоры, как и обычно, крутились вокруг трех самых близких обществу тем: женщины, война с Англией и отвратная погода, не позволяющая победоносно вести означенную войну и попутно вгоняющая в уныние прекрасную половину рода людского, от высокородных дам, до гулящих девок.
Послушать министериалов, так французское рыцарство, окончись холода, с налету взяло бы Лондон, Йорк и Ноттингем, навсегда покончив с подлыми притязаниями Эдуарда Плантагенета. Победный настрой усиливался прямо пропорционально с количеством выпитого, а вино Гозлен достал из подвалов наилучшее.
В «Трех утках» границы между сословиями стирались — дворянин мог выпить с ткачом или пекарем, продавец шерсти сидел за одном столом с клириком. Народу набилась уйма, яблоку негде упасть.
Из числа громогласно обсуждаемых новостей Арраса Рауль выделил одну: не далее как вчера нежданно-негаданно закрылась контора торгового дома Буонаккорси из Флоренции — итальянцы, никого не предупредив и (это уже совсем за гранью понимания!) позабыв стребовать долги навесили на дом огромный замок, после чего спешно покинули город, отправившись куда-то к северо-востоку, по тракту на Гент и Брюгге. Девять всадников охраны, две телеги с добром.
— Разорились, — предположил Рауль. — Как Барди и Перуцци несколько лет назад, потерявшие на сомнительных сделках полтора миллиона флоринов. Разорились и сбежали от кредиторов.
— Если в Аррасе и были кредиторы, — наставительно сказал мессир Рансар, — то исключительно эти флорентийские прохиндеи. Буонаккорси единственные, кто ссужал издержавшихся дворян полновесной монетой под процент.
— Ростовщичество во Франции запрещено, — сказал мэтр. — Эдикт Филиппа Красивого!
— Вы это итальяшкам расскажите, — поморщился министериал. — Рыцари-храмовники ростом тоже вовсю промышляли, пока государь Филипп и Ги де Ногарэ тамплиерам хвост не прищемили. Думается, здесь нечто иное — войны опасаются?
Cito, longe, tarde, припомнил Рауль. Исчезнуть побыстрее, уехать подальше и надолго. Крупные банкирские дома поддерживают связь со всеми отделениями, разбросанными по Европе, если пришло указание обезопасить капитал и имущество...
Мания преследования это, вот что. Мало ли какие затруднения возникли у Буонаккорси?
— Что же теперь к евреям на поклон идти? — тоскливо произнес Рансар. Судя по всему денежные проблемы волновали малоимущее дворянство Артуа не меньше, чем козни Эдуарда III. — Ведь догола разденут.
— К евре... — начал было Рауль и осекся.
Министериал само того не желая навел мэтра на оригинальную мысль. Камбрэ совсем неподалеку, Ирсул Бен-Йосеф человек пожилой, многознающий и наверняка хорошо знакомый с магией — у иудеев свое волшебство и свои тайны, но отмахнуться от общей опасности у еврейской общины не получится!
Кстати, о магии. Захмелевший Рауль не сразу почувствовал, что в дымном и спертом воздухе «Трех уток» словно бы вибрирует тончайшая струна, невидимая паутинка, лучик, ощупывавший всех присутствующих и внезапно задержавшийся на парижанине. Заклинание почти неуловимое и тщательно скрываемое, источник так сразу и не определишь.
А источник — вот он. Сосредоточившийся Рауль стараясь не подавать виду прошептал «Vera visione», обретая второе зрение, чуть опустил веки и довольно быстро отыскал создателя «паутинки». Забившийся в дальний угол серенький человечек — настолько неприметный, невыразительный и обыкновенный, что и захочешь, а не заметишь. Светлый лучик рожден неизвестным периаптом, сжатым в ладони человечка, значит он не чародей, а...
Стоп. Как такое прикажете понимать? Что за чудеса?
«Истинное зрение» натолкнулось на неодолимый барьер — неприметного окружало что-то вроде заклятия личины такой силы, что Рауль невольно отшатнулся и затряс головой. Проникнуть сквозь укрывавший неизвестного кокон не удалось: это не магия, нечто иное! Иллюзии ореады, тоже предпочитавшей скрывать от людей свою внешность, по сравнению с загадочным арканом выглядели невинным фокусом ярмарочного шута! Одно несомненно: за непроглядным туманом скрывается человек, а не Древний.
Как поступить? Подойти, затеять ссору? Спросить напрямую — кто таков и что нужно? Или не обращать внимания, а затем попробовать проследить, куда направится таинственный незнакомец?
Последний быстро уяснил, что привлек к себе внимание, несуетливо поднялся и начал пробираться меж столов к выходу. Рауль вскочил было, но вдруг зацепился носком сапога за проножь скамьи и повалился на экюйе де Фревана. Молодежь захохотала — нестоек оказался мэтр Ознар против красного гасконского! Раулю показалось, что скамья будто бы сама сдвинулась на два дюйма влево... Быть не может!
Серенький тем временем очутился возле двери «Трех уток» и сгинул в проеме, нырнув в синюю вечернюю полутьму. Рауль выбежал на улицу, огляделся. Никого.
— Гозлен, постой, — вернувшись в корчму мэтр ухватил хозяина за рукав. — Гозлен, что за тип сидел в этом углу, возле котла? Помнишь его?
— Здесь? — озадачился трактирщик. — Точно, был какой-то... Попросил фламандского пива. Лицо... Никакое.
— Что значит, «никакое»?
— Ну... — Гозлен неуверенно пожал плечами. — Описать не берусь.
— Одежда?
— Серая. Или вроде коричневатая? Да что вы пристали, мэтр! Не запомнил, хоть тресни!
Девицы из прислуги отвечая на настырные расспросы Рауля ясности не добавили: человек как человек, ваша милость. Полно таких. Шрамы, цвет волос, глаза? Извиняйте ваша милость, ничего выдающегося не заметили.
Ясно. Заклинание «Simulacrum» уровня просто-таки исключительного (или, в крайнем случае, некое подобие!). Таким пользовался халиф Гарун аль-Рашид, когда в одиночестве бродил по Багдаду, беседуя с подданными под видом «обычного человека» — узнать невозможно, индивидуальность полностью стирается, тебя примут за своего хоть в разбойной шайке, хоть при королевском дворе!
Кто сказал, что в Аррасе нет магов-людей? Похоже, этот постулат нуждается в самом радикальном пересмотре! Ибо «нет» и «не заметил» — это принципиально разные вещи!
* * *
Распоряжением его преподобия Михаила Овернского в монастыре доминиканцев мэтр Ознар получил несколько привилегий. В частности, Рауль имел право без благословения брата келаря, отвечавшего за имущество обители, при необходимости выехать из Арраса по делам в любое время взять из конюшни лошадь. Равно и получить припасы, если поездка грозила растянуться на несколько дней.
Поутру Рауль воспользовался щедростью Священного Трибунала и приказал конюхам оседлать гнедого кастильца — того самого, на каком ездил в Бребьер. Скотина покладистая, при этом исключительно выносливая и неприхотливая. Звали коня подобно его прославленному предку, тоже кастильцу, волею императора-самодура Калигулы заседавшему в римском сенате — Инцитатус.
— Далеко собрались мессир Ознар?
Рауль, выведший Инцитатуса из денника нос к носу столкнулся с Ролло фон Тергенау, братом-мирянином из свиты преподобного.
— В Камбрэ, на денек.
— Приказано сопровождать, — сказал рыжий баварец. — На дорогах неспокойно, а вдвоем веселее.
— Откуда узнали-то? — вздохнул мэтр. — За мной что, и в спальне следят?
Отказаться? Невозможно, воля брата Михаила не оспаривается. Наверное, оно и к лучшему: расстояние пустяковое, чай не в Париж или Дижон ехать, но рисковать не хочется. Вместе с Ролло будет надежнее.
— Старший конюх доложил. Его преподобие указал ни на шаг от вас не отходить. Камбрэ, так Камбрэ...
Мессир фон Тергенау обладал существенной добродетелью: в отличие от общительных сицилийцев ди Джессо он был молчалив, бесцельные разговоры лишь бы занять время не заводил, наводящих вопросов не задавал. Сразу дал понять, что главный тут — мэтр Ознар. Моё дело смотреть в оба глаза, почаще оглядываться и следить, чтобы означенного мэтра никто не вздумал обидеть вольно или невольно.
Восходящее солнце прямо впереди — розово-оранжевый диск поднимается в дымке над лесистыми всхолмьями не слепя глаз. Лошадки по холодку идут резво, крупной рысью.
Вот и граница между королевством Франция и Священной Римской империей. Знак в виде креста, вытесанного из цельной глыбы темно-пурпурного гранита поставлен совсем недавно, в 1340 году, когда епископский город получил свой герб дарованный кайзером Людвигом IV. На кресте выбит хорошо заметный рельеф — имперский двоеглавый орел, на чьей груди расположен щит с тремя львами Камбрэ.
Пейзаж безлюден — занятые под пшеничные поля прямоугольные вырубки, разрезанные оврагами перелески, купы молодой поросли на местах бывших палов. О присутствии человека напоминают только дымки, поднимающиеся над заметенными снегом деревеньками и доносящийся издали стук топоров дровосеков. Навстречу не попалось ни единого всадника, ни одного обоза идущего в Артуа. Самое ленивое время года, уже не зима, но еще не весна.
Камбрэ, или римский Cameracum, был настолько же немецким городом, насколько и французским — земли восточнее реки Шельды в 843 году отошли при разделе империи Карла Великого к Лотарю, королю германскому, еще через сто лет Оттон Великий полностью отдал лен и диозцезию в ведение местного епископа.
Говорили тут на смеси трех языков включая фламандский, особой разницы между немцами, французами и всеми прочими не видели — Империя есть мать всех народов, ее населяющих! — а когда в княжество Камбрайское переселились изгнанные королем Филиппом евреи, приняли и их.
Налоги платят? Платят. Если не проявляют вредоносности, не склоняют добрых католиков к иудаизму и не нарушают закон (по крайней мере, не попадаются явно на его нарушении) — пускай живут.
Столица княжества-епископата поменьше Арраса, всего семь тысяч жителей, из которых четверть монахи и белое духовенство. Город похож на крошечный Париж: центральная часть лежит на острове среди двух рукавов Шельды и тоже называется Ситэ, на восточном берегу вздымаются колокольни множества храмов, над которыми главенствуют Святой Николай и Гроб Господень.
Оберегают Камбрэ башни-мосты — Шельда река неширокая, потому основания башен с городскими воротам можно возвести на обоих берегах, пропустить под каменным сводом поток, а поверх моста надстроить не самое изящное, но функциональное сооружение: неприятель подойдя к городу окажется под градом стрел со всех направлений. Пускай Камбрэ минувшие триста лет владели церковные прелаты, но в фортификации они понимали не хуже иных графов и герцогов.